История средневекового Новгорода в сравнении с историей других городов Древней Руси не только несравненно полнее обеспечена письменными источниками, но и  археологически он, как известно, изучен значительно лучше, чем любой другой древнерусский город, что дало право А.В. Петрову справедливо заключить: «в самое последнее время археологические открытия и вовсе способны превратить историю средневекового Новгорода в поле проверки на прочность важнейших концепций исторического процесса русского средневековья»[1]. В этой связи представляется правомерным утверждать, что и решение проблемы возникновения этого города способно, в немалой степени, пролить свет на проблему древнерусского градообразования в целом[2]. Изучение генезиса и начальных этапов жизни Новгорода[3] вполне может стать отправной точкой и «полем проверки на прочность» различных концепций древнерусского градообразования[4], существующих в современной историографии[5].

Именно с таких позиций и подошли к вопросу возникновения Новгорода впервые четко поставившие его В.Л. Янин и М.Х. Алешковский[6]. Ученые предложили концепцию[7], согласно которой Новгород образовался в результате слияния трех разноэтничных поселков, находившихся на месте позднейших Людина, Неревского и Славенского концов. По их мнению, эти первичные поселения на волховских берегах, выросшие впоследствии в первые городские концы[8], были боярскими патронимиями, сконцентрировавшими племенную знать обширных территорий Приильменья[9]. Огромный интерес представляет мысль исследователей об общих механизмах древнерусского градообразования, выявленных ими на примере Новгорода: древнейшие восточнославянские города возникали вокруг центральных капищ, кладбищ и мест вечевых собраний, ничем не отличаясь от поселений сельского типа[10]. «Древнерусский город – пишут ученые – возник не из княжеских замков или торгово-ремесленных поселений, а из административных вечевых центров сельских округ-погостов, мест концентрации дани и ее сборщиков»[11]. То есть, по мнению В.Л. Янина и М.Х. Алешковского, первичными функциями древнерусских городов были политико-административная и редистрибутивная (концентрация и перераспределение прибавочного продукта). Эти выводы представляют значительный научный интерес. В дальнейшем нам еще предстоит к ним вернуться. Ремесленно-торговые функции Новгорода, по мнению историков, возрастали «пропорционально накоплению продуктов дани и грабежа соседних земель, которые надо было обрабатывать и реализовывать среди населения городской округи»[12]. Таким образом, В.Л. Янин и М.Х. Алешковский, в сущности, высказались против господствующего в советской историографии представления, согласно которому «настоящей силой, вызвавшей к жизни русские города, было развитие земледелия и ремесла в области экономики, развитие феодализма в области общественных отношений»[13].

По мнению этих ученых, нарисованная ими «модель происхождения Новгорода из политического центра одной из предгосударственных федераций имеет, по всей вероятности, немалое значение для понимания происхождения первых южных городов, в частности, Киева»[14]. Этот вывод, который вводит возникновение Новгорода в общий контекст древнерусского градообразования, находит полное подтверждение в письменных и археологических источниках: Киев, как и Новгород, возник в результате слияния нескольких поселений[15], что нашло свое отражение в знаменитой легенде о Кие, Щеке и Хориве[16], которая, по справедливому мнению Д.С. Лихачева, отразила процесс «закрепления союза» и «постепенного объединения этих трех (основанных названными тремя братьями – М.Ж.) поселений»[17]. Здесь перед нами явление аналогичное античному синойкизму[18]. Именно путем синойкизма – слияния нескольких поселений – формировались и другие древнейшие города Руси: Чернигов, Суздаль, Смоленск и т.д.[19] Следы этого синойкизма долго еще проявляли себя в древнерусских городах: прежде самостоятельные поселения становились самоуправляющимися городскими районами – концами[20].

Каков же был характер поселений, из слияния которых возник Новгород? Как уже выше было отмечено, по мнению В.Л. Янина и М.Х. Алешковского, эти поселения были боярскими патронимиями, сконцентрировавшими племенную знать обширных территорий Приильменья. И в дальнейшем, по мнению ученых, все население Новгорода – это бояре и зависимые от них люди. Вся территория Новгорода состоит, как считает В.Л. Янин, исключительно из боярских усадеб (всего их было несколько сотен[21]), владельцы которых и осуществляют политическую власть в городе[22]. Соответственно и новгородское вече, по В.Л. Янину, «объединяло лишь крупнейших феодалов и было не народным собранием, а собранием класса, стоящего у власти»[23], число участников которого составляло первоначально триста человек (по сто человек от каждого конца), а затем с образованием двух новых концов, возросло, соответственно, до пятисот[24].

Таким образом, Новгород, согласно В.Л. Янину и М.Х. Алешковскому, возник в результате слияния боярских поселков (патронимий) и был на протяжении всей своей истории полностью «обояренным» аристократическим городом[25].

Впоследствии М.Х. Алешковский, развивая эту концепцию, высказал мысль, согласно которой боярские патронимии явились основой не только районов Новгорода, но и частей других древнейших русских городов, имевших, по его мнению, сходное происхождение с Волховской столицей[26]. Надо, впрочем, сразу отметить, что основа такого взгляда на социальную структуру древнерусского города была сформулирована еще в конце 30-х гг. ХХ в. С.В. Юшковым, который  был первопроходцем в деле создания концепции феодализма в Древней Руси. Именно в рамках этой концепции ученый решительно отверг позицию В.О. Ключевского и других дореволюционных историков о «городской волости, возникшей еще в доисторические времена и управлявшейся торгово-промышленной демократией». По мнению С.В. Юшкова «основной территориальной единицей, входившей в состав Киевской державы, первоначально было племенное княжество, а затем, когда родоплеменные отношения подверглись разложению, – крупная феодальная сеньория, возникшая на развалинах этих племенных княжеств. В каждой из этих феодальных сеньорий имелся свой центр – город, но этот город, хотя и превращался в торгово-промышленный центр, был все же в первую очередь центром феодального властвования, где основной политической силой были феодалы разных видов, а не торгово-промышленная демократия»[27]. Соответственно и вече было органом власти только лишь «феодальных групп, а не широкой городской демократии»[28]. Эти выводы С.В. Юшкова в дальнейшем были приняты, в том или ином виде, значительным числом советских историков[29]. В.Л. Янин и М.Х. Алешковский лишь довели эту концепцию до ее полного логического конца[30].

Ныне М.А. Несин, развивая идею «боярского Новгорода» Янина-Алешковского несколько уточнил их выводы и предположил, что общее число усадеб в пределах средневекового Новгорода могло достигать тысячи. Все они принадлежали боярам и житьим[31]. Однако, по мнению исследователя, далеко не сразу вся территория Новгорода оказалась в их руках. Процесс «обояривания» средневекового Новгорода носил очень длительный характер, основные черты которого М.А. Несин попытался наметить[32]. В.Л. Янин и М.Х. Алешковский, напротив, рассматривают социальную структуру города предельно статично, как «обояренную» с самого начала его существования, что логически вытекает из их концепции генезиса Волховской столицы, изначально ставшей местом концентрации родоплеменной знати, подчинявшей себе всю территорию Новгородской земли и трансформировавшейся затем в боярство. Именно этой концентрацией боярства, осуществлявшего управление всеми окрестными землями, с самого начала своего существования Новгород и был обязан своему господствующему положению на Севере Руси.

Решительно против такого понимания генезиса и характера средневекового Новгорода в целом и отдельных его концов в частности выступил Ю.Г. Алексеев[33]. Ученый выдвинул совершенно иную концепцию, согласно которой новгородские концы – это с самого начала их существования территориальные соседские общины, а вовсе не боярские патронимии. И населяли Новгород вовсе не только бояре и зависимые от них люди, но и представители иных сословий, а сам Новгород представлял собой фактически большую общину, состоявшую из малых – кончанских – общин. По мнению историка, лишь в ходе социального расслоения общины в ней зарождается, а вовсе не существует изначально, как полагали В.Л. Янин и М.Х. Алешковский, привилегированная верхушка, «соответствующая ‘’боярству’’ древнейших известий о Новгороде»[34]. Вся дальнейшая социальная история Новгорода, представляет собой, по мнению ученого, процесс стратификации протосословия «черных людей», из которых в XIV-XV вв. выделяются житьи люди и купцы[35]. Остро критикуя позицию Янина-Алешковского о «боярском Новгороде» Ю.Г. Алексеев справедливо писал, что если предположить, будто «основу концов-поселков изначала составляли боярские патронимии, то неясно, каким образом могло появиться и какое место могло занимать в новгородском обществе… свободное население, как оно могло сложиться на территории концов, в каких отношениях оно стояло к боярской патронимии – генетическому ядру концов. Гипотезу об изначальной боярской патронимии трудно совместить с письменными источниками XII-XIV вв., отражающими нарастающее социальное расслоение новгородского общества. (Например, с верными и тонкими наблюдениями самого В.Л. Янина, что только с конца XII – начала XIII в. можно говорить о новгородском боярстве и о развитии феодального землевладения)». Подчеркнул Ю.Г. Алексеев и отсутствие в археологических материалах «определенных, достаточно четко выраженных материальных признаков привилегированной боярской усадьбы», без чего совершенно бездоказательным является и тезис о «многовековом существовании привилегированной боярской семьи, резко отделенной в социально-политическом, правовом и экономическом отношении от массы всего остального новгородского люда». Поэтому, по совершенно верному, на наш взгляд, выводу Ю.Г. Алексеева, новгородские концы вовсе не были боярскими поселками, а были населены «массой свободных равноправных общинников» и «богатая и властная верхушка» Новгорода (боярство) была «не изначальным-первичным, а производным-вторичным элементом, результатом известного процесса социального развития»[36].

Концепция Ю.Г. Алексеева о территориальной общине как о форме организации общественной жизни новгородских концов и всего этого города в целом была полностью поддержана и развита в исследованиях И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко[37], которые наиболее ярко и убедительно в новейшей историографии продемонстрировали общинную природу древнерусских городов.

Ныне известно, что в средневековом Новгороде существовало два типа жилых усадеб:

1) Городские усадьбы стандартной планировки: один жилой дом и два-три служебных помещения. Общая площадь такой усадьбы не превышает 465 кв. м. Она представляла собой прямоугольник (15-30 м.) и выходила узкой стороной на улицу;

2) Усадьбы «боярские». На их территории кроме хором владельца размещались еще и жилища людей, находившихся в той или иной форме зависимости от дворовладельца[38]. Площадь таких усадеб колебалась в пределах от 750 до 1400 кв. м.[39]

Всего в Новгороде с той или иной полнотой исследовано около 40 усадеб. Столь незначительное их количество по отношению к общему числу жилых усадеб средневекового Новгорода заставляет воздерживаться от каких бы то ни было однозначных суждений на основании имеющихся на сегодняшний день археологических данных. Вопрос о степени репрезентативности этой выборки остается открытым. Поэтому А.В. Петров совершенно верно, на наш взгляд, отмечает, что «археология пока не дает возможности ответить на вопрос: каких дворов было больше – первого или второго типа»[40]. В.Л. Янин полагает, что второго и разделяет всю территорию древнерусского Новгорода между усадьбами нескольких сотен крупных землевладельцев. Этот взгляд не имеет под собой серьезных оснований и основан на умозрительных представлениях ученого. Других таких «аристократических городов» ни на Руси, ни где бы то ни было еще нам неизвестно. Вполне убедительно опроверг эту концепцию и обосновал другую, куда более логичную, Ю.Г. Алексеев.

Совсем иначе, чем В.Л. Янин и, на наш взгляд, более верно, подошел к проблеме соотношения двух типов жилых усадеб средневекового Новгорода В.Ф. Андреев. Ученый сделал вывод, что именно «дворов простых новгородцев было гораздо больше, чем боярских усадеб. В.Л. Янин в своих построениях не оставляет места на территории Новгорода для дворов купцов, ‘’черных людей’’ – т.е. рядового свободного населения города, отдавая всю площадь города 300-400 усадьбам крупных землевладельцев… Видимо, в Новгороде эпохи расцвета республики было 4-5 тыс. дворов, среди которых боярских усадеб едва ли насчитывалось более сотни»[41]. Точка зрения В.Ф. Андреева полностью подтверждается письменными источниками. Так, согласно сообщению НПЛ во время крупного пожара в 1211 г. общее количество одних только пострадавших от огня дворов исчислялось четырьмя тысячами трехстами[42]. Возможно, число это и преувеличено, однако, оно отражает сам порядок цифр, которыми следует измерять количество жилых усадеб древнерусского Новгорода.

Любопытные наблюдения относительно социального состава населения крупнейших усадеб средневекового Новгорода, традиционно, но без достаточных доказательств, определяемых как «боярские» сделал А.В. Петров. По мнению ученого «сами по себе размеры тех усадеб (700-1500 кв. м.), которые В.Л. Янин считает исключительно боярскими, на мой взгляд, не делают единственно возможной мысль об их боярской принадлежности. Едва ли следует исключать предположение, что такого рода усадьбами могли владеть не только бояре, но и представители иных социальных слоев. Внушительные размеры усадеб при этом могут быть объяснены многолюдностью живших в них семей XI – начала XIII в. (и более позднего времени), объединявших в своих рамках широкий круг родственников и являвшихся, как и повсюду в Древней Руси, преимущественно так называемыми ‘’большими’’ (курсив А.В. Петрова. – М.Ж.) семьями. В частности, на широкое распространение подобных семей в древнерусском Новгороде намекают те летописные известия, где сообщается, что новгородцы действовали вместе с ‘’детьми’’. Скорее всего, здесь идет речь о главах больших семей и их взрослых сыновьях и внуках (а также, возможно, младших братьях и племянниках)»[43]. Подтверждают вполне убедительные соображения А.В. Петрова и выводы А.В. Майорова о социальном составе новгородского веча. По мнению ученого, участвовать в нем могли отнюдь не все свободные горожане, а только лишь главы больших семей – «мужи» – как их именуют древнерусские источники. На вече они принимали решения не только за себя, но и за своих «детей», физически вполне взрослых, но не достигших еще гражданского полноправия[44].

Не находит подтверждения и мысль В.Л. Янина о том, что новгородское вече насчитывало в своем составе лишь несколько сотен бояр, основанная на неверном определении места вечевой площади средневекового Новгорода, где и могло поместиться именно столько человек[45]. На самом деле, как убедительно показал В.Ф. Андреев, произведя анализ летописных и иных свидетельств, княжеский – «Ярославов» – двор располагался не к западу, как ошибочно полагает В.Л. Янин, а к югу и юго-востоку от Никольского собора («Святого Николы»)[46] и на его обширной территории могли поместиться вовсе не 300-500, а несколько тысяч человек[47], что соответствует количеству участников Новгородского веча, определенному А.В. Майоровым.

Недавно П.В. Лукин провел анализ летописных данных о новгородском вече (и шире, о коллективной социально-политической активности новгородцев) XII-XIII вв.[48] и убедительно показал его общегородской характер. Всегда наряду с городской верхушкой в вече участвуют и простые новгородцы[49].

Таким образом, подытоживая сказанное можно заключить, что Новгород представлял собой большую общину, состоявшую из малых – кончанских – общин. Именно к такому выводу еще в XIX в. пришел И.Д. Беляев, который отмечал, что «концы в Новгороде не были представителями сословий или отдельных классов Новгородского общества; а напротив, в каждом конце безразлично жили и бояре, и житьи люди, и купцы, и черные люди» и что «каждый конец в Новгороде составлял отдельную общину, состоявшую из союза меньших общин, – улиц»[50]. Ныне эта концепция нашла свое убедительное обоснование в работах Ю.Г. Алексеева, Л.В. Даниловой, И.Я. Фроянова, А.Ю. Дворниченко и других специалистов по истории Древней Руси, но наиболее яркое отражение нашла она в работах А.В. Петрова[51], создавшего целостную фундаментальную концепцию истории древнерусского Новгорода, как своеобразного «союзного государства». Развивая давние мысли С.Ф. Платонова[52], ученый говорит, что «Новгород XII в. делился ‘’не на случайные толпы враждебных лиц, а на определенные организации или корпорации, из которых слагался город в целом или его отдельные концы’’… Отдельное лицо, каким бы знатным оно ни являлось, ‘’поглощено той средой, к которой принадлежит, тем общественным союзом, который определяет положение его в городе. Ссорятся не лица, а союзы, – и на вече идут не лица, а союзы; голосуют там не лица, а союзы’’. Вече ‘’слагается не из отдельных лиц, а представляет собою сумму организаций, составляющих политическую общину ‘’Великий Новгород’’ (своего рода ‘’союзное государство’’)» (курсив мой. – М.Ж.). И когда голоса данных организаций противоречат друг другу ‘’начинается борьба составных частей сложного политического тела’’, которая, надо полагать, разгорается тем ожесточенней, чем большую важность представляет предмет разногласий» (здесь внутренние цитаты принадлежат С.Ф. Платонову, а связки между ними А.В. Петрову. – М.Ж.)»[53].

Бояре, по мнению А.В. Петрова, были, в первую очередь, лидерами своих кончанских общин, от их имени управлявшими подвластными Новгороду землями. Это создает предпосылки для принципиально иного взгляда на процесс генезиса феодальных отношений в Новгородской земле. Как пишет ученый «Феодализм в России был (здесь и далее курсив А.В. Петрова – М.Ж.). И новейшие исследования позволяют по-новому подойти к вопросу о путях его генезиса и «новгородских» особенностях. На мой взгляд, намечаются объективные основания для сближения – в известных пределах, конечно, – различных концепций,  существующих сегодня в отечественной историографии средневекового Новгорода. Если В.Л. Янин и его школа говорят о боярской корпорации, обладавшей к тому же правом «верховной собственности» на землю, а И.Я. Фроянов пишет о новгородском вече вообще, то мои исследования привлекают внимание к статусу и историческому значению малой общины внутри Новгорода, со всеми вытекающими отсюда следствиями. Небезынтересно отметить, что недавно в Интернете появилась статья (А. Журавель. О школе И.Я. Фроянова: размышления о будущем.), автор которой, к сожалению, пользовался только ранними моими публикациями и не был знаком с монографией и моими статьями последних лет (статья А.В. Журавеля просто была написана раньше, чем вышла монография А.В.  Петрова – М.Ж.). Тем не менее этот историк выделил мой подход как начало ‘’сближения позиций внешне совершенно непримиримых оппонентов. Если В.Л. Янин и его последователи признают, что применительно к Новгороду речь должна идти не о боярских корпорациях, а о малых общинах, лишь возглавлявшихся боярами, а И.Я. Фроянов и его ученики поймут, что реально процесс преобразования власти в собственность начался еще в древнерусское время (хотя это очень трудно обнаружить в дошедших до нас источниках), то самый главный барьер, разделяющий противников, будет преодолен, и дело останется за малым – выработкой адекватной теории…’’. Разумеется, дело не ‘’за малым’’ – все  далеко не так просто. Но если новейшие исследования внесут новые начала в важную научную дискуссию – появится почва для некоторого удовлетворения»[54].

Подводя некоторые итоги можно сделать вывод, что древнерусский Новгород представлял собой большую общину, правящую в своей земле и бывшую фактически «федерацией» малых – кончанских – общин, которые правили отдельными частями Новгородской земли. Лидерами этих малых общин были бояре. На правах лидеров своих кончанских общин они управляли принадлежавшими им частями Новгородской земли. Постепенно в течение веков эти земли стали превращаться в их собственность[55]. Начался этот процесс, по видимому, еще в домонгольское время, а завершился не ранее XV в. Постепенно шел и процесс разрыва традиционных кончанских связей и консолидации бояр в единое общеновгородское правящее сословие с одной стороны и консолидации городского «плебса» – с другой. Однако, вплоть до середины XV в. эти процессы не были завершены и кончанские общины сохраняли свое единство.

Примечательно, что первоначально все внутриновгородские конфликты – это конфликты составляющих его территориальных общин[56]. Первые сословные конфликты в Новгороде происходят не ранее второй половины XIII в.[57] Постепенно частота их нарастает, что отражает процесс социального расслоения внутри новгородской общины и генезиса феодализма в Новгородской земле. В основном эти процессы приходятся уже на послемонгольское время[58], хотя начались они, безусловно, значительно раньше – еще в XI-XII вв.[59], хотя к нашей теме это не имеет прямого отношения. Для нас важно, что в домонгольское время сохраняющая еще единство, не смотря на имущественную и социальную стратификацию, новгородская община в целом и составлявшие ее малые общины концов – в частности, правили огромными территориями на севере Руси. Но возникает вопрос, каким образом произошло такое возвышение новгородской общины? Как ей удалось взять в свои руки управление всей Северной Русью? С какими историческими событиями связаны ее первоначальное складывание и последующее возвышение? Думается, что на эти вопросы на современном уровне развития историографии вполне возможно дать удовлетворительные ответы, но для этого надо вернуться к проблеме возникновения столицы на Волхове.

Итак, Ю.Г. Алексеев, а вслед за ним И.Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко рассматривают новгородские концы с самого начала их существования как территориальные соседские общины[60]. Более динамичную модель развития новгородских концов нарисовал Л.А. Фадеев, по мнению которого «формирование концов… восходит еще к эпохе родовых отношений. Оно протекало как преобразование разросшихся большесемейных общин (патронимий) в соседские общины»[61], т.е. новгородские концы, как полагает ученый, первоначально были большесемейными родовыми общинами (патронимиями), а затем уже только в процессе деструкции родовых отношений и замены их территориальными связями постепенно  трансформировались в территориальные соседские общины. Эта мысль была поддержана А.В. Петровым[62]. В этой связи любопытно, что в современной историографии существуют два подхода к определению времени деструкции родовых отношений в славянском мире и замены их отношениями территориальными. Согласно одному из них, в восточнославянском обществе вплоть до X в. господствуют родовые связи[63], которые окончательно сменяются территориальными только на рубеже X-XI вв.[64] Согласно другому взгляду деструкция родовых отношений в славянском мире происходит гораздо раньше – в эпоху великого славянского расселения VI-VII вв.[65] или даже ранее[66]. Очевидно, что вопрос об общественной организации восточных славян VII-IX вв., о соотношении в ней родовых и территориальных начал, нуждается еще в глубоких исследованиях. Пока мы считаем целесообразным воздержаться от однозначных суждений на этот счет. Представляется, что в обеих названных позициях есть рациональные моменты. С одной стороны, безусловно, что расселение славян на огромных пространствах, многочисленные контакты с иными этносами и их ассимиляция вели к постепенной деструкции родовых отношений в славянском мире. С другой  стороны, нет оснований удревнять их окончательный распад. Это, по всей видимости, был длительный процесс, растянувшийся на столетия. Мы солидарны с теми исследователями, которые датируют его завершение, в основных чертах рубежом X-XI вв. (см. примеч. 64).

В этой связи очень любопытно, что наряду с делением на концы, в Новгороде долго сохранялось и более архаическое деление на стороны, причем, первое более позднее, чем последнее – концы в качестве «игроков» выходят на арену социально-политической борьбы в Новгороде позднее сторон – лишь в 80-е гг. XII в.[67] До этого во всех внутренних конфликтах новгородская община раскалывалась именно на стороны, а не на концы. С 80-х гг. XII в. усобицы внутри новгородской общины происходят, преимущественно, между концами, однако и более древнее деление на стороны периодически проявляло себя вплоть до XV в.[68] В то же время, в источниках нет следов существования сторон именно в качестве самоуправляющихся общин. Все это говорит о том, что деление на стороны – очень древнее, предшествующее делению на концы[69]. Оно очень рано утрачивает свою социально-политическую составляющую, сохраняя лишь ментальную, проявлявшуюся главным образом в чрезвычайных условиях внутриобщинных конфликтов в средневековом Новгороде. А.В. Петров совершенно верно связал это древнейшее деление новгородцев с установленным А.М. Золотаревым фактом широкого распространения в родовом обществе дуальной организации[70]. Первоначально, в эпоху господства в восточнославянском мире родовых отношений, две волховские стороны «были просто двумя фратриями словенского племени»[71]. Очень интересны и соображения В.Я. Петрухина, который указывает, что исходному социальному делению Новгорода на две стороны и три конца, два из которых, естественно, находились на одной стороне, соответствует «планировка поселений североамериканского племени виннебаго. Племя делилось на две половины, одна из которых, в свою очередь, была поделена пополам: таким образом, структура племени описывалась самими индейцами и как дуальная с радиальной планировкой, и как тернарная с концентрической планировкой поселения»[72]. Логично заключить, что и Новгород первоначально был организован именно по такому принципу. Затем, по мере упадка значения сторон и формирования новых концов[73] социально-политическая структура Новгорода изменяется. Но это будет уже в XII-XIII вв., а на  самых ранних этапах своей истории, Новгород, как социальный организм, был устроен именно по дуально-тернарному принципу[74].

Как мы уже знаем, эта исходная дуально-тернарная структура Новгорода сформировалась в результате общинного синойкизма. Но как совершенно справедливо указывает А.В. Куза «…именно механизм слияния нескольких сельских общин в городскую является определяющим. Как и почему рядовые сельские поселения превратились в племенной центр и трансформировались затем в город-государство?»[75]. А.В. Куза ставит этот вопрос перед И.Я. Фрояновым, который, в принципе, справедливо считал образование всех древнейших восточнославянских городов именно результатом общинного синойкизма[76], но не показал конкретную механику этого явления. Представляется, что применительно к Новгороду ныне она вполне может быть раскрыта[77].

Начнем с вопроса о том, когда же, собственно говоря, произошло слияние трех поселений в единое целое и сформировалась единая городская структура нового центра в устье Волхова. Ныне можно уже довольно четко ответить на него. Недавно В.Л. Янин, развивая свою концепцию генезиса Новгорода, отметил, что в этом городе «исходное состояние кланового землевладения (здесь В.Л. Янин отдает дань своей позиции «боярского Новгорода» – М.Ж.) возможно характеризовать как рыхлую деревенскую структуру, подобную хуторской… усадебная планировка с замощением улиц, с системами благоустройства,  т.е. городская структура приходит на смену этому рыхлому образованию в середине Х в. Древнейшая мостовая магистральной улицы Неревского конца (Великой) датируется 953 годом, древнейшая мостовая магистральной улицы Людина конца (Пробойной) – началом 50-х годов Х в., исследованная в Славенском конце древнейшая мостовая Михайловой улицы – 974 годом, но эта улица была периферийной. Момент преобразования догородской структуры Новгорода в городскую совпадает со временем походов княгини Ольги на Мсту и Лугу, совершенных в 947 г.»[78]. Итак, начало собственно городской жизни в Новгороде приходится на середину Х в. и по времени поразительно точно совпадает с так называемой «реформой княгини Ольги» середины Х в., что заставляет нас подробно остановиться на событиях этого времени[79].