Не страшно, что Ромашка не со мной. Не страшно, что Али не со мной. Страшно, что Али с Ромашкой, а Ромашка с Али.

Али говорит, что видит меня насквозь, и досадует, что я так и не смог его разгадать. А я пытался? Или, может, было что разгадывать? Глупая затея - приписывать себе какие-то загогулины. Мне не нужны были твои тайны. Ты открылся сам.

Вспомни то утро, когда ты не мог уснуть, резал себе руки (где ты только взял нож?), бился в истерике на полу. Кто был с тобой? Кто выслушивал твои кошмарные признания? И после этого ты говоришь о предательстве!

Что ты сделал со мной, Али?! Зачем ты заставил меня пережить боль всех твоих жертв? Я почувствовал в подробностях каждое твое преступление. Меня тошнило от боли! Мне самому теперь хочется умереть!

Говоришь, мы должны пойти втроем... Но так не бывает, она выбрала тебя. Не могу понять, почему ты взбесился, когда я сказал тебе, что не пойду?

Ты угрожал, но твои угрозы меня не пугают и не зомбируют больше.

Если ты можешь их осуществить - попробуй. Однажды ты заставил меня пережить восемь смертей, и ночи переполнились слезами и сдавленными криками. Но маску я с тебя снял!

* * *

Я ясно ощутил бессилие Маугли. До того ясно, что мне показалось, будто по комнате разлилась какая-то жуть.

Я рванул в кабинет. Думал, никогда не добегу.

Это походило на страшный сон, но я почти не спал уже третью ночь.

Для меня открылся внутренний мир Маугли, в который я пытался заглянуть и прежде. Почему он не рассказал мне об угрозах Али?

Виновность Али в смерти Маугли была для меня теперь несомненной. Как и моя личная вина. У Али был нож... Если бы я узнал обо всем вовремя!..

Освещенный кабинет и открытое окно взбодрили. Я машинально схватил с полки личное дело Миши Великсова, которое знал наизусть. Непредумышленное... две экспертизы... невменяем... адвокат Чеботарь... состав преступления... Стоп! Адвокат Чеботарь - я знал о нем только то, что дело Маугли было его последним делом, а потом он исчез. Говорят, подался в какое-то частное агентство.

Меня настораживала фраза "две экспертизы". Что это были за экспертизы, если они не помогли отличить нормального мальчика от сумасшедшего?

Еще вопрос: почему Чеботарь с его немыслимой практикой по защите несовершеннолетних пропал из виду?

* * *

- Как вы сказали?

- Миша Великсов.

Я думал, он дрогнет, когда услышит имя Маугли, но тон его сделался насмешливо-официальным:

- За подробностями пожалуйте в архив, сударь.

- Я потратил сутки, чтобы найти вас!

- Уж простите великодушно...

Я знал, что рабочий день давно кончился, допускал даже, что кроме меня из-за Маугли мало кто станет не спать по ночам. Но я не мог вернуться назад, к страхам прошедшей ночи, не мог снова и снова рисовать себе одну и ту же картину внезапно открывшейся боли.

Впереди был сгусток непонимания, несочувствия, неучастия. Впереди был Чеботарь. Когда он повернулся ко мне спиной, я почувствовал приток бессилия. Когда он сделал шаг, чтобы уйти, я подавился комом отчаянья. Остатком сил выстрелил ему в затылок:

- У тебя есть мечта? У тебя есть мечта? - захлебнулся я криком, когда Чеботарь остановился и стал как вкопанный.- Ты когда-нибудь хотел, чтобы твои дети были здоровыми и счастливыми?

- Да, - на вдохе, неслышно. Повернулся:

- Послушайте, Васильцев, я всегда удивлялся вашему мужеству. Но ваша система не оправдывает себя...

Он улыбнулся и, кажется, протянул мне руку.

Да что он мог знать о моей системе? Что мог знать он, бравирующий, деликатесный, отглаженный? Чем он отличался от чемоданных вершителей, распределяющих нервозных, умалишенных подростков по психиатрическим больницам с отметкой "принудительно"?

Я почувствовал волну и топил его:

- Ты когда-нибудь видел прозрачных детей, тлеющих изнутри от амнезийной пустоты, рычащих на рассвете от кошмарных снов? Ты видел, как они бьют себя кулаками по голове и до крови грызут свои руки, чтобы пересилить боль?

- Я видел! - Чеботарь схватил меня за плечи и затряс. Потом отпустил.- Я видел... Но что ты, лично ты смог им дать? Ты убрал решетки с окон, ты посадил сад и разрешил им разгуливать без присмотра. Ты утопил их в цветах. Но им от этого стало легче? Сознание греха - оно покрепче железных оков. Им никогда не уйти от своей внутренней тюрьмы.

- Но у них нет этого сознания. Они не помнят своих поступков. Если вас запереть на замок и твердить, что вы убийца, вы поверите и станете им.

- Они уже такими стали, - ответил Чеботарь.

Я только сейчас заметил его лицо - обыкновенное, не запомнишь сразу. В глаза била белизна волос, седина - не по возрасту. Мне казалось, он теперь только начал меня слушать. Я поймал его взгляд, сердито-тревожный и тихо сказал:

- Миша Великсов погиб три дня назад.

Чеботарь дрогнул и нахмурился:

- Несчастный случай?

- Его убили! - подавляя биение в сердце, почти крикнул я. - У меня есть предположения, - сказал я, когда Чеботарь, согнувшись над столом, спросил:

- Кто?

- У меня есть предположения, - бесцельно повторял я, когда Чеботарь закрыл лицо руками.

- Мне известно, - едва смог выговорить я, когда Чеботарь, обессилев, схватился за голову:

- Миша был здоров!..

* * *

Весь вечер я просидел на подоконнике у Маугли. Я вспоминал наш с Чеботарем разговор. Его густой голос врезался мне в память так крепко, что я запомнил слово в слово, интонация в интонацию. Я заставлял себя не думать - внутренне мне не хотелось этого - о том, что Маугли был сыном какого-то политика, трепещущего за свою честь. Я силился не думать о липовых экспертизах, о притворстве Маугли, о том, виновен он или нет. Маугли был первым, кого я, одинокий, постаревший, принял на руки из машины Дубинина, отвел в комнату, переодел, а потом смотрел, как он, фыркая, жует гречневую кашу. Не важно, что через день привезли еще с десяток детей, - Маугли был первым. Большего мне и не нужно было.

Я взял дневник Маугли: оставалась последняя страница. Мог ли я надеяться хоть на какое-то новое открытие? Необходимо ли оно мне было?