В 1991 году, когда инфляция уже поскакала бешеной лошадью, а крутые еще недавно зарплаты гордых северных инженеров в реальном исчислении стали таять, как снег весной, власти разрешили геологам подрабатывать, добывая попутно с основной работой золото, как в годы войны. Извлеченное дедовским «мускульным» образом золото полагалось сдавать через экспедицию, добытчиков начальство нещадно обсчитывало, но все же получалась весомая прибавка, превосходящая основную зарплату. Те заработанные на кайле и проходнушке деньги давно истрачены, с разной мерой пользы и здравого смысла (иногда и без оного), но остался в памяти романтичный азарт погони за фартом — проспекторской удачей.
В конце августа того года я с небольшой группой сотрудников оказался в верхнем течении реки Адыча — инопланетно красивых горах, насколько богатых, настолько безлюдных и почти невостребованных по своей недоступности. Строго говоря, Адыча — это уже не индигирский бассейн. Вбирая с окрестных гор множество притоков, больших и малых, она стремительно несет свои холодные хрустальные воды на запад, сливаясь с другой северной красавицей по имени Яна. Традиционно здесь проходила граница между сферами влияния двух экспедиций — нашей Верхнеиндигирской и Янской, что базировалась в Батагае. Будучи равноудаленным на 400—500 километров и от Усть-Неры, и от Батагая, поделен этот район был чисто условно, одни и те же площади поочередно изучались с переменным успехом то нерцами, то батагайцами. В последнее десятилетие расцвета северной геологии батагайцы больше преуспели, разведав здесь несколько рудных месторождений, ранее рассматриваемых нерскими геологами как рудопроявления с неясными перспективами. Должен признаться, что я сам приложил к этому руку. Отчаявшись убеждать свое экспедиционное начальство в абсолютной реальности рудных перспектив этой «Земли Санникова», на одном из республиканских совещаний по прогнозу месторождений я без труда убедил в этом своих янских коллег. А чуть позже тайком от своего руководства (никогда не любил собак на сене) отправил письмом в Батагай все необходимые материалы для постановки разведочных работ. Итогом стало очень симпатичное жильное месторождение Вьюн, которое батагайцы успели разведать до начала развала в геологии.
Здесь господствует горная тундра. Полосы рослого лиственничного леса остались только в долинах рек. Гребни горных цепей, острые как ножи (местами можно сесть верхом на водораздел, свесив ноги в разные долины), рассечены провалами седловин и пирамидальными пиками. В среднегорном ярусе рельефа поражает невиданное количество золотого корня — родиолы розовой, необходимого ингредиента для самодельного подобия коньяка. Выше отметки 1700 метров — царство зелено-серого камня, лишенного всякой растительности. Его однообразие нарушается широкой полосой ярко сверкающих на солнце оранжево-желтых, багровых, вишнево-красных пород, обозначающих, словно дорожная разметка, шов гигантского надвига одной геологической толщи на другую. Породы вдоль тектонического срыва раздавлены до чешуйчатой отдельности, пропитаны кварцем и сульфидами, а сульфиды на поверхности под воздействием воды и воздуха превратились в пеструю природную ржавчину.
На пиках любят философски созерцать зоркими зелеными глазами мир у себя под ногами чубуки — величественные снежные бараны Восточной Якутии с лихо закрученными рогами. Этот зверь считается редким, но здесь иные стада насчитывают сотни особей. Поражает легкость, с какой иной рогач весом в полтора центнера, уходя от опасности, не просто скачет вверх, а прямо взлетает по почти отвесной скале. Такой трофей не просто дается в руки и всегда был престижным для любого охотника. Изумителен снежный баран, стоящий на скале в последних лучах солнца, когда закатный свет окрашивает его в яркое золото. Словно ожившее ювелирное творение скифов, как никто чутко воспринимавших красоту этих могучих зверей.
Ягельная тундра в подножьях гор и на платообразных перевалах — прибежище для тысяч оленей, диких и одичавших (некогда отбившихся от колхозных стад и оценивших прелесть вольной жизни). Беглецы от колхозного строя отличаются светлой окраской, для дикарей не свойственной. Среди лиственниц и тальников в долинах нашли приют многочисленные сохатые.
Здешние хребты лишь недавно (в геологическом смысле, конечно, каких-нибудь десять тысяч лет назад) сбросили толстый ледниковый панцирь. Будучи и так высокими — за две тысячи метров, они, избавившись от лишнего груза, растут и поныне. Признаком того являются многочисленные скалы, узкие каньоны с отвесными стенками, по которым то и дело гремят камнепады. Каньоны часто преграждаются фирновыми снежниками — нагромождениями плотного крупнозернистого снега, почти льда, пересыпанного камнями, высотой с пятиэтажный дом. Летом у ручьев не хватает сил целиком размыть эти преграды, и они пробивают в них тоннели длиной в сотни метров. Жутковато и заманчиво в сопровождении непрерывной капели идти по такому тоннелю, местами расширяющемуся в величественные гроты, сквозь «кровлю» которых пробивается голубой свет, призрачный и холодный, а стены время от времени пугающе хрустят. Иногда хруст сменяется шумом падения в воду ледяных отколов. Чем не замок Аримана, где Конан-разрушитель сражался с монстром, спасая принцессу…
Идя по здешним каньонам, следует чутко прислушиваться не только к зарождению камнепадов, от которых не везде можно спастись. Знакомый геолог, Миша Шашкин, рассказывал, как однажды едва не попал под копыта перепуганному стаду оленей. Что-то потревожило их в истоках ручья, стадо бросилось вниз безостановочным потоком, стиснутым с боков вертикальными стенами, как горная река в расщелине. Геолога спас небольшой выступ скалы, за которым он укрылся, прижавшись к стене и в течение бесконечных минут чувствуя на лице горячее дыхание бегущих в панике рогатых зверей.
Подобный рельеф в теории считается абсолютно непригодным для образования и сохранения россыпей. Но здешние кварцевые жилы местами настолько насыщены крупным золотом, что это преодолевает любые теоретические препятствия. Россыпи междуречья Адычи и Джолакага дико богаты. Будучи несколько раз перепаханными — сначала зеками, потом старателями и еще раз старателями, они до сих пор способны преподносить сюрпризы.
Одна из них расположена в узкой, глубоко врезанной V-образной долине ручья Ванино. Название дано явно в чьей-то ассоциации с морским портом, откуда начинался путь на колымскую лагерную Голгофу. «Плотик» россыпи (скальное днище ручья), сложенный монолитными черными роговиками, углублен разработкой на несколько метров. Для того, чтобы добраться до самородков, утрамбованных потоком горной воды в глубокие трещины в скале, последним разработчикам пришлось применить буровзрывные работы. Кругом валяются глыбы взорванной породы с цилиндрическими отверстиями от шпуров под скальный аммонит. Такие работы — дорогое удовольствие, но здесь игра явно стоила свеч. Походив по плотику, выясняем, что оставшееся в западинах днища количество золота не слишком велико, хотя перед нами кто-то здесь пытался промышлять. Возле ручья стоит трехметровый промывочный желоб из листового железа с таким же загрузочным бункером и решетчатым грохотом с подведенным от запруды ручья пожарным рукавом для орошения водой. Рядом валяются рифленые резиновые коврики для улавливания золотин.
Что-то побуждает меня подняться на небольшую террасовую площадку, на 10 метров возвышающуюся над руслом в виде узкой смотровой эстакады. Поначалу она не производит впечатления продуктивной — плейстоценовый ледник гигантским бульдозером выпахал с нее весь речной галечник. Вдруг внимание привлекает бурая глинка, заполняющая скальные трещины, вернее желтые блестки в ней, мерцающие сквозь брызги недавнего дождя. Сковырнув одну из них, присвистываю от приятного удивления — вот оно, да еще какое, размером с ячменное зерно!
Через пять минут терраска напоминает разворошенный муравейник. Лихорадочно мелькают кайла и ломики, носилки мгновенно наполняются грунтом. Когда первая горячка отхлынула, движение приобретает некоторую упорядоченность. Распределив обязанности, посменно расклиниваем трещины, выгребаем сланцевые плитки с глинистой примазкой, несем породу к ручью, сваливаем в бункер, над которым закреплен рукав, самотеком подающий воду.
Вечером снимаем резиновые коврики, ополаскиваем их в ведре, содержимое которого я довожу на лотке. Итого 40 граммов, из них два небольших самородка весом 5 и 3 грамма. Тот, что покрупнее, формой напоминает бегущего зайца, самородок поменьше — зерновой колос. Неплохо для неполного дня работы.
На следующий день добыча вдвое больше. Потом день за днем выход золота постепенно снижается. Когда за день работы намываем всего 20 граммов, энтузиазм угасает. Пора заняться основным геологическим делом — поиском рудных жил.
Здесь нас тоже ждут приятные сюрпризы. Кварцевые жилы, содержащие золото, известны в этой долине задолго до нашего появления. В 1948 году были описаны даже рудные самородки, но в геологическом отчете приводится обескураживающе низкое содержание металла — всего 4 грамма на тонну руды. Стоит взглянуть на эту жилу, как тотчас возникает сомнение. Его здесь явно гораздо больше. Особенно много видимого золота не в кварце, а в зелено-бурой песчанистой глине, слагающей крупные линзы в полотне старой траншеи. Набрав рюкзак этой породы, осторожно сползаю с ней на 500 метров по крутому склону до ближайшей воды. После промывки наша копилка пополняется еще на 40 граммов. Фантастическое содержание! Жаль, нет маленького фуникулера, спускать с горы эту руду, а каждый день таскать ее на загривке по склону, пригодному для тренировки альпинистов, — не шерпы же мы, черт возьми!
Вся эта ванинская эпопея при всей ее азартности не может вытеснить из моей головы почерпнутую из разных источников информацию о заветных ручьях Юнкан и Ягыл, текущих в глубоких ущельях за два перевала к северу отсюда. Говорят, при разработке там вообще не было мелкого золота.
На календаре десятое сентября. В горах зима наступает рано и внезапно. Уже сейчас по ночам стоячая вода покрывается толстой коркой. Поэтому надо спешить.
Сочетая полезное с приятным — плановые поиски руды с пристальным вниманием к россыпным недоработкам, забрасываемся вертолетом на старую базу старателей на слиянии Юнкана и Ягыла. Здесь осталось несколько жилых балков и баня. Рядом с баней все истоптано оленями — их привлекает возможность полизать кучу слипшейся селитры, видимо заменяющей им деликатесную и дефицитную для травоядных соль.
Прилетев под вечер вдвоем с Виталием Корсуковым, обживаем самый приличный с виду балок. Ночью сквозь сон слышим олений топот возле кучи селитры. Утром начинаем работу с Юнкана, более крупного и проходимого ручья. За день набираем с десяток проб из выходов кварцевых жил, а заодно наскребаем 40 граммов из сланцевых «щеток» — ребристых выходов слоистой породы в зачистках плотика. Очень неплохо.
На следующий день идем на Ягыл. После ясной морозной ночи идти приходится по замерзшему руслу каньона. Как только солнце поднялось над горами, загрохотали камнепады — камни оттаяли и пришли в движение. Приходится торопливо карабкаться то на одну скальную стенку, то на другую, чтобы не попасть под их скачущие обломки. Зачистки плотика в нижней части каньона сплошь покрыты ночным льдом, ничего интересного найти здесь не удается. В средней части долины, между двумя фирновыми «плотинами», обнаруживаем уловистую сланцевую щетку. С ходу намываем с десяток граммов. Но меня неудержимо тянет подняться выше по течению. Виталий предпочитает синицу в руке журавлю в небе и остается разбирать щетку, я отправляюсь дальше, переваливаю через нагромождения камней и снега, одну из преград отваживаюсь пройти по летнему тоннелю, пробитому ручьем. Наконец я в самой «головке» россыпи. Здесь почти все днище под ночным льдом, который уже и не думает таять. С трудом обнаруживаю пятачок скального ложа размером 5х5 метров. Рядом с ним на куче старого отвала лежит выбеленная солнцем, рассохшаяся от времени дощатая «проходнушка» — примитивный промывочный агрегат. Значит, есть резон осмотреться повнимательнее.
Еще не дойдя до пятачка, чувствую, как у меня перехватывает горло, а в висках стучит молотком. Эти симптомы мне хорошо знакомы, и я не очень удивляюсь, увидев трещину, наискось идущую через пятачок и напоминающую нитку ярко-желтых бус. Вместо бусин на трещину нанизаны симпатичные угловатые блестящие комки, весом от 100 миллиграммов до 8 граммов. За час работы охотничьим ножом выскабливаю всю глинку из трещины, промываю ее на лотке и получаю сухой металлический остаток весом почти 200 граммов.
Пока я орудовал ножом и лотком, тень на дне каньона сгустилась, и мой рабочий участок подернулся ледком от замерзающих на глазах брызг ручья. Все, больше не судьба.
Возвращаюсь к месту работы Виталия. Он кое-что намыл. Показываю ему весомую спичечную коробку, набитую моим уловом. Он не верит глазам, снимает очки, трет стекла, смотрит, снова трет стекла, потом порывисто говорит: «Пошли туда». Говорю, что поздно. Зима нас опередила. На следующий год я узнаю от знакомых, что в эту голову россыпи ручья Ягыл забрались геологи из Якутска и нашли там самородок весом 860 граммов…
Покончив с фартом, вспоминаем об основной геологической задаче — поисках коренного источника россыпи. Такое крупное золото не может далеко оторваться от материнской жилы. Но эта россыпь — загадка еще та. Ни на склонах, до синевы «выбритых» древним ледником, ни в обломках на дне каньона почти нет жильного кварца — обычного носителя крупного золота. Кое-где видны тонкие прожилки, толщиной с вязальную спицу, тоньше, чем те золотины, что мы намыли. Их облик совершенно не тянет на рудное тело. Правда, в скальных стенках обнажены мощные зоны вкрапленности пирита в ороговикованных сланцах. На Урале, в Сибири и Средней Азии такие зоны пиритизации часто концентрируют золото. Но здесь, в Восточной Якутии, подобная связь отмечается не часто. От полного отсутствия альтернативы беру бороздовую пробу с одной из таких зон. К моему безмерному удивлению, пробирный анализ покажет в ней содержание золота 5 граммов на тонну, очень приличное, если учесть мощность зоны в десятки метров. И все же самородков это не объясняет.
К вечеру наши маршрутные пути с Виталием разошлись. На стоянку я прихожу затемно. Моего напарника еще нет. Чтобы день закончился на самой благостной ноте, я затапливаю баню, быстро раскочегариваю печку докрасна. В это время окончательно темнеет. Тут я вспоминаю о ночном оленьем топоте вокруг бани. Перед тем, как отправиться в парилку, прихватываю из балка ружье и ставлю его возле входной двери. Не успел плеснуть на раскаленные камни и пару ковшиков, как слышу топот и сопение за стеной. Раскрываю входную дверь. В темноте смутно различаю силуэты оленей, мечущихся вокруг. Не переступая порога, наудачу стреляю по движущейся тени.
Сегодня определенно мой день. Если уж везет, то во всем. Олень летит кувырком, остальные разбегаются. Подхожу с зажженной лучиной. Зверь умер без агонии. Когда утром мы его разделаем, выяснится, что я попал в сердце.
Поисковые пробы мы складируем на краю вертолетной площадки — прихватим на отлете домой. С собой берем только банку из-под растворимого кофе, в которой при встряхивании весело позвякивают почти 300 граммов блестящих желтых комочков. И еще столько оленины, сколько можем унести через два перевала. Остальное заворачиваем в найденный здесь старый тент и прячем в полуразрушенном балке. Тепла уже нет, мясо не пропадет до нашего отлета.
С сожалением покидаем столь удачное для нас место. Осталось перейти через два горных ручья, преодолеть два перевала и спуститься в свою долину. Но ощущение фарта окрыляет. Двадцать километров проходим на одном дыхании.
По возвращении в устье ручья Ванино обнаруживаем, что зима настигает и здесь. Вода в русле возле жилого балка ушла в землю, оставив лишь насквозь промороженные лужи. Приходится подниматься к замерзшему водопаду на притоке ручья, где удобно скалывать лед и доставлять воду домой в рюкзаках в твердом виде. Пока снег не покрыл сплошным покровом горы, мы с Виталием успеваем разгадать одну давнюю загадку.
За 20 лет до описанных событий некто Гера Неганов, сын первооткрывателя богатейшей индигирской россыпи Диринь-Юрях, будучи новоиспеченным техником-геологом, промывал шлихи в каменистом распадке между речками Аулачан и Дарпичан и нашел в русле обломки сплошной массы сульфидных минералов — нечастое явление в Восточной Якутии. У него хватило потомственного чутья распознать в находке нечто ценное и наколотить с нее пробу, показавшую довольно высокое содержание золота и очень высокое — серебра. Золото-серебряная руда — обычное явление в вулканических поясах Северо-Востока, но среди глинистых сланцев и песчаников ей, по бытующим представлениям, делать нечего. Прогнозировать богатое серебро в осадочных породах в ту пору было равноценно признанию в профессиональной непригодности. Это как если бы кто-то предложил поискать изумруды в известняковых карьерах ближнего Подмосковья.
На защите полевых материалов начальство от этой находки отмахнулось, самого Геру обвинили чуть ли не в подлоге, он вдрызг, почти до драки разругался с маститым главным геологом экспедиции, хлопнул дверью, ушел в старатели и с тех пор ни разу не пожалел об этом. За исключением одной не вынутой из памяти занозы — крупных обломков с металлическим блеском на дне безымянного распадка, которые никого не заинтересовали. До того момента, как эта заноза плавно переместилась в мою голову и застряла там.
В один из последних относительно погожих дней выходим на острый скальный гребень, в который упирается своей вершиной означенный распадок. Ни на гребне, ни на склонах ручья нет ни одной травинки, все пространство буровато-серых камней просматривается насквозь. Как будто нет ничего примечательного. Сползаем с гребня ближе к руслу и натыкаемся на крупные глыбы странного кварца — не белого, как обычно, а зеленовато-бурого. Цвет жильных обломков обусловлен окислением гнезд и прожилков всевозможных сульфидов свинца, цинка, меди, мышьяка, железа. И, как потом выяснится, серебра. Содержание его в наших пробах достигнет пуда на тонну руды. Да еще золота в руде столько, что и серебра не надо, чтобы возопить о поисковом успехе. Почти на километр проследим мы свал рудных обломков вдоль крупной жилы бурого кварца, рассекающей оба склона гребня, а на вершине разбегающейся в разные стороны, как щупальца осьминога.
По окончании сезона, как обычно, нудное ожидание вертолета. Поисковых отрядов по тайге множество, а в местном авиаотряде на ходу машины две-три, да еще заявки от оленеводов, старателей, да еще нелетная погода через день. В ожидании «борта» отправляюсь со своей пятизарядкой вниз по ручью, в сторону Адычи. Не пройдя двух километров, замечаю на поляне могучего сохатого. Расстояние метров 150, для гладкоствольного оружия далеко. Пытаюсь поближе подкрасться по заснеженным кустам, шорох или запах на ветру, мечущемуся по долине, меня выдает, зверь уходит. Иду по его следам, снова вижу его на очередной поляне на той же дистанции, и опять неудача. Так я угнал лося в необъятную адычанскую долину и там потерял окончательно.
Возвращаюсь домой, спрашиваю у Шуры Петрова его карабин и снова иду на поиски мяса, которое не лишнее будет зимой, которая после всех тревожных событий в Москве, в предчувствии полного крушения империи, неизвестно какой окажется. Безрезультатно пройдя свой ручей до устья, делаю большой круг по правой террасе Адычи и опять посреди широкой круглой поляны замечаю лося, вроде помельче, но ничего, и этот сойдет. На этот раз не пытаюсь подойти ближе, для карабина дистанция нормальная, но вот незадача: уже темнеет, мушка не различима с контуром зверя. Вспоминаю совет бывалых стрелков, совмещаю мушку с прорезью на фоне снега чуть левее цели, плавно смещаю вправо и стреляю. Лось сразу падает. Вот удача! Положить крупного зверя с одного выстрела, в сумерках, с приличной дистанции. Даже не перезарядив оружие, в эйфории шагаю к трофею. Когда до него остается метров двадцать, лось вдруг вскакивает и уносится в лесную чащу.
Обескураженный таким поворотом событий, не сразу соображаю, что надо делать. Наконец, передергиваю затвор и отправляюсь на поиски.
След ведет в густые заросли молодых лиственниц, выросших на месте старого горельника. В них и при свете дня видимость от силы десять метров. Не успел я сделать двух кругов по лесу, как померкли последние блики света и адычанская долина погрузилась во тьму. Кругом горбатятся черные выворотни корней упавших обгорелых деревьев, ночью отличимые от залегшего сохатого только на ощупь. Зная, как опасен бывает потревоженный осенний лось и что он может сделать с неосторожным обидчиком, медленно пробираюсь сквозь заросли, рывком разворачиваясь со вскинутым стволом на любой шорох. Наконец, мне приходится признаться самому себе в неудаче.
Стоило мне свернуть в долину нашего ручья, как в довершение к разочарованию на меня обрушивается холодный встречный ветер. Выстуженный на склонах гор воздух к ночи тяжелеет и стекает вниз, как вода, разгоняясь по узким долинам, словно в аэродинамической трубе. Временами его порывы столь плотные, что мне приходится идти по заснеженным валунам и корягам, ложась на ветер.
Рано утром мы отправляемся вчетвером на поиски моего, как я все же думаю, подранка. Находим вчерашнюю поляну, цепью входим в лес. И сразу натыкаемся на тушу зверя. В десяти шагах от нее проходит след одного из моих ночных галсов. Несдобровать бы мне, будь у зверя силы еще раз встать на ноги. Но сил у него хватило только на один рывок. Наскоро разделав не успевшую застыть тушу, тремя ходками переносим мясо в лагерь.
По возвращении в Усть-Неру выясняется, что наши коллеги из других поисковых отрядов зарабатывали свой золотой зачет проще и эффективнее. Не пытаясь самостоятельно извлечь металл в чистом виде, они кто ломами, а кто и аммонитом разбирали рудные «столбы» в жилах — участки аномального скопления золота в кварце, в которых среднее содержание составляет от 200 граммов до килограмма на тонну руды. Отбитая на Имтачане, Люнкидали и других жилах, аномально богатых даже для Индигирки, руда вывозилась на Сарылахскую обогатительную фабрику, стоимость извлеченного там золота за вычетом услуг фабрики и еще много чего другого шла в доход добытчикам. Не столь романтично, как самородки, звякающие в банке из-под кофе, но более доходно. На следующий сезон у нас намечено плановое обследование знаменитой Тунгусской жилы, попробуем и мы заработать сходным образом.
За зиму жизнь в стране в целом и нашем районе в частности изменилась до неузнаваемости, в чем-то в лучшую сторону, а в чем-то и не очень. Сопровождающее крушение любой империи взаимное осатанение, когда доблестью вдруг становится готовность обманывать, рвать и расталкивать окружающих, добралось и до «северов». С первых дней промывочного сезона 1992 года пошли тревожные сообщения о разбойных нападениях на старательские промприборы, не обошлось без жертв. Кто знает, чем заканчивались в это время встречи конкурирующих нелегальных добытчиков в глухих местах, где очень легко прячутся концы в воду, если и в более спокойные времена они иногда заканчивались огнем на поражение…
В свете таких веяний нам вдруг беспрепятственно стали выдавать на сезон не только разрешения на ношение гладкоствольного оружия, как правило, своего личного охотничьего, но и нарезного оружия близкого боя — пистолетов и револьверов. Геологи восприняли это новшество, как мальчишки, не наигравшиеся в ковбоев. Мне достался добрый старый наган.
В июне мы оказались в верховьях Делянкира — пограничной реки на стыке Якутии и Магаданской области. Здесь также проходит граница между эшелонами горных цепей и огромным тундровым плато. Это безлесное плато («чистай» по-якутски), выпаханное плейстоценовыми ледниками, словно исполинским бульдозером, — унылая равнина, усеянная гранитными валунами с плотной бурой коркой, покрытая мхом и карликовыми кустиками полярной ивы и березки, открытая всем ветрам с их неумолчным разбойничьим свистом, летом превращается в прибежище домашних оленей от комарья. Горы по сравнению с прошлогодними адычанскими скальными пиками кажутся невысокими и внешне скучноватыми. Но в них тоже есть золото. Нас влечет жила, кварц из которой еще в 1942 году дробился в примитивных ступах и тут же промывался, дав дюжину килограммов золота. С жилой связана богатая Тунгусская россыпь в одноименном правом притоке Делянкира.
Любая мало-мальски развитая долина в гористой местности — природная дробильно-сортировочная и обогатительная фабрика, и Тунгусский ручей не исключение. Разносимые течением обломки рудного кварца соударяются с другими камнями, дробятся и истираются, как в шаровой мельнице, высвобождаемые частицы золота пробиваются вниз, к «плотику» — скальному основанию россыпи, сквозь вибрирующий в потоке воды слой песка и гальки. Большой удельный вес желтого металла держит его свободные частицы на месте, как маленькие якоря, в то время как другие минералы медленно сносятся ниже по течению. Ежесуточные колебания температур, типичные для высоких широт (как, впрочем, и для полупустынь) помогают золотинкам расшатывать жильную оболочку — скорость теплового расширения у металла намного выше, чем у кварца. Когда дневная температура отличается от ночной на 20 градусов, золотины ведут себя подобно цыплятам в яйце. Поэтому богатейшие россыпи золота на планете сосредоточены не в благодатных тропиках, а неподалеку от Полярного круга (Колыма, Якутия, Чукотка, Восточная Сибирь, Аляска, Северо-Запад Канады), либо в жарких степях и полупустынях (Австралия, Калифорния, Забайкалье, Монголия).
Повинуясь планетарным закономерностям, обломки рудного кварца, вынесенные крохотным распадком с медленно разрушающейся жилы, разнеслись по долине Тунгусского ручья и сформировали россыпь, из которой добыто несколько тонн золота. Кое-что осталось и в самой жиле, еще не срезанной под корень ветрами, водами и силой тяжести.
Поднявшись на безлесный водораздел ручьев Тунгусского и Незаметного, на его восточном склоне видим следы горных работ военных лет. По жиле пройдена траншея тридцатиметровой длины, успевшая полностью засыпаться обломками пород, сползающих с вершины хребта. Чуть ниже в виде деревенского колодца с талой водой выступает из мерзлого грунта сруб крепления разведочного шурфа. Рядом на выровненной площадке размером 20х20 метров — навал обломков кварца, вмещающих пород и глины, кварц большей частью раздроблен до размера ореха.
Убедившись, что до полотна траншеи с нетронутой рудой нам не добраться, начинаем перебирать обломки кварца, оставшиеся не раздробленными в 1942 году. Тотчас убеждаемся, что любая разновидность кварца — белого друзовидного, черно-белого полосчатого, как бурундучья спина, яркого зелено-синего от выцветов минералов меди, чугунно-серого от густых вкраплений и сплошных линз сульфидов, содержит золото. Здесь не нужно никакой лаборатории и сложных анализов, чтобы убедиться в этом. Вот они, сияющие на солнце яркие соломенно-желтые «жуки», причудливые изломанные проволочки, угловатые зерна с пробой от 920 до 960 — почти чистое золото. До сих пор горько сожалею, что в чрезмерном законопослушании не оставил себе уникальный экспонат — кусок полосчатого кварца, из которого выползает «морская змея» — плавно изогнутая золотая ленточка длиной почти сорок миллиметров, со вскинутой вверх «шеей» и плоской треугольной головой.
Вездехода в нашем распоряжении нет, поэтому единственным транспортным средством для доставки руды в лагерь является собственная спина. Вскоре мы замечаем, что за полвека часть рудных обломков успела измельчиться в пыль, и в этой пыли присутствуют крупные золотины. Тотчас просыпается желание промыть такой замечательный грунт. Ручей шумит далеко внизу, но вода есть в шурфе, который недолго превратить в колодец. Для промывки понадобится «проходнушка».
Проходнушка — незатейливый промывочный агрегат, устанавливаемый под струю воды, старый, как суровый мир, в котором живет золотоискательское ремесло. Дощатый желоб длиной метр с небольшим, сверху кладется вогнутая перфорированная жесть или решетка — примитивный грохот для отсеивания крупных камней, на дне желоба рифленый резиновый коврик, прибитый реечными планками — и все. На хорошей сланцевой «щетке» с глинкой по скальным трещинам в плохо зачищенном плотике богатой россыпи с помощью этого транспортируемого на плече устройства при везении можно намыть несколько десятков граммов в день. Совмещая добычу с плановыми поисковыми маршрутами, я видел несколько таких устройств на соседнем ручье Незаметном, издавна облюбованном «нелегалами». Отправляюсь туда с целью позаимствовать одну из них (вероятно, не лучший в моей жизни поступок, с точки зрения того, кто доставил сие дощатое изделие за 70 километров от дороги). За две недели трудов праведных мы убедились, что, кроме нас, здесь нет никаких других хищников, ни двуногих, ни четвероногих. Поэтому я ограничиваюсь неразлучным наганом.
Выйдя в «головку» россыпи ручья Незаметного, сплошь изрытую свежими ямами вольных золотодобытчиков, взваливаю на загривок нехитрый промывочный агрегат и иду обратно по старой грунтовой дороге. И тут замечаю нечто, побудившее осторожно положить на землю проходнушку, присесть за камень и вытащить наган. На другом берегу ручья стоит дикая коза. Расстояние метров 20—25, можно попробовать достать ее. Перехватив для упора на киношный манер левой рукой запястье правой, стреляю и ухитряюсь пробить навылет жертве обе лопатки. Эти места обычно изобилуют копытными, но нынче у них некстати для нас случилась какая-то миграция, и это первое свежее мясо в сезоне. Наскоро разделав добычу, складываю куски в ту же проходнушку и с приятно потяжелевшим грузом иду в лагерь.
Едва успел выйти из долины Незаметного в долину Делянкира, как вдруг слышу шум камней на склоне у себя за спиной. Вдогонку за мной вприпрыжку скачут мои соратники во главе с двухметровым Валерой Шупиковым со стволами наперевес, и вид у них одновременно воинственный и встревоженный. Оказывается, с вершины хребта они узрели неведомо чей трактор, уверенно направляющийся в тот же ручей, что и я. Ветер дул в сторону трактора, поэтому мне в шуме горного потока звук мотора был не слышен. Похватав оружие, они кинулись мне в подкрепление.
До конфликта дело не дошло. Со склона горы мои друзья увидели, как неопознанный трактор, не успев зайти в устье Незаметного, резко развернулся и ушел обратно. Возможно, тракторист расслышал мой выстрел и решил, что заветная долина занята, и не стал испытывать судьбу. Не знал чудак, что нынче мы ему не конкуренты. Любой из тех, кто втайне от властей рылся в золотых долинах, посчитал бы нас за психов, увидав, как мы ведрами поднимаем талую воду из шурфа на вершине горы и поливаем ею какую-то дресву, совершенно не похожую на речной грунт. Так что вполне могли мирно разойтись. По-хорошему, можно было и бутылку отдать за аренду проходнушки.
В один прекрасный день я задумал посетить забытую Богом и людьми таежную речку с привлекательным названием Фарт. Лет за десять до этого ее перепахали старательские бульдозеры, выгребли с ложа долины приличное количество золота. Я надеялся найти там бочки со шлихами — обычные 250-литровые железные емкости, в которые складируют концентрат с промприборов после его доводки — извлечения из него золота. Поскольку доводки без потерь желтого металла не бывает, то из иной бочки при повторной промывке можно извлечь до сотни, а то и более граммов «рыжухи». Все зависит от квалификации и добросовестности доводчика. Понятно, чем ниже и то, и другое, тем больше золота может заваляться в такой бочке. Такие бочки полагалось опечатывать и отвозить на централизованную шлихообогатительную установку для доизвлечения металла, однако в нашем застарелом разгильдяйстве так делалось не всегда.
Собираясь в свой поход и памятуя о лихих людях — моих возможных конкурентах, я экипировался почти как персонаж вестерна. Пятизарядная автоматическая гладкостволка МЦ 21-12, надежная и мощная, наган и самодельный массивный нож с хорошей метательной баллистикой в придачу. Сходство, по крайней мере, в моих собственных глазах, усиливала широкополая фетровая шляпа с загнутыми краями, приобретенная за 6 лет до этого в Риге, тогда еще не чужеземной столице. Словом, «Мальбрук в поход собрался».
Для того, чтобы попасть в заветную долину, мне пришлось преодолеть два горных перевала и пройти 17 километров в один конец. Это если мерить на карте по линейке. Верховья Фарта оказались настоящей чащобой — узким распадком, сплошь заросшим густой лиственничной порослью и тальником вдоль русла. Скверную проходимость местами скрашивала лишь натоптанная звериная тропа. К отработанному старательскому полигону я вышел под вечер.
Старатели прежних лет оказались рачительными людьми и никаких шлиховых бочек мне не оставили. Но в плотике — зачищенном бульдозерами скальном ложе долины — обнаружились прожилки кварца с сульфидами. Я уподобился гончей, взявшей след, в надежде, что полоски кварца в скале, подобно нити Ариадны, приведут меня к рудному «столбу» — скоплению жильного золота. При этом то и дело поглядывал вниз по течению, в сторону слияния Фарта с крупной рекой Артык, откуда, по моим представлениям, могли явиться нежеланные гости. Постепенно убедился, что в долине, кроме меня, нет ни одного двуногого существа. К вечеру распогодилось, теплый ветер со стороны Артыка выдул с полигона всех комаров и прочий гнус, и я не упустил редкой в июльской тайге возможности позагорать, не боясь быть съеденным заживо. Раздевшись до трусов, сбросив опостылевшие, отсыревшие от пота болотники, аккуратно сложил свою одежду и обувь между терриконами промытой породы, сверху пристроил все свое грозное оружие и с азартом принялся прослеживать жильную зону на зачищенном скальном плотике, четкую, как линия судьбы на ладони.
Рудного столба я так и не нашел, а может, просто не успел дойти до него. Внезапно до моего слуха донесся перестук камней. Звук исходил сверху долины, откуда я пришел сам и не ждал никаких сюрпризов. «Наверное, олень прошел» — успокоил я себя и продолжил свои поиски. И вдруг настолько явственно ощутил чей-то взгляд на своей спине, до озноба по хребту, что понял: это не олень. Резко обернувшись, увидел чью-то голову, мелькнувшую над терриконом, со шляпой вместо рогов. Потом над камнями приподнялись еще две. Над тем самым терриконом, за которым аккуратно сложены мои одежда, сапоги и оружие. Все, кажется, влип в переплет.
Мгновенно разыгравшееся воображение услужливо нарисовало картинку, заимствованную из «Белого солнца пустыни»: небритый тип крутит на пальце мой наган и вопрошает: тебя как — сразу или сначала чтобы помучился? И нет во мне киношной лихости товарища Сухова, чтобы выпутаться из беды, и никакой Саид не придет на помощь. Неоткуда ему взяться на речке Фарт. Бежать бесполезно — на открытом полигоне я как на ладони. Да и далеко ли пробежишь по горной тайге, кишащей комарами, в трусах и босиком?
Делать нечего, с гулко бьющимся сердцем, на свинцовых ногах в ожидании возможной расправы иду навстречу людям, завладевшим моим имуществом. В голове крутится мысль: как они смогли обойти меня сверху? Медленно обхожу террикон, скрывающий невесть откуда взявшихся незнакомцев, — и гора с плеч. Чуть не задохнувшись от облегчения, вижу трех якутов. Или эвенов. С одного взгляда их не различить. Рядом с ними оседланные кони. Все, можно расслабиться. Эти ребята могут быть дурноваты в бытовой пьянке, поссорившись, способны и за ствол схватиться, но чтобы нападать на горняков, геологов — такого сроду не было, наверное, и не будет.
Пришельцы тоже с любопытством разглядывают одинокого незнакомца, полуголого и босого. В тайге такого не часто увидишь. Называю себя, свою должность и организацию. Один из них, как выяснилось, эвенов-пастухов из поселка Сасыр, что на далекой реке Мома, с некоторым недоверием не то спрашивает, не то утверждает: геологи в одиночку не ходят. Ишь, какой грамотный на мою голову выискался. Не рассказывать же ему про мою застарелую слабость к нарушению ТБ. И про то, что теперь такие времена, что наших традиционных маршрутных спутников — студентов-практикантов днем с огнем не сыщешь. На всякий случай говорю им, дескать, мой напарник идет маршрутом вон по тому хребту слева от долины, скоро должен спуститься. Кажется, про напарника они так и не поверили.
Развели костерок, поставили чайник. За чаем пастухи рассказали, что идут на поиски откола от оленьего стада. В долину Фарта они спустились по моим следам. Увидев свежие отпечатки сапог на влажном мху, насторожились, тоже зная о лиходеях в тайге. Потом обнаружили мою одежду и оружие и успокоились: один незнакомец, полуголый, босой и безоружный, им не опасен, кто бы он ни был.
Чтобы окончательно развеять их сомнения, достаю из своей офицерской сумки карту, предложив обсудить на ней возможный путь отбившихся оленей. Расчет мой прост — пастухи сообразят, что карта с грифом «Секретно» кому попало в руки не попадает. Когда чай поспел и последний ледок недоверия растаял, сменившись взаимной симпатией, заговорили о жизни и странных новых веяниях в ней. Один из пастухов заметил: «Если все хохлы убегут отсюда в свой Донбасс, а русские — в свои центральные районы, плохо нам тут жить будет».
На дворе был 1992 год, по всему постсоветскому пространству кипели суверенные страсти, по окраинам рухнувшей сверхдержавы уже вовсю лилась кровь во имя Чистоты Нации и Свободы от русских (а также абхазских, осетинских, азербайджанских, армянских и прочих) оккупантов. Кое-кто и в Якутске визжал, дескать, вот добьемся полного суверенитета, заберем себе все алмазы, и никаких проблем, раз в год слетаем в Лондон с чемоданом — и все дела. Слушая пастуха, я подумал, насколько благоразумнее политиков бывают обычные люди, в своей простой и привычной работе не утратившие здравого смысла.
Помахав рукой вослед новым знакомым, взглянул на часы — уже десятый час. Пора собираться домой. Эйфория, оттого что внезапная тревога так же внезапно рассеялась, была столь велика, что обратный путь в ночной туманной мороси с рюкзаком, набитым камнями, оказался легче ожидаемого.