Прийти на новоселье Люда согласилась сразу же. Так, как будто она только все это время и ждала, чтобы сказать свое коротенькое, но отрепетированное до твердости "да". Роза Леонидовна радостно маячила фоном за Людиной спиной.

- Значит, завтра, - подытожил Борисоглебский и закрыл за собой дверь.

Зорин был осведомлен обо всем еще вчера, напросился в помощники по приготовлениям, и теперь был послан за водкой и вином. Он никак не мог совладать со своей инициативностью.

Дверь в квартиру Идрисова открыла жена. Наверное, замученная экспериментами мужа, она смотрела на Борисоглебского немного недоверчиво, как будто ожидая какого-то подвоха.

- Сергей Николаевич дома? - спросил Борисоглебский.

- А-а... он душ принимает, - сказала она, довольно мило улыбнувшись, - да вы подождите. Он сейчас.

Борисоглебского пригласили на кухню.

- Кофе? - спросила она.

- Нет-нет, спасибо, - отказался Борисоглебский, - я в общем-то и вам могу передать...

- Да вы подождите, - сказала жена, словно боясь ответственности.

Из ванны донесся шум выливающейся в большом количестве воды и довольный вопль Идрисова. Вскоре все стихло и появился он сам, раскрасневшийся, счастливый и мокрый.

- Как огурчик, - сообщил Идрисов, - а я вас, Слава, и не слышал.

Борисоглебский рассказал о новоселье. Идрисов в ответ разъяснил прелести контрастного душа и обещал прийти.

Дымшиц долго не открывал, но вскоре из-за двери донесся его голос:

- Кто там?

Борисоглебский назвался. Дверь отворилась, и Дымшиц, немного удивившись от вида пустых рук Борисоглебского (обычно тот приходил с Фараоном), вполне дружелюбно пропустил его внутрь.

- Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, - сказал Дымшиц, указывая на большое зеленое кресло.

Борисоглебский сел, разглядывая довольно уютную обстановку. Обои почти не проглядывали из-за стеллажей, заставленных книгами, папками и бумажными рулонами таблиц. В комнате было накурено и тепло. Борисоглебский увидел искусственный камин, излучающий красноватое свечение.

- Замок у вас сложный, - сказал Борисоглебский для начала разговора, - воров боитесь?

- Да у меня и воровать-то нечего, - ответил Дымшиц.

Борисоглебский, и правда, заметил, что из видимой техники у Дымшица были только холодильник и радио.

- Это я еще давно поставил, за книги боялся. У меня несколько очень раритетных. Есть даже начала восемнадцатого века.

- А теперь? - улыбнулся Борисоглебский.

- Теперь не боюсь. Теперь все равно никто не поймет, - печально сказал Дымшиц.

Борисоглебский мысленно согласился. Даже он, считающий себя вполне образованным человеком, не смог бы разобраться среди этих полок. А если бы и разобрался, то вряд ли бы понял, какая из них - раритет. Тем более Дымшиц, очевидно, подразумевал область математики.

- Не желаете сигару? - спросил Дымшиц.

Борисоглебский вежливо отказался.

- Напрасно. Настоящие. Один коллега из Америки привез. А я, знаете ли, люблю. С вашего позволения.

Дымшиц прикурил толстую коричневую сигару.

- Вы ведь математикой занимаетесь? - спросил Борисоглебский.

- Занимался, - поправил Дымшиц, - теперь на заслуженном отдыхе... А вы откуда знаете?

- Слышал, - улыбнулся Борисоглебский, - значит, коллеги.

- Надо же, как странно. О старом математике еще что-то говорят. А я вот ничего ни о ком не слышу.

К Борисоглебскому подошел Фараон, понюхал его ногу, и, признав, вспрыгнул на колени.

- Странно, - сказал Дымшиц, - обычно он к незнакомым не идет.

- Так мы же уже знакомы.

- Ах! Да-да-да, совсем забыл... Когда вы еще только пришли, я как раз и подумал, что вы мне его принесли, а потом как-то...

Фараон лениво следил за качающимся концом сигары, и ее огонек иногда отражался в его эллипсоидных зрачках.

- А почему Фараон? - спросил Борисоглебский.

- А у него, видите, полосочки на голове, как у фараонов были, и еще... вон там... вокруг глаз, - с готовностью объяснил Дымшиц.

Кот важно закрыл глаза, словно подтверждая свою принадлежность к египетским монархам.

- Хорошие животные - кошки, намного лучше собак. Мне в них нравится независимость... Я, правда, иной раз об этом и жалею, пес бы вместе со мной подох, а этот, шельма, только кормится, - Дымшиц ревниво посмотрел на Фараона...- Ему даже все равно на ком лежать...

- Я себе тоже заведу, - пообещал Борисоглебский, - только не кота, а кошку.

- Почему?

- Ну... Вроде женщина в доме...

- В вашем возрасте, по-моему, еще рано заменять женщину кошкой... - осторожно заметил Дымшиц.

- Может быть...

Борисоглебскому отчего-то вдруг очень стал симпатичен Дымшиц. Он так сомлел от каминного тепла и густого сизого воздуха, что почти забыл, зачем сюда пришел.

Дымщиц поморщился и загасил сигару.

- К концу совсем крепкая делается...

Борисоглебский очнулся от его голоса, вспомнил про новоселье и пригласил.

- Ну, я приду, - пообещал Дымшиц.

Весь состав гостей определился. Из прежних своих знакомых, кроме Гольдинера, Борисоглебский никого не позвал. Они были чем-то прежним, излишним напоминанием о той части его жизни, когда создавались пары, среди которых были и Борисоглебские. И к тому же в их головах не было бы ничего кроме его развода, а если придет Анфиса, то еще и поползут ненужные предположения о примирении...

Но вечером этого же дня Борисоглебский уже знал, что Анфиса не придет. Он набрал ее номер и, когда на другом конце провода ответили, промолчал.

- Это ты? - догадалась Анфиса.

- Я, - сказал Борисоглебский.

- А почему молчишь?

- Так и думал, что догадаешься.

- А-а... - протянула Анфиса.

Голос у нее был согласно надлежащей ситуации, когда звонит одинокий брошенный супруг, - с толикой заботливой нежности, сожаления и вины, но Борисоглебский чувствовал, что сквозь него, как через тучу, пробивается лучик абсолютного счастья, который не смог бы скрыться, даже если б захотел.

- Я там завтра народ на новоселье собираю, - сказал Борисоглебский, делая вид, что не замечает луча. - Приходи.

- Ой, - сказала Анфиса, - что же ты только накануне звонишь? Я же совсем не готова...

- Да не знаю, что-то замотался совсем. В институте перевыборы. Мне Гольдинер советует на декана выдвинуться, - соврал Борисоглебский.

- Соглашайся, конечно, - обрадовалась Анфиса. Ей хотелось, чтоб судьба Борисоглебского была устроена.

- Да можно... Ну так ты придешь?

Анфиса на секунду замялась:

- Славочка, миленький...

- Значит, не придешь, - оборвал Борисоглебский.

- Извини.

Какое-то время они молчали. Борисоглебский чувствовал, что Анфиса хочет ему что-то сказать, но никак не решается.

- У меня ребенок будет, - все-таки не выдержала она, и лучик превратился в огромный и сияющий поток света, немного стыдящийся своей неуместной яркости.

Борисоглебский был настолько поражен этими несколькими словами, что даже не смог выдавить из себя ничего похожего на "поздравляю". Это было самое большое предательство за всю его жизнь. Конечная точка. Как будто он потерял Анфису во второй раз.

Причем и в первый раз он уже понимал, что это навсегда, что никаких рецидивов не будет, но все-таки какие-то крошечные мысли о том, что, может, когда-нибудь, спустя энное время, разочаруется, опомнится, разлюбит, мало ли что и как... но теперь... вдруг... это маленькое, накрепко связывающее существо, которое могло бы связать и нас, а свяжет их...

- Алло! - обеспокоенно крикнула Анфиса. - Алло!

Борисоглебский оторвал от себя трубку с ее голосом, задумчиво покачал ею над рычагом и медленно-медленно положил.