Звёздная ночь. В свете фонаря невысокие ивы, густо заплетённые диким хмелем. Водозабор – сарай с входящими и выходящими трубами – закрыт на висячий замок. Но прислонённая сбоку деревянная лестница ведёт на чердак-сеновал.

Картина шестнадцатая. Вера и Георгий.

Вера: Помнишь? Смеётся.

Георгий: Хм-м. И не стыдно спрашивать? Всё помню. До минутки. До чёрточки.

Вера: Не-а! Нисколечко не стыдно. Я только как-то вдруг попыталась сообразить: почему мы, даже через несколько лет, обязательно по одному и тому же маршруту проходим? Сломанная сосна, брошенная узкоколейка, мостик, развалины усадьбы и вот – водозаборник.

Георгий: Потому что это самые никому ненужные места.

Вера: Никому, кроме нас.

Георгий: Кроме нас. Действительно.

Вера: Давай заберёмся на чердак? Встаёт на ступеньку.

Георгий: Стой! Боюсь, лестница нас уже не выдержит.

Вера: Что, я так растолстела?

Георгий: Нет, ты в чудной форме. Это я … возмужал. Представь: ты забираешься, а я – бум! – обрываюсь. Ну, и что ты там будешь без меня делать?

Вера, поднимается выше: Куковать. Ку-ку. Ку-ку. Ку-ку. Ой, лови – падаю!
Прыгает в объятия Георгия. Но тот, подхватив, отстраняется.

Георгий: Итак, Вера, что у тебя приключилось? Тут же конец нашего, как ты говоришь, «маршрута», и тянуть больше невозможно. Слушаю тебя.

Вера: У-у, почему сразу так официально?

Георгий: Потому что вижу: ты страдаешь.

Вера: Даже так?

Георгий: Конечно. Сначала ты была ко мне на «вы», и даже пугала настроением раненой слонихи, но уже через несколько минут позвонила, требуя ностальгического свидания. А теперь второй час дразнишься почти доступностью. Ну, и…? Что? Опять выясняете отношения с Ольгой Константиновной?

Вера: Нет, не с ней. Хотя всё смогло произойти только с её ведома.

Георгий: Что «всё»?

Вера: Как сказать?.. А просто! Любка спуталась с каким-то арабом или турком.

Георгий: И что?

Вера: А то! Это же объясняет, отчего она вдруг так разбогатела. А я-то, дура, не сообразила и попросила у неё денег сыну на протез. Немецкий, за две тысячи евро. По заказу в три недели выполнили. Такой удачный, что и не сразу догадаешься: идёт себе человек и идёт, чуть-чуть прихрамывая. Но ты понимаешь, что получилось?! Теперь так выходит, что моему мальчику сначала один араб жизнь искалечил, а потом другой подачку скинул. Да ещё через меня. Понимаешь? Подачку за любовницу. За содержанку… Когда сынок это узнает, он … не переживёт. И кто я-то, я в его глазах? Кто я теперь перед ним?!

Георгий: Вера, тихо! А ты не додумываешь? Не наговариваешь на сестру? Лишнего. Может, всё-таки, эти деньги её? Она менеджер, старший менеджер на солидной фирме.

Вера: М-м-м… Ах ты, Егорушка, Егорушка. Прости, но я только могу завидовать твоему романтическому виденью мира. Молодец ты всё-таки. А? Через столько лет пронести этакую чистоту и невинность в мыслях и чувствах. Да притом – ещё каких лет! Это даже для меня слишком сильно.

Георгий: Послушай…

Вера: Нет, нет! Это ты послушай! Как ты сказал – «до минутки, до чёрточки»? А я помню до секунды и точки. Помню, как вы с братом вошли в нашу квартиру. Тебе двадцать три, ему – двадцать шесть. Оба высокие, светлые, с капитанскими бородками «под старину Хема», в зубах трубки. А за спиной этюдники. О, и эта смесь запахов табака и льняного масла! Вы как пришельцы были, как гости из другой вселенной. Мне ж тогда только-только девятнадцать стукнуло, и я фантастикой ещё не переболела. Поэтому я в тебя с первой секунды влюбилась. Тихо! Слушай! У меня даже температура в тот день к вечеру поднялась. И это я, я мать уговаривала, чтобы она вас под любыми, самыми нелепыми предлогами к нам в гости заманивала. Только бы тебя увидеть, голос твой услышать, кислинку твоего табака вдохнуть…. А когда … моя мать с твоим братом … сошлись, я решила дальше не жить. Только всё не могла выбрать – как именно с собой покончить. Долго, слишком долго не могла выбрать… И за своего Александра пошла, потому что всё равно не верила, что это что-то значит. Что жизнь моя что-то значит. Он просил, хотел, предлагал, а я – я просто не отказала… И лишь когда сыночка к груди в первый раз прижала, когда он присосался, я вдруг как бы проснулась, как бы из летаргии вышла. Оглянулась – а вокруг ужас: муженёк мой спивается напрочь, с работы вылетел, вещи из дома тащит. Свекровь от этого звереет и во всём меня винит, по любому поводу травит. И что там моё дитя ожидало? Поэтому я его сама, сама подняла, воспитала и … на войну проводила. Рыдает.

Георгий, обнимает: Вера. Вера, милая. Хорошая. Ну что ты с собой делаешь? И мною? Ну? Милая моя, что же ты делаешь?

Вера, рыдает: Сыночек … узнает про деньги … проклянёт. Проклянёт…

Георгий: Вера, да дам я тебе эти две тысячи, и ты их сестре вернёшь. И всё разойдётся. Правда, правда – я тут очень удачно продался на последнем вернисаже, у меня нынче этих бабок, как у дурака махорки. Не меряно.

Вера: Не надо… не надо врать…

Георгий: Я не вру. Э-э, так, немного привираю. Но уж пара тыщ найдётся.

Вера: Да как … как я тебе … их верну? Долго … отдавать буду. Сам знаешь, сколько у нас нынче … в институте … платят. Даже завлабам.

Георгий: А это забудь. После разберёмся. После. Ты, главное, сейчас успокойся. Вера. Ве-ра! А ведь твой сын мог быть моим. Правда?

Вера: Прав… да.

Георгий: Ну, вот и улыбнулась. Целует. Солёная ты. Как море.

Вера: А твои дети … моими.

Георгий: Улыбайся. Так-то лучше.

Вера: Ой! Нет… Нет! Фу, фу! Как не хорошо. Да ты же теперь подумаешь, что я тебя … ради этих денег … сюда … заманила.

Георгий: Ты чего? Чего городишь-то?

Вера: Нет, нет! Не надо мне от тебя ничего… Прости. Я выкручусь, обязательно выкручусь… Честное слово, я тебя не за этим, я же просто пожалобиться хотела. Просто, чтобы ты меня пожалел. А не за деньги. Фу! Даже не думай!

Георгий: Подожди! Берёт за плечи. Ты чего? Ну, давай, соображай: как же это, при своей «чистоте и невинности», я бы смог такое заподозрить? Вот дурочка.

Вера, вырывается: Сам такой.

Георгий: Конечно такой. Совершенно такой. О, да ты вся дрожишь! И холодная. Брр! Это от озера. Пойдём-ка поскорей, а то, не дай Бог, ещё ангину подхватишь. Растирает руку. Ледяная! Кстати, где-то у меня заначена бутылка крымского кагора. Сейчас мы его разбавим кипятком, и кровь сразу застучит. Как в прежние времена. Хм-м, а какие мы, оказывается, с тобой оба «чистые и невинные».

Вера: Потому что советские. Хотя нет, ты из себя диссидента строил.

Георгий: Свободный сюрреалист не мог дышать в атмосфере пошлого соц-арта.

Вера: Мог, мог! Скольких ленинов ты по Красным уголкам понарисовал?

Георгий: Хм-м, но даже свободные сюрреалисты должны были что-то кушать. И на что-то джинсы у фарцовщиков покупать. Американские. «Лэви Страус». Или «Супер Райфл».
Уходят.

Картина семнадцатая. На чердаке раздаётся звон потревоженной гитары. Потом сиплый голос: «Не мешайте спать»! И по лестнице спускается Алексей.

Алексей: Да спите вы!.. Спите… Вот так информация к размышлению... А башка-то, как назло, разламывается. М-м-м! Толи от водки с пивом, толи от этих новостей. Это ж только прикинуть, какая засада оказалась: живёшь, живёшь, и вдруг – бах! – узнаёшь такое про своего родного папаню. И даже не врублюсь, как мне теперь с ним себя везти? Да, блин, загрузили они меня сейчас по полной программе. Конкретно загрузили. Типа, тётя Вера могла бы стать моей матерью. Круто. Круто. Стоп! Стоп-стоп. А не стала, лишь потому, что … Любашка мне … сестра. О, блин, и засада! Только не догоняю: какая – двоюродная или троюродная? М-м-м… Сейчас у меня крышу окончательно снесёт. Стоп! Стоп-стоп. Всё отстой, но одно я знаю точно: теперь я того бенладена завалю. Никаких синяков и ссадин. Просто завалю! Как барана зарежу. За Любашку – за сестру! А чего резать? Можно же прострелить... Можно! М-м-м... Крышу сносит. Засада… Мне бы с кем переговорить. С кем-нибудь. А с кем? С Ольгой Константиновной? Нельзя! С тётей Верой? – тем более… А-а-а! С тётей Надей. С тётей Надей надо! Да, только она всё объяснит, Она же в Бога верит, значит – умная. Стоп! Только какие они мне тёти?! Они же – сёстры…
Порывается убежать, но натыкается на Евгения.

Картина восемнадцатая. Алексей и Евгений.

Евгений: Эй! Постой-ка! Погоди! Что ты носишь на груди?

Алексей: А? Что? Крестик. Ну, идиот! Тебе ещё от меня чего надо?

Евгений: Мне не надо ничего. Лишь бы ты не бил его.

Алексей: Кого? Да я! Я…

Евгений: Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер кружит над пустым и безлюдным полем, толь как рощу в сентябрь осыпает мозги алкоголь?

Алексей: Ой, кончай пургу гнать. Я Есенина в школе прошёл, кое-чего знаю. Я, вообще, столько и такого теперь знаю.

Евгений: Мы все учились понемногу. Чему-нибудь и как-нибудь…

Алексей: Чего-тебе-от-меня-надо?!

Евгений: Я очень милый, добрый гений. И зовут меня Евгений.

Алексей: И?..

Евгений: Протерпи хотя б полдня. Будет радость для меня.

Алексей: А какого фена мне от твоей радости?

Евгений: Ты пойдёшь сейчас со мной, тихо-тихо за спиной. Мы подслушаем её, говорящую в окно: когда полная луна, говорит с луной она. Мы, узнаем про Любашу, про тебя и про папашу. Хи-хи! Ха-ха!
Уходят. На чердаке опять раздаётся звон потревоженной гитары.