Подмосковье. На втором плане широкое крыльцо-полуверанда двухэтажной деревянной дачи. Окошечко мезонина приоткрыто, оттуда бодренько звучит радио. Посреди сцены заставленный свежевымытой посудой стол, вокруг него плетёные стулья, справа – диван-качалка, слева – сушащееся на верёвках бельё. Много цветов.

Картина первая. Евгений, доплетает венок.

Евгений: В небе кучно облака – значит тёплая река. Видишь, утро красно? День пройдёт прекрасно. Я люблю, цветочки, вас. Вы так радуете глаз. У народа мнение, сплошь одно затмение. Видно демократия украла все понятия. Вы послушайте меня, потому что добрый я. Почему я добрый? Потому, что … э… бесподобный. Хи-хи. Ха-ха. Хо-хо.

Картина вторая. Появляется Вера.

Вера: О! Женя, Женечка! Друг наш, как дела?

Евгений: Я очень милый, добрый гений. И зовут меня Евгений.

Вера: Ну, конечно, конечно, как бы я забыла? Ты не Женечка, ты наш местный гений-Евгений. И как нынче местному гению спалось? Комары не съели?

Евгений: Мне спалось, как бы дралОсь. Что приснилось, не скажу. Я назавтра погляжу.

Вера: Это что же? Что значит «назавтра»?

Евгений: Все слова чего-то значат. Любят нас или дурачат. Ладно, Вера, мне пора, лишь бы разошлась игра. Хи-хи. Ха-ха! Хо-хо! Игра! Игра! Хо-хо!
Уходит.

Картина третья. Вера переворачивает простыни на верёвках.

Вера: Бедолага. Безобидный и беззащитный. Всегда так жалко, когда его дети задирают.

Картина четвёртая. Вера. Выходит Мать, собирает со стола посуду в тазик.

Мать: Веруша, а ты опять забыла купить соль для консервации.

Вера: Какие проблемы, мама? Сейчас позвоню, Надька по дороге захватит.

Мать: Легка ты за чужой счёт. Надежда с работы в пять освобождается, ей бы сразу на электричку, а теперь придётся в магазин заходить. Попадёт в самую толчею.

Вера: Ну, виновата я, виноватая! Забыла.

Мать: «Забыла». Ты всегда всё забываешь. А она обязательно перепутает. И купит ионизированную. Которая на засолку не годится.

Вера: Так выбирай, что хуже: моя забывчивость или её запутанность.

Мать, присев: Выбирать… И тут ты в однозначность сбиваешься. А мир всегда чуть…

Вера: Мам! Просто я давно всё про себя знаю. И про Надьку. И про Любашку. Пятый десяток ополовинила. И ты как-нибудь меня да прости, если моё мнение с твоим где-то не совпадает. Прости, что нет у меня этой твоей … толерантности. И то, что Надька в своей религии уже за всякий край зашла, я как говорила, так и буду говорить. Ну, что ж она творит-то? Если уже Анатолий на неё приходит ябедничать! Анатолий – слизняк безропотный, подкаблучник, и тот не в силах больше её фанатизм терпеть. Ведь, действительно, ладно бы сама свой лоб о паперть разбивала, но Надька же детей постами морить начала. И что? Ребятишкам расти да расти, а она сейчас подорвёт им здоровье, и что потом, я спрашиваю?

Мать: Я тоже ей об этом говорила. В городе и так с экологией проблемы. Продукты-то теперь все на химии.

Вера: Да знаю я, как ты разговариваешь! С такого далека начнёшь, что пока к сути приблизишься, от неё … одни последствия остаются. О чём ты, например, можешь теперь говорить с Любашкой? А? Ты хоть представляешь, сколько её машина стоит, которую ей якобы на фирме выделили? Представляешь? А за что такое «выделяют», ты даже задуматься побоишься. Да у неё сумка дороже всего моего гардероба! Работая, столько не заработаешь. Я в её возрасте новые колготки не могла себе позволить, швы лаком клеила. А не то, чтобы…

Мать: Вера! Остановись! Ты – старшая, и должна быть как-то посострадательней.

Вера: К кому?

Мать, вставая: И ко мне, в том числе.
Уходит.

Картина пятая. Вера садится, пантомимой пародирует мать. Вскочив, резко срывает с верёвки простыню. И видит Георгия.

Вера: Ох! Георгий Дмитриевич! Ну, разве можно так людей пугать?

Георгий, смеётся: Да я и сам испугался. Здравствуй, Вера.

Вера: Добрый день.

Георгий: Давай помогу.

Вера: Вам с вашим ящиком неудобно. Ещё больше запачкается.

Георгий: Что ж, как прикажете. А я с утра два этюда успел. Пока купальщики не пришли. Удивительная была заря – облака в два слоя, нижние алые, а поверх розово-серебристые. И вода на озере … дымчатая, как старинное зеркало. Такое сероватое, в мелких чёрных крапинках. А вокруг лес – лилово-синей ажурной рамой. Но представь: вдруг в облаках коконом набухает солнце, вспыхивает с макушки, и, вырываясь, обрызгивает полнеба золотом. Мгновенно всё кругом становится красно-оранжевым, с такими сиеновыми тенями. И, эх, как ни торопись, а записать не успеваешь. Обидно, а всё равно хорошо.

Вера: Вы с сыном завтра к пяти подойдёте?

Георгий: У Ольги Константиновны ещё ведь не юбилей?

Вера: Нет, шестьдесят четыре. Поэтому она хочет по скромному, только со своими отметить.

Георгий: Так, может, мы не к месту? Среди «своих»-то.

Вера: Перестаньте! Как будто вы с Алёшкой нам чужие! Пусть только обязательно гитару прихватит. Она любит его пение.

Георгий, приближается вплотную: Вера, я за этот месяц весьма удачно несколько картонов замалевал. Поможешь выбрать подарок?

Вера, сводит ему воротник рубашки и зажимает прищепкой: Георгий, отвыбирались мы. Не схожи наши вкусы.

Георгий, пытаясь поймать руку: Вера!

Вера: Всё. Всё! Дарите любую картинку, но учтите, что вашими пейзажами уже и дача, и квартира напрочь увешены. Зима, лето, осень. Озеро, лес, поля. Дача наша, дача ваша. Даже не знаю, что ещё тут можно зарисовать.

Георгий: Ещё есть твой… ваш портрет.

Вера: Да! Синелицая девушка с зелёными волосами? И квадратными глазницами.

Георгий: Ох, какая злопамятность. Ну все мы по молодости оригинальничали. Нет, я недавно новый написал. Почти реалистический.

Вера: Всё! Георгий, прошлое в прошлом. А к тому же у меня сегодня настроение … раненой слонихи. Лучше меня не трогать. И, вообще, желательно даже не приближаться.

Картина шестая. Те же. Закатывая за собой сумку-тележку, входит Надежда.

Надежда: Здравствуйте, Георгий Дмитриевич! Привет, Верунь.

Вера: Привет.

Георгий: Здравствуйте, Надежда. Ну, как там наши Российские железные дороги? Обеспечивают график отечественных грузо- и пассажиро-перевозок?

Надежда: Обеспечивают. Бесперебойно. И международный транзит тоже.

Вера: Эх, я забыла, а ты, конечно, не догадалась – соли на заготовку купить!

Надежда: Не догадалась, естественно. А что ж ты не позвонила?

Вера: Заболталась тут.
Уносит снятое бельё в дом.

Картина седьмая. Георгий Дмитриевич и Надежда.

Надежда: А, с другой стороны, я сегодня пораньше со службы отпросилась. Так что всё равно она бы меня не перехватила.

Георгий: Вам же крупная соль нужна? У меня ещё с полпуда бесцельно лежит, берите, сколько потребуется. Я её вам с Алёшкой пришлю.

Надежда: Хорошо, если не жалко. Кстати! Сынок-то поступил?

Георгий: Поступил.

Надежда: Слава Богу. А куда?

Георгий: На электромеханический.

Надежда: На бесплатный?

Георгий: Как же, возьмут такого оболтуса на бюджетный. И репетитора нанимали, и, вроде как, не особо по улице шатался. А один «трояк» всё равно схлопотал. Ладно, покуда папаня жив, не оставит своего недоросля. Я рад, что хотя бы в профессию его загнал. А то нынче все подряд, если не в юристы, то в психологи метят. Ну, те, которые не в экономисты.

Надежда: Слава Богу за всё. И как говорится: «плоха та мать, что сына своего до сорока лет не выкормит». Завтра вы с ним придёте?

Георгий: Как скажите.

Надежда: Так и скажу. Я же Алёшеньку с весны не видела.

Георгий: Особо не изменился. Да я его сейчас с солью подошлю.

Надежда: Спаси Господи.

Георгий, уходя: Ну, всего доброго.

Надежда: Всего наилучшего.

Картина восьмая. Надежда подкатывает сумку-тележку к крыльцу, ей навстречу сбегает Вера.

Надежда: Ты куда?

Вера: За солью.

Надежда: Так Георгий сейчас сына пришлёт.

Вера: Пусть он свою соль себе на хвост сыпет.

Надежда, удерживая: Ты чего? Постой!

Вера: Ещё ты меня дёргать будешь!

Надежда: Вера! Что с тобой?

Вера: «Что»? «Что» со мной? Тебе, как, и вправду узнать это хочется, или ты лишь за «миру–мир» волнуешься? За то, чтобы сор из нашей избы до конца света не выносили? У неё спроси.

Надежда: Верочка! Не забывайся – она наша мать.

Вера: Только не надо мне этой твоей слюнявой сусальности! Ты не в воскресной школе с малявками «про Боженьку» гульгулишь. «Верочка», «Веруша»! Да давно ли я для всех вас «Веркой» бегала? Как-то ты слишком быстро, сестрица, перестроилась. Раз – и уже святая. Губки бантиком, юбка в пол, ах, ах, про развесёлое прошлое и не напоминайте! И куда ты только свои залежи косметики раскидала? А, может, они в дальнем углу шкафа на всякий там случай хранятся? Ну? Ну? Скажи ещё раз: «Верочка»!

Надежда, крестится: Господи, Господи, милостив буди нам грешным.

Вера: Во-во-во! Всё так и есть. Как же меня это бесит. Просто тошнит.

Надежда: Господи, помилуй нас, грешных.

Вера, садится на нижнюю ступеньку крыльца: Никаких сил больше нет. Кончилось моё терпение.

Надежда, садится на ступеньку выше, приобнимает, гладит: Господи, помилуй…

Вера: Сестрёнка, ну как ты так легко можешь – то не верить, а то верить? Так как-то наскоро. А ведь нас с тобой советская школа воспитывала. Пионерия. Комсомол. Помнишь, какой это был праздник – по Красной площади на Первомай в демонстрации пройти? Ведь какая это страна была, наш СССР! Всё ясно, всё понятно: учись, трудись, будь честным, и всё, о чём мечтаешь, обязательно сбудется. И мы учились, трудились. Эх, будь проклят, иуда меченый!

Надежда: Как я поверила? Не легко, конечно же, не так всё легко. Прости, но я не сумею тебе это сейчас объяснить.

Вера: И главное, что тебе это даёт? Чем таким особым тебе твой Бог помогает?

Надежда: Давай оставим пока. Потом, когда успокоишься.

Вера: «Успокоишься»? Двадцать пять лет через забор вздыхать. Ну, да, да, – всего двадцать три! Ведь он специально тогда соседскую дачку выкупил… «Успокоишься»... А ты давай, давай, кори. Раньше-то ты только подглядывала, да подмигивала. Всё знала? Всё. Но что-то не очень-то осуждала. А вот теперь пришла пора и припечатать: «грех, ах, какой грех»! С чужим мужиком-то. А почему он мне «чужой»? Почему? Об этом тоже «грех» вспоминать?

Надежда: Тихо, тихо.

Вера: А знаешь, ты бы там, в своей церкви, помолилась бы, постучалась бы лбом об пол. Да как следует, как следует! Может, и поняла б, каково оно, когда родная мать дорогу перебежит.

Надежда: Не надо…

Вера: Да! Конечно! Так ведь и она тоже подглядывала. И сейчас подглядывает. Следит, изо дня в день, из года в год. Вот, только что: я вхожу, а она от окна не успела отшагнуть. Просто тошнит.

Надежда: Тихо, тихо… Господи помилуй... Ну ничего уже в прошлом не поправишь, а завтрашний день рождения никто не отменит. Это наш мусор, только наш, и гости здесь ни причём. Пойдём-ка, лучше поможешь мне с привезённым. Я в дороге больше всего боялась, чтобы яйца не подавились, остальное-то всё в хороших упаковках. Поднимай за колёса.
Заносят тележку в дом.

Картина девятая. Входят Алексей с гитарой, Дамир с тяжёлым полиэтиленовым мешком, Виталик.

Алексей, напевая: Я спросил у Яндекса, где моя любимая?..

Виталик подхватывает: Яндекс не ответил мне, моргая экранОй… Ну, ты, Лёха, завинтил до невозможности.

Алексей: Ты о чём?

Виталик: О той барышне. Ты точно беспредельщик какой-то. Конкретно маньяк.

Алексей: Кончай. Я типа познакомиться хотел. Или хотя бы запомниться.

Виталик: Вот последнее у тебя получилось. По-полной.

Дамир: Куда соль ставить? Икает.

Алексей: Да там, на крыльцо.

Виталик: И чего? К тебе возвращаемся?

Алексей: Ноу. Вхо нам там делать?

Виталик: Так твой отец велел сразу возвращаться.

Алексей: Не парься. Сегодня мы сами по себе. Сегодня наш день, Виталя! Наш!

Дамир: Я поставил. Всё? Покатили?

Алексей: Погоди, отметиться нужно. Кричит: Ольга Константиновна! Примите заказ!

Виталик: И распишитесь.

Алексей: Ольга Константиновна!

Виталик: Давай хором. Вместе с Дамиром: Оль-га-кон-стан-ти-нов-нааа!!!

Алексей: Вы чего, глюкнулись?

Виталик: Раз товарищ не справляется, коллектив должен помочь.

Картина десятая. Те же и Мать.

Мать: Алёшенька, ребятки, здравствуйте.

Алексей: Здравствуйте. Примите, папаня прислал.

Виталик: И распишитесь.

Алексей: Виталик, не тупи. Познакомьтесь: Виталик, Дамир.

Мать: Очень приятно.

Дамир: Здрасьте. Икает. Ну, так сваливаем?

Алексей: Тихо. Ольга Константиновна, вы на нас особо не фиксируйтесь. Просто мы сегодня немного «того» – отмечаем. То, что мы теперь студенты.

Мать: Понятно. Тогда примите мои поздравления. А папа где?

Алексей: Кисти моет. Палитру скоблит.

Дамир: Так сваливаем?

Алексей: Да! Гм, до свидания, мы пошли.

Мать: Алёшенька, ребятки, и куда ж вы такие? Посидели бы лучше дома.

Виталик: А какие мы? Мы в норме.

Алексей: Тихо. Ольга Константиновна, вы нас не ругайте.

Виталик: Не нужно нас ругать. Мы хорошие. И даже – вон – полезные.

Мать: Да разве я вас ругаю? Просто советую не бродить на людях в таком … смешном виде. Посидели бы где немножко, побеседовали. Да хоть бы и тут, у нас. Ну? Песни бы мне попели.

Виталик: А какие песни вы любите? Мы для вас на любой репертуар готовы. И даже хором можем.

Мать: Про хор я уже поняла. Хорошо, очень громко получается.

Виталик: А-а! Шютка такая. Но же мы без репетиции кричали. Просто экспромт.

Алексей, перехватывает гитару, пробует: Та-тата-та…

Дамир: Так мы валим или тут заторчим? Икает.

Виталик: Тсс! Садись. Неприлично сразу уходить, когда тебя вот так приглашают.

Дамир: А как? Икает. Как приглашают? Икает. Даже водички не предложили.

Мать: Вы пить хотите? В дом: Вера! Вера! Принеси нам морс! И три стакана! Сейчас принесут. Вы подождёте?

Дамир: Да, ладно! Нам, татарам, лишь бы даром.

Мать: Ах вы, шутники, шутники.

Алексей: Иц, ни, сан, джи! Поехали! Меняя мотив и ритм, поёт минуты три. К нему присоединяются Дамир и Виталик.
Я иду по лужам,
Мне никто не нужен.
Мне никто не нужен,
Я иду по лужам.
Я иду по лужам,
Мне никто не нужен.
Мне никто не нужен,
Я иду по лужам….

Мать, хлопает: Всё! Спасибо! Спасибо!!

Алексей: А?

Мать: Спа-си-бо!

Дамир: Вам не понравилось?

Мать: Затрудняюсь с ответом. Скорее всего – нет. Знаете ли, мы, старики, как-то попривыкли к смыслу в текстах. Привыкли к сюжету, к драматургии в песнях. Простите уж нас.

Виталик: Прощаем. Каждому своё. Нам – пепси, а вам … боржоми.

Мать: Виталик! Ай-ай-ай!

Виталик: Ой, вырвалось. Хи-хи.

Мать: Да знаете ли вы, что в песне «Имел бы я златые горы» почти тридцать куплетов? Там же целая повесть, вся жизнь человеческая излагается. В трагедии и подвиге. И настоящий «Мороз, мороз» тоже не менее длинный вариант имеет. Про жену, которая изменяет и травит мужа, про родителей, что сына не уберегли.

Дамир: Ну, надо же! Икает.

Виталик: Удивительно! И откуда вы всё это знаете?

Мать: Проживёшь с моё.

Виталик: Не, я не проживу. В наше время мужчины до пенсии не дотягивают. Экология-с! И стрессы.

Алексей, прихватывает Виталика за шкирку: А ещё и вредные привычки!

Мать: Глупости, всё от желания зависит. От жажды этой самой жизни.

Картина одиннадцатая. Те же и Евгений.

Евгений: Я очень милый, добрый гений. И зовут меня Евгений.

Мать: О-о, Женечка, как хорошо, что ты к нам зашёл!

Евгений: Я торопился, я спешил. Чтоб он чего не натворил.

Мать: Евгений, ты наш гений, чаю с нами попьёшь?

Евгений: Не могу я пить ваш чай. Мне смотреть на них печаль.

Виталик, шёпотом: А он чего? Больной на голову?

Алексей: Ты сам чего – не видишь?

Евгений: Соберётся молодёжь – сразу глупость и галдёж. Я вас всех предупредил, кто не понял, тот дебил. Хи-хи! Ха-ха! Хо-хо!
Уходит.

Картина двенадцатая. Те же без Евгения.

Дамир: Ну, а если я не понял?

Виталик: Так он сказал – кто ты тогда. Вставай на учёт в психдиспансер. Там тебе инвалидность выдадут, и ты от армии закосишь.

Дамир: Я тебе сейчас самому инвалидность выдам.

Виталик, прячется за Алексея: А я-то здесь причём? Это же он тебя за своего принял.

Алексей: Почувствовал что-то родственное.

Виталик: Как говорится: рыбак рыбака…

Алексей: А дурак дурака!
Хохочет вместе с Виталиком, отбегая от наступающего Дамира.

Дамир: Сами вы! И стихами точно так же, как тот урод, базлаете.

Мать: Не сметь обижать его! Не сметь! Ребятишки, поймите и пожалейте: Женя работал инженером, главным инженером на литейном. А это не просто так было – ну, чтобы тебя главным инженером советского предприятия поставили. Голова очень светлая требовалась, воля, порядочность. И вот, когда началась вся эта «катастройка», завод закрылся, и Женя, чтобы прокормить семью, решил пойти в бизнес. С его-то верой в справедливость и честность! Взял он кредит один раз, чего-то где-то купил и… удачно перепродал. Опять взял кредит. Ещё раз купил-продал. А на третий раз нарвался на мошенников. Товар по фальшивым документам попросту украли, и Женя не смог вернуть долг. А времена-то были… Кредиторы перепродали его заём кавказцам. Женю выкрали, спрятали и пытали несколько суток. Пытали страшно. А он только старался семью не подставить. Терпел. Сколько мог, терпел… Алёшенька, ты же знаешь его сестру? Тамару? У которой Женя сейчас живёт? Их дачка такая жёлтая, там, у самого озера. Так вот, она тогда служила в милиции, в отделе по работе с несовершеннолетними. И ей кто-то сообщил, где содержат брата. Тамаре по её должности личного оружия не полагалось, но она каким-то образом уболтала, как-то уговорила, чтобы ей в оружейке выдали чей-то табельный пистолет. Ребятишки, представьте только: врывается женщина в указанный дом, двум охранникам рукоятью пробивает головы и кладёт их на пол. И выручает брата! Выручает! Он же был прикован к батарее трое или четверо суток! И они его, прикованного, всё время били, прижигали утюгом и электрошоком пытали! Вот голова-то у Жени и … отъехала. Всё тело в рубцах. Если б вы знали…

Дамир: Я знаю! Знаю!! Моего брата точно так же пытали!

Мать: Ой, прости! Простите меня, мальчики!

Дамир: Окей! Это вы меня простите. И… закроем тему. Закроем.

Мать: Хорошо. Хорошо. Вот… Тамару, естественно, из органов уволили… Ой, прости, милый! Но поэтому я вас и прошу: не обижайте нашего гения-Евгения.

Виталик: Гм, Ольга Константиновна, мы хоть и молоды, но не настолько тупы. Два раза повторять не потребуется.

Алексей: Ольга Константиновна, а напомните мне слова из той песни.

Мать: Которой?

Алексей: Ну, «Прощание славянки».

Мать: Ах, эту! Да, хорошо, Лёшенька. Напевает:
Много песен мы в сердце сложили,
Воспевая родные поля.
Беззаветно тебя мы любили,
Святорусская наша земля.

Алексей, подбирает мотив:
Святорусская наша земля…

Мать: Высоко ты главу поднимала,
С Богом солнцем твой лик воссиял,
Но ты жертвою подлости стала
Тех, кто предал тебя и продал.

Алексей и мать: И снова в поход
Труба нас зовёт.
Мы вновь встанем в строй
И все пойдём на смертный бой.
Прощай, любовь моя,
В бою не забуду тебя.
Прощай, родная,
Люблю тебя я,
Вернусь, обнимешь ты меня.
Встань за веру, русская земля!

Виталик: Йес! Что в переводе с ковбойского на казачий – «любо»!

Алексей, отставив Виталику гитару: Ольга Константиновна, ну и что бы мы без вас делали? Позвольте ручку…

Мать: Алёшенька, у меня рука в муке, а у тебя нос мокрый.

Алексей: Прошу пардону…. Ольга Константиновна, всё хорошо… Только, это, я вам всё же ещё кое-что рассказать должен. Неприятно, но должен. Тут засада такая: мы с ребятами вчера в городе вашу Любашу видели. Она в ресторан с каким-то чёрным входила. С азером или арабом. Вдобавок бородатым. Ресторан ливанский, с прибабахами. Ну, то есть, и забегаловка крутая, и белых там почти не бывает. Короче, мы с ребятами чего подумали? Конкретно нехорошо выходит, ну, что у тёти Веры сын на войне этими «чертями» покалечен, полноги за Родину потерял. А тут… Типа получается, что пока он на реабилитации, в это время его родная тётя с таким, ну, «зверем». Ну, встречается. Несправедливо всё это.

Виталик: Не этично. И не эстетично.

Алексей: Вам, конечно, самим решать. Но…

Виталик: Но вы нам только моргните. Мы этому бенладену все конечности по самую майку поотрываем.

Мать: Что?! Ребята! И не вздумайте даже! Нет. Нет. Это наше дело. Наше…
Оглядываются – за спиной с подносом стоит Вера.

Картина седьмая. Те же и Вера.

Вера: Кто пить просил?
Пытается налить, но руки дрожат, морс красным пятном растекается по белой скатерти.

Дамир, выпивает залпом: Ну? Всё? Теперь сваливаем?

Виталик: Пожалуй, пора.

Алексей: Мы, Ольга Константиновна, пойдём?

Мать: Ступайте, ребята. Ступайте.
Алексей, Дамир, Виталик уходят.

Картина тринадцатая. Мать, Вера садится на освободившийся стул.

Вера: И что ты теперь? Понимаешь: дальше скрывать бесполезно.

Мать: Бесполезно.

Вера: А ещё ты понимаешь, что я его в дом не впущу.

Мать: Понимаю.

Вера: Ни в свой, ни в твой.

Мать: Конечно.

Вера: И Любка мне больше не сестра. Если даже она с ним завяжет, всё равно – теперь поздно. А те деньги, что я у неё на протез сыну взяла, я ей верну. Отработаю, полы пойду мыть, посуду, а верну. Ведь это ж она у своего, поди, у этого бой-френда выпросила. Фу! Фу… Тошнит… Фу! Знаешь, а пойду-ка я погуляю. И не одна.
Достаёт телефон, набирает: Георгий? А не хочешь ли ты от своих красок и лаков немного отдышаться? Да. Да. Встречаемся у сломанной сосны. Минут через семь. Да. Там и расскажу. Всё. Целую.
Матери: И никто мне отныне не указ. Взросленькая я. Самостоятельная.
Вера уходит.

Картина четырнадцатая. Мать одна.

Мать, поёт: Наши предки – России святые,
Отзовись, православная рать.
Где Илья твой и где твой Добрыня?
«Встань за Русь!» - кличет Родина-мать.
Ой, Господи, как же всё перетерпеть? Как перетерпеть?..
Поёт: Но лежит богатырская сила,
Мёртвый сон застилает глаз.
Уж разверзлась глубоко могила,
Над главою грохочет гроза….

Картина пятнадцатая. Мать, Надежда выходит из дома с полным помойным ведром.

Надежда: Я картошку и свеклу с морковью в борщ закинула, перцы и помидоры порезала, лук и чеснок начистила. Осталось капусту пошинковать. И зелень. Смотрит на скатерть: Ой! Что это?

Мать: Морс. Вера разлила.

Надежда: Да? А у меня даже сердце схлопнуло. Как кровь.

Мать, складывая скатерть: Глупость морозишь. Насмотритесь сериалов, собственной тени пугаетесь.

Надежда: Да у меня и телевизора нет! Этого сатанинского ящика!.. Прости.

Мать, пересаживается в качалку: Ладно. Ты со мной о чём-то пошептаться хотела?

Надежда: Да, хотела. Знаешь, сегодня поутру отец позвонил. На завтрашнее застолье напрашивался. Ты как к его появлению? Готова? Или отказать повежливей?

Мать: Отчего же отказывать? Мы гостям всегда рады. Лучше ли они татарина, или хуже. Местечко за нашим столом всем найдётся.

Надежда: Его Риточка уже неделю, как в Америке у родни, вот он и осмелел. Мне по несколько раз в день и домой, и на службу звонит. Даже к детям в лагерь съездил. Советовался насчёт подарка. Что, мол, у бабушки есть, а чего нет. Но в гости только сегодня попросился. Жалкий такой.

Мать: Ещё бы.

Надежда: Вот так-то: не сладко оказалось с молодой женой старость встречать. Да и семейка у них, гм, если даже с внуками не позволяют встречаться. Что ж, такова плата за подлость. Ведь, казалось бы, что ж мы не люди были? Занесло мужика, попачкался – ну, так повинись, покайся, а не убегай, не прячься от ответственности. А он? Тишком, тишком. Трусливенько так. А сколько же грязи его Ритка на тебя при разводе вывалила… Я ж вообще тогда тебя не понимала, просто не могла, не хотела понять – как ты с ним после всего разговариваешь? С предателем-то.

Мать: Оставь. Всё давно отболело, незачем бередить.

Надежда: Да-да, конечно…

Мать: Не судья я ему. Сама знаешь, на мне тоже грех.

Надежда: Мама!

Мать: Поэтому закончим. Пусть приезжает, не боится. И примем, и покормим, и, если засидится, местечком до утра обеспечим. Только чтоб никаких душещипательных разговоров в сослагательном наклонении. Рассчитались. И расплатились.

Надежда: Я настрого накажу! Хотя, думаю, он и сам соображает.

Мать: Кстати: когда твой муженёк сюда с детьми поедет, может, он заодно и твоего отца прихватит? Чтоб деду электричкой не мытариться.

Надежда: Действительно! Я позвоню Анатолию. Спасибо, мам. Пытается пойти.

Мать: Погоди! Погоди, присядь ещё. Тут, в сравнении с явлением твоего отца, посерьёзней гроза надвигается. Знаешь уже?

Надежда, садится в качалку рядом с матерью: Догадываюсь. Мама. Мамочка. Как я за тебя болею. Когда молюсь, всегда до слёз… О-о-ой, да какой же тебе крест выпал… Мама, мама… Вера всё через «перестройку» объяснить хочет. Всю свою боль. И наши разлады. Мол, мир вокруг рухнул. Все всех предают и продают за три копейки. Повальная эпидемия подлости. Послушать только: весь мир пропал, и лишь она, Вера, не поддаётся, и за профессию, и за свои принципы до конца держится. Я знаю, я для неё – ну, так, и туда и сюда ополовиненная, от проблем в церковь спряталась, вроде как юродствую. А вот Любаша уже совсем демократка конченая. Торгашка бесстыжая. Вот так все мы у Веры по полочкам и разложены, все с бирочками как у них в лаборатории. Впрочем, это же у неё наследственное, от тебя. Ты тоже в своей провизорской среди весов и мерок жизнь провела. До сих пор суп варишь с аптекарской точностью. Только ерунда это, слишком поверхностно. Мы же по-иному разные. От иного.

Мать: Я своей вины не отрицаю.

Надежда: Ой! Мама, мамочка! Я же совсем не это имела в виду. Другое!

Мать: Другого быть не может. Прекрати истерику! Давай-ка, выливай помои, и пойдём дальше готовить. Борщ-то, наверное, перекипел. И тесту пора бы подоспеть.