Слабый весенний лед и монгольские стрелы навсегда засели в памяти Александра. А еще он хорошо помнил, как тогда, после первого столкновения с кочевниками у Чистого Камня, сидя у очага в какой-то избе, пытался объяснить воеводам, что военный успех нужно развивать, что потеря времени в преследовании врага может стать причиной будущих поражений. Все, как в наставлениях Великого Искандера.

Но степенные новгородцы только хмуро похлебывали жидкую ушицу и ждали прихода посадника. Когда же дверь из сеней отворилась и внутрь, сопя, протиснулся, красный от морозца и медовухи Степан Твердиславич, все оживились. В лицах читалась надежда на  долгожданную весть.

- А с чего ты, Ярославич, взял, что монголы от нас убегают? – спросил посадник, уловивший обрывок разговора. - Я вот мыслю: они силы не хотят на нас тратить. Ты думаешь, что Субудай испугался и со своим туменом обратно возвратится? А может, он на Новгород пошел, только другой дорогой?

Воеводы встревожились и посыпали вопросами: «Что?» да «Почему так?». Посадник хитро посматривал на всех масляными глазами, выжидая.

В это время вошел Гаврила Олексич, снял шелом, поклонился, но обратился только к Александру:

- Княже, ижорские охотники двух монголов привели. Посланы с письмом к посаднику новгородскому.

Посадник изменился в лице.

- Черт бы вас всех подрал! А я что говорю?! Вожане двух степняков поймали. Мои люди уже про все у них допытались.

- Окстись, Степан Твердиславич, - прищурился Гаврила, - Неужто ты думаешь, что я ижору от води не отличу?

 Александр нетерпеливо вскочил, обжег взглядом посадника.

- Олексич, где они? Пошли.

После оказалось, что бояре со Славны, еще задолго до созыва Большого вече и выхода ополчения на Торжок, снарядили в ставку Бату-хана двух сумеркендских купцов, имевших право торговли на ордынских землях. Посланцев снабдили дарами и обязали передать просьбу от торговых и житных людей Новгорода и Любека «не разорять новгородские земли и разрешить торговать в Орде». Хан сначала был милостив, но, узнав о том, что владимирский князь Юрий и его родственники собирают войско, приказал сжечь Торжок. Остальное он отдал в руки Субудая, напомнив, однако, чтобы тот не забывал об интересах улуса Джучи.

Субудай знал, что новгородское ополчение возглавляет посадник и что с ним небольшая дружина мальчишки-князя, зависимого от воли вечевого схода и от наказов отца, алчущего великокняжеского стола.

Теперь, когда Ярославу отрезан путь на Переславль, он наверняка станет сговорчивей. А кто бы не стал сговорчивей, появись у него повод не поспеть на свою последнюю битву и заполучить владимирское княжение? Можно конечно, начать охоту на мальчишку, но это уже в крайнем случае, если его воинственный и хитрый отец откажется принять покровительство хана.

Мудрый Субудай-багатур понимал, что неразоренный Новгород, платящий дань за свои караваны, это лучше, чем громкая, но тяжкая победа и пепелище среди болотистых лесов. Новгород – это славянское золото, а еще это и Любек, и Готланд… И Бату-хан, поостыв, захочет также думать. А потому, чисто из воинского любопытства, испытав силу и решимость новгородцев, предводитель тьмы двинулся на север, каждые три часа отсылая гонцов с предложением о переговорах. «Там, где мой авангард встретишь, посадник, там и земля твоя может начаться. Поспеши, ее остается все меньше».

Расчет был прост. Монголы передвигались быстрее. Их боевые кони неутомимо несли тумен к новой поживе – селигерским городкам Березовец, Жабачев, Столбный, а далее, мимо озера Велье на Яжелбицкий путь, ведущий к Ильмень-озеру. К тому же опытный полководец тянул время, ожидая новостей о переговорах хана с Ярославом.

В результате, новгородцам не оставалось ничего, кроме как составить отряд из лучших всадников во главе с посадником и князем и пуститься наперегонки с врагом по лесным зимникам и речному льду.

Скакать приходилось до помутнения в глазах и боли в суставах, гробя преданных лошадей, а на редких вьюжистых привалах обессилено валиться на колкий наст, моля о защите святых угодников. Угодники не остались глухи. Однако заступить путь монгольскому авангарду удалось только на реке Полометь у Игнач-Креста.

Раньше в этих местах находилась путевая застава. Но теперь только покосившаяся часовенка у родничка встречала путников. Над ней, разбредясь по крутым проплешинам взгорья, шумели вековые ели.

Александр и неусыпно берегущий князя ловчий Яков подъехали к часовне поглядеть: не замерз ли ключик, издавна слывший чудесным.

Искрящаяся струйка воды сочилась по черепичному обросшему ледком желобу, прямо из-под корней старой березы. Источник накрывало что-то похожее на собачью будку, а внутри лежал резной деревянный ковшик.

Александр повертел его в руках:

- Все тут ветхое, а ковшик-то новый.

- Молится кто-то, бережет дар подземный, - ответил Яков.

- Дар? Что за дар?

- Место здесь доброе, сказывали, только не помню, кто. Разные ключи от разного лечат, но всяк, говорят, дух питает.

- Ха! Яков, брось. Я давно в сказки не верю…

- А ты попробуй, княжич!

Александр резко обернулся. Брови его возмущенно взлетели, а рука тронула навершие меча.

- Княжич?!  

Но ловчий и сам удивился. Рядом с ними неизвестно откуда возник древний старик, в заплатанном рубище, без шапки. Кожа на его морщинистом обветренном лице напоминала пергамент, но синие, как васильки, глаза, горели молодым, дерзким огнем. Когда князь встретился с незнакомцем взглядом, виски и спину тронул колкий холодок.

- Дед, ты откуда такой взялся? – сам не зная почему, улыбнулся Александр. – И зачем ты меня княжичем речешь? Я князь в Новом городе.

- Взялся откуда и все, - спокойно ответил старик. - Не журись, но для меня ты еще княжич. Лет мне очень много и знаю я то, чего ни ты, ни бояре твои знать не могут.

- Бояре? Интересно, так что же ты знаешь?

- А то, что земля князя выбирает, а не князь землю.

Тут возмутился Яков:

- Чушь плетешь! А ну, отыдь от князя!

- Нет, - простер руку Александр. - Пусть говорит!

- Водицы испей, - спокойно попросил старец, - а ковшик, возьми себе. Я новый вырежу.

Вода, такая холодная, что заныли зубы, на удивление, с каждым глотком давала телу тепло. Вытерев рукавом губы и подбородок, Александр вздохнул всей грудью.

- Ох, хороша… Так кто же ты, дедушка?

- Отшельник. Вон там моя землянка, - сухая рука указала на высокий холм, - где крест каменный, - Там живу, там и богу за вас молюсь.

- Но я тебя не знаю…

- Чтобы молиться, нет нужды знакомиться. А без божьей помощи не сдюжить тому, в ком  земля русская ищет заступника. Вот найдет ли… Но теперь, - старик указал на юг, - идите. Вороги близко. Ежели гордость свою в кулак зажмете, в Новгороде саранче не бывать. Нынче это главное.

Толковать странные речи времени не было. Александр заметил, что к ним скачет боярин Гаврила.

- Князь! Монголы за рекой! Посадник говорит: «здесь встречать будем». Думаю, растянуть отряд вдоль излучины. Вы с посадником и гриднями позади, на холмах, а мы с Яшей впереди. Как, а?

- Добро, - согласился Александр, - семь бед - один ответ. Если монгольская знать пожалует, пусть посадник с ними торгуется, а мы поглядим...

Несколько степняков выскочили к берегу Поломети и, увидев выстроившийся отряд, посвистев и попускав стрелы, рванули обратно. Вскоре с ними появился командир отряда разведчиков и принялся из-под руки рассматривать склоны холмов. Вскоре и он ускакал.

Ждать пришлось невыносимо долго. Мартовский, но еще по-зимнему колючий день, потихоньку затухал, проливая порции рыжего солнца в заснеженную долину.

Наконец, в поле показались важные всадники.

Охрана Субудай-багатура не превышала и пятидесяти нукеров. Для военачальника такого ранга, этого было, пожалуй, маловато. Пожилой, слепой на один глаз предводитель тьмы, своим облачением несколько отличался от других высокопоставленных сопровождающих, держась подчеркнуто небрежно, будто выехал на соколиную охоту в родовом стане. Короткий, отливающий серебром, панцирь под меховым халатом да отороченный белым песцом синий колпак, вместо боевого шлема, подчеркивали его убежденность в безграничной власти одного только грозного имени. Пятихвостый бунчук «покорителя двадцати народов», в последнее время редко влезавшего на коня, мерно покачивался в руке знаменосца в такт лошадиному шагу.

Подъехав к берегу реки, Субудай остановился и с любопытством стал разглядывать открывшуюся картину. Его внимательный глаз блуждал от холмов к новгородцам, задерживался на их лошадях и вооружении и вновь возвращался к соснам, у которых трепетал алый стяг переславских князей, виднелись одетые в железо воины.

- Иди и спроси этих собак, - приказал толмачу непобедимый наставник Бату-хана, - тех ли я вижу перед собой и почему у них в тылу знак Ярослава?

Слуга-кипчак, обреченно оглянувшись на окружавших его нукеров, поклонился и отправился пересекать реку. Лед на Поломете еще держался, но уже начинал «приседать» под весом легковооруженного всадника. Дальнейшие переговоры происходили так: Субудай говорил, другой слуга кричал, толмач переводил. Затем толмач кричал, слуга прислушивался и бежал к господину.

Когда предводитель монгольского войска потребовал «новгородского мурзу»,

Боярин Гаврила подал знак и с холма с двадцатью гриднями спустился Степан Твердиславич, всячески стараясь держать степенный вид.

Александр остался стоять под сосной в полном одиночестве, если не считать знаменосца – совсем еще мальчишку, которого Гаврила приволок откуда-то с Торговой стороны перед самым походом. Паренек возбужденно вставал на цыпочки и вытягивал шею, стараясь углядеть за происходящим внизу. Древка знамени, воткнутого в землю, он не отпускал.

- Не бойся, Раймир. Так ведь тебя зовут? – ободрил его князь. – Сейчас еще наши подойдут.

Мальчишка округлил карие, с небольшим раскосом, глаза.

- Откуда? Ведь больше нет никого… Ты что, князь, кудесник? – но тут же спохватился: - Ой, прости Ратмира! Прости за глупый язык!

Но Александр в его сторону уже не смотрел. Переговоры у реки, по всей видимости, не задались: к холму скакал ловчий Яков.

- Князь, посадник торгуется за провозные пошлины, за дань с волоков, но темник требует откуп с каждого двора на посаде. А не то, говорит, пойду на Новгород и спалю. Вместе с Ладогой. Еще говорит, что за ними с Мологи идет тумен другого темника - Бурундая.

- А знамя наше этому волку, как?

- Не нравится, князь. Так и зыркает своим жабьим оком, то на Гаврилу, то на взгорок.

Сзади заскрипел снег, затрещали сухие еловые ветви. Полтора десятка всадников, незаметно отколовшись от отряда, по заросшей соснячком балочке поднялись обратно на холм.

- Ну что, князь, еще постоим или вниз едем? – спросил Яков.

- Едем! – решился Александр. Для дела можно и скоморохами побыть. А ты… Ратмир, - оборотился он к пареньку, - смотри в оба. Как махну рукой, опускай стяг и дуй лесом…

Именитые монголы из Субудаевой свиты возбужденно зацокали языками, наблюдая, как семнадцатилетний князь, в окружении пятнадцати дружинников, спускается с холма. Александр сидел в седле ладно, легко управляя стройным, серым в яблоках конем.

Съехав, он припустил своего Орлика галопом и, подскакав к месту, где стоял Гаврила, лихо осадил жеребца, взметнув брызги рыхлого снега.

Лицо Субудая тронула усмешка.

- Мальчишка!

- Хорош, хорош! И конь хорош! – закивали военачальники.

Кипчак-толмач, получив знак, выкрикнул.

- Грозный Субудай-багатур, покоритель двадцати народов хочет говорить с тобой, сын храброго князя Ярослава!

Уже сам тон обращения привел новгородскую сторону в замешательство. Посадник и его приближенные встреченные требованиями покорности и дани, запереглядывались.

Александр насторожился. Такое приветствие от того, кто пришел тебя раздавить, а все, что у тебя есть ценного,

 забрать, таило подвох. Мысль об отце, от которого давно не было вестей, растревожила и без того часто бьющееся сердце. Огромного усилия стоило подавить этот душевный трепет. Нужно было отвечать. Но, что?

- Спасибо за доброе слово о моем отце, Субудай-багатур, - Александр наклонил голову, приложив ладонь к груди.

 Ему вдруг, очень кстати, вспомнилось отцовское назидание, обращенное однажды к брату Федору: «Пусть больше говорит тот, кто от тебя чего-то хочет. Легче будет при своем остаться».

- Молодой князь, я остановил тумен у этой реки потому, что держу слово, - продолжал предводитель монголов. Думаю, вы опередили мой йазак (дозор) оттого, что воины озерных хорганов (укрепленных городков) не захотели сдаваться. И правильно сделали. После того, как твой багатур убил нашего Тавруя-багатура, головы пленных все равно бы украсили копья моих оролуков (витязей). Но новгородский мурза не понимает, что со мной - сэнгуном (полководец) великого Бату-хана нельзя иметь торг. Можно только выбирать: уцелеть Новгороду или нет, стать данником небесного улуса Джучи или превратиться в пепел. Твой отец больше не враг нам. Вот гонец. Видишь: мои нукеры не тронули его.

Телохранители расступились и вперед выехал русич в полном вооружении.

- Князь, это ж Микула Кушак, из гриденей твоего отца! – узнал Гаврила Олексич. – Эй, Микула, ты живой там?

- Кажись, жив!- откликнулся гонец.

Один из сопровождавших Субудая военачальников погрозил плетью:

- Молчи, урус! Кидай скоро!

Микула поднял лук и выстрелил. Стрела, с примотанным к ней свитком, упала к ногам Гаврилиного коня.

Послание отца обескуражило и огорчило Александра. Все душевные силы и так были на пределе, а тут… Хорошо, что он не стал читать пергамент вслух. Голова слегка закружилась, как в детстве. Александр прикрыл глаза, чувствуя, как кровь бросилась в лицо, отвел руку с письмом в сторону, немного перевел дух и снова поднес свиток к глазам.

В послании, с оттиском отцовской печати, говорилось, что Ярослав Всеволодович собирается идти в разоренный Владимир, отказавшись от Киевского стола, и сесть там, с ведома Бату-хана, на великое княжение. Он писал, что выбор у него невелик и что придти на помощь к своему упрямому брату Юрию он все равно не сможет, так как монголы, взяв Рязань, Владимир, Москву и Коломну, перерезали все пути. Ярослав Всеволодович утверждал, что откажись он от переговоров, посланники хана быстро найдут способ сделать предложение племянникам Константиновичам, а у тех, как говорится, с посадником и его шайкой «ряд да лад». Отец просил сына не удивляться и не судить его, а сделать так, как он велит, то бишь, не торговаться с монголами, а пообещать им все, лишь бы не ходили на Новгород. Остальное - дело времени.

К концу прочитанного Александр вновь обрел душевную твердость. Он отдал свиток Олексичу и, не обращая внимание на близость толмача, крикнул:

- Новгород заплатит дань! Но мне нужен мой гонец!

- Услышав это, Субудай молча показал пальцем на холм за спинами русских всадников.

Александр кивнул, подал условный сигнал и стяг переяславской дружины растаял среди сосен.

На следующий день тумен Субудая повернул обратно.

Сказать, что Степан Твердиславич был разгневан произошедшим у Игнач Креста, мало. Весь обратный путь новгородский посадник мрачно позыркивал на дружинников Александра, а самого молодого князя удостоил словом лишь однажды, когда еще, не придя до конца в себя, истошным голосом поносил все, что касалось Ярослава Всеволодовича.

- Он предал нас! Отдал собакам на съедение! Твой отец кровосос и иуда, и его, и весь ваш род проклянут! О! Жаль, не знает князь Юрий, что его жизнь – разменная монета у брата!

Дважды дружинники Александра и ратники новгородского ополчения хватались за мечи. Только благодаря хладнокровию княжьих бояр Гаврилы, Сбыславу и Якову не пролилась братская кровь.

Тогда посаднику Гаврилой Олексичем было брошено:

- Кто предатель, в том дома разберемся. Пусть вече решит. А мне ответь, почему ты еще жив? Может благодаря князю Ярославу?

Посадник насупился и замолчал.

Но по возвращению ополчения в Новгород, вече, ни малого, ни большого, так и не случилось. Узнав о разгроме на реке Сить объединенных русских полков и гибели великого князя владимирского Юрия Всеволодовича «со товарищи», боярство «Великого Хольмгарда» на время притихло.