Перед всеми исследователями, поднимающими проблему происхождения и начальных этапов развития древнерусских городов, встает одна любопытнейшая проблема, на которую, кажется, впервые четко обратил внимание В.В. Мавродин[1] и которая в современной науке получила название «проблема ‘’переноса’’ городов». Е.Н. Носов, характеризуя ее, отмечает, что «…по крайней мере в начале века (ХХ – М.Ж.) было замечено, что возле целого ряда русских городов находились значительные, в тенденции более древние поселения, и эта проблема… трактовалась, прежде всего, с точки зрения прямой преемственности центров, образующих отдельные пары, т.е. как перемещение города с одного места на другое, как ‘’перенос города’’, причем возможные причины этого назывались самые разные»[2]. Т.е., скажем, рядом с развитым ремесленно-торговым поселением IX-X вв. Гнездово постепенно появился другой центр – Смоленск. При этом со временем он вырос, а Гнездово пришло в упадок. Таково же соотношение Новгородского (Рюрикова) городища и Новгорода (что особенно важно для нашей темы), Сарского городища и Ростова, Тимерева и Ярославля и т.д. Всюду старые развитые ремесленно-торговые поселения VIII-X вв. приходят в упадок, а рядом с ними в X-XI вв. возникают новые центры – хорошо известные города Киевской Руси – и очень быстро вырастают на фоне полного упадка старых центров. Вначале ученые предположили, что имел место простой «перенос» городов. Как писал, например, В.В. Мавродин «…когда городища перестали удовлетворять потребности… город был перенесен на настоящее место»[3]. Однако, в дальнейшем выяснилось, что это значительное упрощение проблемы и правильнее говорить о совершенно различных типах поселений возникающих на разных этапах жизни общества по разным причинам. И, тем не менее «…эти два типа поселений на Руси не только сосуществуют, а их история пересекается, и они взаимосвязаны»[4]. Но чем же объяснить эту «парность» и возвышение одних центров на фоне упадка других? Объяснения давались самые разные. Так Б.А. Рыбаков[5] пытался представить древнейшие центры в качестве особых лагерей для варяжских наемников, но это явно фантастическое объяснение, ведь речь идет о ремесленно-торговых поселениях с преимущественно славянским населением, хотя учитывая важную роль торговли (в том числе и внешней) в жизни протогородов некоторая полиэтничность населения им действительно была присуща.

И.В. Дубов связывал этот процесс с «новой более активной стадией феодализации»[6], а И.Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко увидели в нем «одно из проявлений сложного процесса перестройки общества на территориальных началах»[7].

Как представляется, вплотную к решению проблемы подошли В.Я. Петрухин и Т.А. Пушкина[8], которые к тому же прямо связали процесс «переноса городов» с «реформой Ольги». Ученые верно сместили акценты в изучении вопроса, рассмотрев «парные» центры не с точки зрения их генетической преемственности, а с позиции их сосуществования, различного характера и соперничества, попытавшись рассмотреть проблему «парных» центров сквозь призму борьбы центральной великокняжеской власти с местными верхушками и их центрами в период образования Древнерусского государства. Причина «парности» состоит, по их мнению, в том, что в Х в. «силы великого князя и местного боярства, видимо, оказались уравновешенными» в результате чего возникло своеобразное «двоевластие» и «рядом с племенными центрами, где сильна была местная знать, на жизненно важных для Древнерусского государства международных путях, привлекающих разноплеменных воинов, торговцев и ремесленников, появляются новые центры, ориентированные на обслуживание внешних связей Руси, феодализирующейся дружины, на сбор дани и т.д.». Эти новые центры и есть, по мнению В.Я. Петрухина и Т.А. Пушкиной, Гнездово, Тимерево, Сарское городище и т.д., представлявшие  собой не что иное, как великокняжеские дружинные погосты. «Интенсивная феодализация определила и кратковременность процветания центров, ориентированных на внешние связи и оторванных от местной округи… Из параллельно развивающихся центров жизнеспособными оказались те, которые больше были связаны с местной экономической средой, а не внешней экспансией… распад раннефеодального Русского государства означал упадок связанных с ним центров-погостов».

Оособый интерес представляет мысль исследователей о создании киевской великокняжеской властью своих опорных пунктов рядом с центрами местной власти и для борьбы с ней, но согласиться с тем, как авторы распределяют центры внутри «пар» невозможно: они полагают, что «племенные центры» (Смоленск, Ярославль, Новгород и т.д.) древнее «княжеских погостов» (Гнездово, Тимерево, Рюриково городище и т.д.), которые, по мнению В.Я. Петрухина и Т.А. Пушкиной, вырастали в X в. рядом с местными племенными центрами. На самом деле как свидетельствуют материалы археологии, все было как раз наоборот: древнее как раз те центры, которые эти ученые считают «вторичными»[9]. Они возникают прежде, чем киевская власть начинает создавать погосты. Так не правильнее ли будет рассматривать именно более поздние центры, которые в дальнейшем вырастут в хорошо известные города Киевской Руси как опорные пункты Киева в борьбе с местными центрами? Время их появления и возвышения и упадок старых центров поразительно совпадают по времени с распространением власти Киева на славянские земли и ее укреплением[10].

Здесь следует отметить, что среди многочисленных концепций древнерусского градообразования всегда особое место занимала так называемая «племенная» теория[11], суть которой состоит в том, что древнерусские города вырастали из славянских племенных и межплеменных центров эпохи родового строя. С некоторыми отличиями ее придерживались такие дореволюционные ученые как Г.Ф. Миллер, А.Л. Шлецер, Н.Г. Устрялов, Г.А. Глинка, М.А. Максимович, И.Ф.Г. Эверс, С.М. Соловьев, Б.Н. Чичерин, И.И. Срезневский, Д.Я. Самоквасов, М.Д. Затыркевич, А.Д. Градовский, Н.И. Костомаров, М.С. Грушевский, А.А. Шахматов, В.А. Пархоменко и др.[12]

Совершенно иную концепцию древнерусского градообразования предложил в свое время В.О. Ключевский[13], предположивший, что города возникали уже после падения родоплеменных связей и обязаны своим рождением они в первую очередь внешней торговле. Взгляды В.О. Ключевского широко распространились в историографии 10-20-х гг. ХХ в., потеснив «племенную» теорию[14]. В 30-е гг. с возникновением марксистской концепции истории Киевской Руси как феодального общества появился подход, альтернативный как «племенной» теории так и концепции В.О. Ключевского. Его рождение связано с именем Б.Д. Грекова, который решительно отверг мысль о существовании «племенных городов», т.к., по его мнению, «если в племени появились города, то это значит, что племени как такового уже не существует»[15]. Города появляются в классовом феодальном обществе как центры феодального властвования, оторванные от сельской округи или даже противостоящие ей. С этими выводами в том или ином виде согласилось значительное число советских историков[16].

В то же время многие советские ученые, считая, что «классические» древнерусские города – это не что иное, как феодальные общественные центры, связывали, тем не менее, их генезис с предшествующими племенными и межплеменными центрами восточных славян, фактически вернувшись, таким образом, к «племенной» теории[17].

В новейшей историографии наибольший вклад в ее развитие внесли В.В. Мавродин и его ученики, особенно И.Я. Фроянов, создавший оригинальную концепцию древнерусской истории и в частности истории древнерусских городов. По мнению И.Я. Фроянова появление городов в историко-социологическом смысле связано с поздним этапом родового строя. Собственно племенные и межплеменные центры – это и есть ранние города. «Организация общества (на позднем этапе родового строя – М.Ж.) становится настолько сложной, что дальнейшая его жизнедеятельность без координирующих центров оказывается невозможной», в «насыщенной социальными связями среде происходит кристаллизация городов, являющихся сгустками этих связей»[18].

В VIII-IX вв. в восточнославянском мире возникают крупные межплеменные объединения: поляне, древляне, северяне, вятичи и т.д. Их существование обеспечивали некие организующие центры – города. Главными их функциями на раннем этапе являлись военно-политические, административные и культовые. Позднее, с крушением родоплеменных связей и перестройкой общества на территориальных началах, города претерпевают трансформацию и становятся центрами новых политических образований – городов-государств. Важно, что все социальные институты общества находились в единстве: там, где был князь, собиралось и вече, там располагался сакральный центр, туда стекалась дань, и накапливался, следовательно, прибавочный продукт. По И.Я. Фроянову многообразие типов ранних городов, выделяемых рядом ученых, выглядит искусственным. Не признает он и существование протогородов или иных предшественников городов, считая, что «племенные» центры – это и есть собственно города в историко-социологическом смысле[19]. Важным выглядит разделение исследователем чисто исторического и историко-социологического подходов к проблеме. С сугубо исторической точки зрения, по мнению ученого, можно говорить о «протогородских» поселениях и иных предшественниках городов, но с историко-социологической точки зрения «племенные» и «межплеменные» центры – это и есть собственно города[20].

С этими выводами, безусловно, следует согласиться с одной лишь поправкой: центры этнополитических объединений восточного славянства можно назвать городами лишь в историко-социологическом смысле. В смысле сугубо историческом их действительно следует назвать именно протогородами, так как они, в значительной своей части[21], в X-XI вв. сойдут со сцены, уступив свое место новым хорошо известным нам городам Киевской Руси.

Известны ли археологические объекты, которые можно было бы наджено связать с центрами восточнославянских этнополитических объединений? Увы, не смотря на огромную работу археологов по систематизации и типологизации восточнославянских поселений VII-XIII вв.[22], на этот вопрос пока нет однозначного ответа. Вопрос о том, какие типы поселений для какого времени можно считать политико-административными, культовыми, экономическими центрами славиний далеко еще не ясен, ведь большая часть политических центров городов-государств Киевской Руси не прослеживается глубже Х в. Ясно, что им предшествовали некие другие поселения. Но какие?

Начало новому подходу в изучении проблемы начальных этапов жизни древнерусского города и в частности проблеме древнейших ремесленно-торговых протогородских поселений положила известная статья В.А. Булкина и Г.С. Лебедева[23], а позднее их монография, написанная в соавторстве с И.В. Дубовым[24]. Названные ученые надежно показали существование на Руси в IX-X вв. особого типа открытых ремесленно-торговых поселений, типологически сходных с аналогичными центрами балтийского региона, в частности, в землях балтийских славян и скандинавов. В последнее время установлено широкое распространение поселений этого типа (справедливо именуемых некоторыми исследователями «протогородами») в различных регионах Древней Руси[25]. Поэтому Л.В. Алексеев недавно предложил даже выделить так называемый «гнездовский» период в истории древней Руси (по имени наиболее значительного подобного центра)[26].

По нашему мнению именно поселения этого типа и могли быть  центрами славиний в некоторых регионах Восточной Европы на позднейшем этапе их существования (VIII-X вв.)[27]. При этом они могли вырастать как из поселений предшествующих типологических групп (например, Изборск), так и складываться на новых местах. Это не имеет принципиального значения, так как, на наш взгляд, вопрос надо ставить не о преемственности отдельных поселений, а преимущественно о преемственности разновременных типологических групп поселений.

Между тем, в новейшей историографии господствует иная трактовка сущности протогородских поселений «гнездовского типа», имеющая четкие историографические предпосылки. В свое время А.Е. Пресняков, развивая «торговую теорию» древнерусского градообразования В.О. Ключевского, поставил во главу этого процесса скандинавов, которых он, будучи «норманистом», отождествлял с варягами древнерусских источников[28]. Позднее Гвин Джоунз говорил об «основании и поддержании» скандинавами «долговременных торговых центров»[29] в Древней Руси. В это же время в советской археологии происходит сдвиг в сторону признания значительной роли скандинавов в этнокультурных процессах, происходивших в Северной Руси на рубеже I-II тыс. н.э.[30], совпавший по времени с началом широкого археологического исследования протогородских поселений «гнездовского типа», которые уже первыми учеными, выделившими их как особый тип поселений, были сопоставлены со скандинавскими виками, существовавшими в то же время (см. указанные работы В.А. Булкина, Г.С. Лебедева и И.В. Дубова). Постепенно, по мере возрождения и укрепления в исторической науке «норманизма», мысль о значительном или даже решающем участии скандинавов в становлении и развитии протогородских поселений Восточной Европы укреплялась все более, а сами они объявлялись в первую очередь центрами внешней торговли, слабо связанными с окружающим восточнославянским миром. Логическим завершением этих построений стала концепция Е.Н. Носова[31], который на новом уровне вернулся к «торговой» теории древнерусского градообразования В.О. Ключевского, подчеркивая видную роль в этом процессе скандинавов. По мнению Е.Н. Носова, важнейшей функцией поселений типа Новгородского городища были ремесло и торговля (в первую очередь внешняя). Они не являлись непосредственным порождением местной сельской округи.

На наш взгляд, эти построения необоснованны. Во-первых, сильно преувеличена роль скандинавов в генезисе пртогородских поселений гнездовского типа[32]. Здесь возник своеобразный замкнутый круг: археологи берут в качестве исходной посылки априорные тезисы о том, что скандинавы, которых они отождествляют с варягами древнерусских источников, сыграли видную роль в ранней истории Руси и становлении ее городов. И как следствие всеми силами стремятся найти скандинавские «следы» в археологических материалах, проявляя пристальный и целенаправленный интерес к любым находкам, могущим свидетельствовать о присутствии на Руси скандинавов. В итоге «самые незначительные следы пребывания скандинавов на Северо-Западе Руси» определяются ими не иначе, как «богатейшая скандинавская культура»[33]. Затем уже эти «открытия» возвращаются в науку как «независимое и объективное» доказательство исходного априорного тезиса. На деле же археологи – «норманисты» всегда избегают приводить «точного на сегодняшний день числа скандинавских находок в данном регионе и хотя бы их приблизительного соотношения с числом синхронных им по времени финских, балтийских и славянских… древностей. А ведь соотношение всего лишь нескольких десятков первых (о которых просто принято всегда говорить в первую очередь – М.Ж.) буквально с необъятным морем вторых объективно показывает, каково было действительное, а не мнимое количество скандинавов… на Руси»[34]. В свое время, когда археологическое изучение Древней Руси лишь начиналось, Д.И. Иловайский верно отметил, что «наша археологическая наука, положась на выводы историков норманистов, шла доселе тем же ложным путем при объяснении многих древностей. Если некоторые предметы, отрытые в русской почве, походят на предметы, найденные в Дании или Швеции, то для наших памятников объяснение уже готово: это норманнское влияние»[35].

Каким образом на деле современные археологи «норманизируют» протогородские поселения «гнездовского типа» наглядно свидетельствуют слова Л.В. Алексеева: «Отрицая наличие в нем (в Гнездово – М.Ж.) норманнов, Д.А. Авдусин признал, что их курганов найдено более ста, не учитывая, что мужские захоронения этнически чаще неопределимы, а именно мужчины – основной контингент торговых иностранцев, они были главными действующими лицами среди иностранцев. Таким образом, можно не сомневаться (! – М.Ж.), что варягов (скандинавов, как считает Л.В. Алексеев – М.Ж.) в Гнездове было гораздо больше (курсив мой. – М.Ж.)»[36]. Но, если захоронения этнически неопределимы, то как можно «не сомневаться» в значительном числе скандинавов?! Тут в чистом виде работает логика замкнутого круга, о котором говорилось выше. На деле же, как указывал еще Ю.В. Готье, скандинавские предметы на Руси – это единичные вещи, «тонущие в массе предметов иного характера и происхождения». Они никоим образом не могут свидетельствовать о существовании в Восточной Европе скандинавских поселений. Единственное, о чем они говорят, так только о том, что скандинавские изделия попадали каким-то образом на Русь[37]. Поэтому выводы современных археологов, строящих на основании этих единичных находок концепцию колонизации норманнами отдельных районов Древней Руси[38], представляются совершенно неприемлемыми[39], тем более что как заметил Р.С. Минасян, этническая атрибуция археологических памятников Северной Руси далеко не всегда надежно обоснована, что приводит к ситуации, при которой «отсутствие надежных этнических индикаторов позволяет манипулировать археологическими памятниками в зависимости от концепции того или другого исследователя»[40].

Ближайшие аналогии протогородским поселениям «гнездовского типа» надо, на наш взгляд, искать не в Скандинавии, а в землях балтийских славян, ведь северная часть восточного славянства является в значительной части потомками переселенцев с южного берега Балтики, что предопределило определенное сходство их жизни, в т.ч. и раннего этапа градообразования[41].

Во-вторых, нет никаких оснований отрывать поселения этого типа от прилегающей округи. Они возникали как ее порождение и значительная часть их жителей была связана с сельскохозяйственным производством[42]. C другой стороны, в тех случаях, когда преимущественной специализацией жителей этих центров было ремесло (как, например, в Гнездово), соответствующие ремесленные изделия расходились по округе, видимо, в обмен на сельскохозяйственную продукцию[43]. Т.е. протогородские поселения «гнездовского типа» и их округа являлись частью единого хозяйственного организма. В VIII-Х вв. эти поселения распространились на значительной части восточнославянсуих территорий, знаменуя собой сложение крупных этнополитических объединений (в других регионах восточнославянского мира роль центров славиний выполняли поселения других типов, но посколько «предшественником» Новгорода явилось поселение именно этого типа – Рюриково городище – мы их сейчас не будем рассматривать).

Первичное выделение этих пунктов в качестве политико-административных центров отдельных славиний[44] и концентрация на них органов управления последними (князь, совет старейшин – старцев градских, народное собрание и т.д.) привели к тому, что именно они становятся центрами накопления и перераспределения прибавочного продукта[45], а это в свою очередь, привело к концентрации ремесла[46] на этих поселениях и к началу активной торговли, на которую в последнее время сделали особый упор исследователи этих центров. По нашему мнению, торговая функция протогородских поселений имеет не первичный, а вторичный характер по отношению к политико-административной и редистрибутивной[47].

В Северной Руси сложился ряд бъединений, имевших собственные центры: Ладогу[48], Изборск, Новые Дубовики, и т.д.[49] Одним из наиболее значительных центров было Новгородское (или Рюриково, как его иногда называют[50]) городище[51]. Оно было важным политико-административным и экономическим центром в устье Волхова[52] – по всей видимости, центром значительного этнополитического объединения словен[53]. Его дальнейшее превращение в политический центр всей Северной Руси связано с тем, что, по всей видимости, именно здесь расположилась резиденция «призванных»[54] варяжских князей Рюрика и Вещего Олега[55], до ухода последнего на юг.

Но вот, в середине Х в., как мы уже знаем, рядом с Городищем складывается новый город – Новгород[56], который начинает быстро расти и развиваться, в то время как Городище постепенно начинает клониться к упадку и в начале XI в. полностью теряет свое значение, уступив его новому городу[57].

Понятно, что здесь мы имеем дело с частным случаем единого общедревнерусского явления, охарактеризованного выше: повсеместно на рубеже X-XI вв. пртогородские поселения гнездовского типа приходят в упадок, уступая свое место новым центрам – хорошо известным нам городам Киевской Руси[58]. Любопытно, что Е.Н. Носов не дает ей сколько-нибудь удовлетворительного объяснения как общерусскому явлению, сосредоточив внимание на локальной проблеме соотношения Рюрикова городища и Новгорода, а между тем явление «переноса городов», по нашему убеждению, правильно может быть понято лишь в общерусском контексте. Тем более что как показал недавно А.А. Горский, оно характерно для большинства «первичных» древнерусских городов[59]. По нашему мнению, этими новыми поселениями были центры, создававшиеся киевской властью в противовес «столицам» отдельных восточнославянских этнополитических объединений, коими и были протогорода.