Попутный ветер дул с юга. Ладья под полным парусом, рассекая воды Волхова, приближалась к порогам.

Александр стоял на корме наблюдая, как редкие рыбацкие избы постепенно уползают от него вдаль, теряясь в дымке у кромки прибрежного леса.

Новгород оставался все дальше и дальше. И чем оторванней от него, тем уверенней становилось на душе, несмотря на подстерегающие опасности и неизвестность. Интересно, отчего так? Наверное, оттого, что постоянно ожидаешь от пестрого, громогласного, разноязыкого, развалившегося у Ильмень-озера торжища, удара в спину. Новгород, как плохо объезженный конь, готов взбрыкнуть в любой миг.

И зачем им князь? Нет же, едут зазывалы, как прижмет, просят: «Приди защитник наш, оборони…» А как лихо отпустит, так пинка норовят дать. Вот взять бы их всех да переселить куда-нибудь подальше со своей вольницей, а город заново народом заполнить. Вон, в Ладоге такого горлопанства и нахрапа нет… Да и народ спокойней, толковее.

Александр оглянулся и прошел на нос, посмотреть, как передовые суда с войском готовятся обходить Пчевские пороги.

Впереди шли две лодьи с младшей дружиной и насад с ополченцами Домаша – брата новгородского посадника.

Вспомнив про этого молодца, князь усмехнулся: «Эк посадника перекосило, когда Домаш объявил о своем желании идти с ними. Закричал Степан Твердиславич на младшего братца, затопал, а тот, упертый, не подвел – сам пришел и восемь десятков охочих до рати с собой привел. Молодые, сытые, крепкие – боярские да купеческие дети, да люди их дворовые. Посмотрим, каковы они в деле…»

Александр заново стал прикидывать, сколько у него ратных и сколько еще может быть. Сейчас, вместе со старшей дружиной да гребцами, выходило пять сотен.

Старшие – вот они, с ним плывут. Закаленные, как дамасская сталь воины, видевшие не один боевой поход. Рубцов у них на всю рать хватит. Гаврила, Яков, Сбыслав… Отец учил, что ближние бояре – самое главное богатство Александра и чтобы он всегда пекся об их здоровье и нуждах, не заносился, не обижал. «Они при тебе – это я с тобой, сын» - говорил Ярослав Всеволодович.

Слава богу, весна в этот год наполнила реки обильным снежным таянием. Не таким, конечно, отчаянным, чтобы Волхов потек вспять, как это не раз случалось на его веку, но достаточным, чтобы пороги Пчевы летом смогли пропустить не самые большие лодьи и насады.

Княжеская рать, правда, покинула суда, оставив на них лишь половину гребцов, но сделано это было из пущего опасения. Лоцманы были из Ладоги – надежные, и трудились не за плату, а за совесть.

Воины, вскарабкавшись на берег и пройдя пешей версты три по излучине, вновь погрузилась на корабли.

Водный купеческий путь от Ладоги до Новгорода мог занимать до десяти дней. Но обратно, по течению да с попутным ветром, становилось возможным обернуться в два, если не ночевать. Ночевки, как таковой не было. Лоцманы переждали на якорях самое темное время июльской ночи – всего-ничего и повели караван дальше.

Пчевские пороги прошли задолго до полудня. Впереди оставалось самое страшное – гремячий ад после Гостьего Поля. Эти пороги были бичом всего купеческого пути «из варяг в греки».

Отец Александра Ярослав Всеволодович несколько лет искал пути обхода разбивающей суда стихии, но ближние бояре убедили его в тщетности этого дела. А все-таки возможность была. Но работных людей целые полчища нужны, чтобы каналы прорыть, да реки углубить. Казны нет такой у князя.

Когда в свое время Александр расспрашивал про обход владыку Спиридона, тот сказал: «Тебе понадобится пол-Новгорода, чтобы соединить лесные реки в единый путь. А как же те, кто деньгу за лоцманское дело берет, да церковную подать платит, ведь лоцманы - крещеные люди?

Ярославич ответил вопросом на вопрос: «А как же те, кто урон от порогов терпит? Среди них тоже крещеный люд нередко попадается».

- Ай да уел! – тряхнул бородой владыка. – Пороги еще и защита для Новгорода великая!

Тут Александр спорить не стал. Да и о чем спор, если враг кругом. Новгород, по сути, только и остался на севере Руси, да еще Ладога. Многие княжества в пепле лежат. Монголы как саранча прут по всему свету, поднятые однажды степняком Темуджином. Еще дед Мстислав всех предупреждал: «Дождетесь, прискачут окаянные дети Чингизовы из Волхова коней поить – в леса убежите!»

Только ни леса, ни болота, ни суровая зима монголам не помеха. Конечно, они не мореходы, но станет надо - флот на Волге соберут, и водным путям в Киев, в «греки» да «арабы» – конец. Достаточно выход из Оки закрыть. Великая сила эти монголы, мудр их Темуджин. Тринадцать лет, как ушел на свое «Вечное Небо», а заветы его живут и движут бескрайней империей. Удивительно! Ведь монголы не народ, а как утверждают арабские путешественники – множество племен!

В последние годы новгородцы к посланцам Великой степи начали привыкать. Все чаще суда с товаром из Хорезма или Сарая несли на своих бортах предметы кочевой жизни, все чаще звучали на Торге и в княжеских палатах грозные слова «орда», «баскаки», «дань».

Великие события, происходившие где-то там за пределами понимаемого мира, с детства будоражили воображение Александра. Рано выучившись грамоте, он требовал от своей матери и наставников перевода греческих и арабских книг, рассказов о путешествиях и чудных народах. Не однажды от капризного воспитанника доставалось боярину Федору Даниловичу за то, что не желал изображать боевого слона, с которым он – Александр, не Ярославич, а в тот момент - великий царь македонский, должен был сразиться, чтобы непременно победить. Сочинение о походах Александра Великого, переведенное с языка древних эллинов, моментально летело в строну пожилого воеводы. Княжич уже в семь лет умел гневаться так, что слуги боялась к нему подходить. Тогда дворовые кричали ловчего Якова, который хитростью да игрой мог успокоить разбушевавшегося «героя», нередко вкупе с немецким лекарем.

Но постепенно гневные детские приступы сошли на нет, уступив место холодной ярости, селившейся в глазах князя при возникновении спора. Александр не переносил возражений или глупой нерасторопности. Особенно его злило, когда кто-то начинал расхваливать заведенные у себя порядки, ругая при этом чужие правила и обычаи. Ему иногда казалось, что если перенять все лучшее, что есть у других народов в устройстве их жизни, то непременно может возникнуть самая сильная и управляемая империя в подлунном мире.

И вот, два года назад пришлось молодому князю воочию столкнуться с силой, которая не переставая его удивлять, одновременно повергала душу в смятение.

В семнадцать лет непросто разобраться в своих чувствах и оценить происходящее вокруг. Поначалу Александр не сильно задумывался над тем, отчего вдруг крепкие юго-восточные княжества оказались бессильны перед ринувшейся на них степью. Но сердце юноши сжималось от тоскливой боли за любимый с детства, разоренный Переславль и от обиды, нанесенной монголами его роду.

Горя гневом и одновременно снедаемый любопытством, пытаясь выполнить обещание своего отца дяде Юрию Всеволодовичу, он в конце февраля 1238 года выступил с дружиной и новгородской ратью к Селигеру. Новгородцы после двухдневных потрясений Большого вече, начавшегося с обсуждения военной помощи владимирскому князю, приговорили идти на помощь жителям осажденного Торжка.

После падения Владимира, а вместе с ним Переславля, Дмитрова, Юрьева и Волока Ламского, гонцы от великого князя владимирского стали прибывать в Новгород чуть не каждый день, но ответа у Александра для них не было.

Оказалось, что Юрий Всеволодович покинул Владимир еще до того, как монголы осадили город. Он с дружиной ушел на Верхнюю Волгу, на Мологу-реку, надеясь там дождаться помощи от своих братьев и племянников Константиновичей.

Гонцы князей метались по всей Руси от Киева до Новгорода и от Смоленска до Углича.

Александр узнал, что другой его дядя, Святослав Всеволодович, тоже собирается выйти со своей дружиной к Мологе, но до последнего ждал вестей от отца.

Известие, полученное в начале января, гласило, что Ярослав Всеволодович с переславльскими полками вышел из Киева. Отец Александра почему-то просил повременить с любыми действиями до своего особого сообщения.

Вскоре все прояснилось. Долгое время Ярослав Всеволодович пытался договориться со старшим братом о месте встречи войск для решающей битвы с монголами. Многое зависело от того, каким путем придется идти Ярославу и куда двинутся основные силы Батыя. После разгрома владимиро-рязанского войска под Коломной, падения Москвы, а затем и Владимира стало ясно: путь возможен только через Смоленск, а оттуда на хорошо укрепленный Торжок. Собственно, встречи у Торжка Ярослав добивался от Юрия с самого начала. Кто-кто, а уж он точно знал, как заставить новгородское вече принять нужное решение. Торжок для Новгорода – зеница ока, родное дитя, кормящее свою мать. В нем у каждого богача с Торговой стороны свое подворье, а вокруг города, на подходах, сторожевые городки-крепости с пограничными гарнизонами.

Однако вечевой сход и в такое страшное время потряс своей непредсказуемостью. То, что противников любой помощи соседям в городе всегда в достатке, Александр и так знал. Он был готов, что на Ярославовом дворе сразу закричат против его отца, «не по-правде севшего в Киеве» и про заговор владимирских князей, «оседлавших Русь». Удивительно было другое: неожиданно много сторонников среди бояр и купцов получил призыв объединяться с ростовскими полками Константиновичей - двоюродных братьев Александра. За это почти единодушно выступили именитые граждане Торговой стороны и Людиного конца, обычно непримиримые спорщики.

- Смотри, Ярославич, - заволновался тогда боярин Федор Данилович, -  раз толстосумы готовы стать под ростовские знамена, знать следом они покличут в князья Василько Константиновича. Ну не его, так его брата - Всеволода.

- Отчего это? – не понял Александр.

Но ответил ему не старый наставник, который только вздохнул, а Гаврила Олексич, стоявший за спиной.

- Оттого, князь, что Батый из шкуры лезет, чтобы твой отец и Юрий Всеволодович не встретились. Ты думаешь, почему монголы сначала на Рязань да на Москву ударили?

- Чтобы отцу путь к Переславлю отрезать?

- Верно. А почему богатеи на сходе так криком надрываются? Не оттого ль, что война с монголами убьет торговлю с Востоком? Вспомни: в последний год гостей из ордынских земель на Торге раза в два прибавилось. Это они к тебе князь, не захаживают, а к посаднику да его боярам на Славну, ой как шастать любят. Вон, Сбыслав тоже со Славны, он подтвердит.

Сбыслав Якунович, ближний боярин из старшей дружины князя, не расслышал, что говорит Гаврила, но наклонил голову, дескать, «я тут».

- А Неревский конец пока выжидает, - пояснил Федор Данилович, словно предваряя вопрос Александра, - потому что их выгода, по большей мере, к западу и к северу от Новгорода. Если старейшины упрутся – не видать Новгороду чудских отрядов. И все выйдет по правде, ведь Бату-хан чужую землю разоряет.

- Что значит чужую?! – вдруг взъярился князь, да так, что все стоящие рядом обернулись,  – Это Переславль тебе чужой?!

Федор Данилович опасливо отодвинулся на пару шагов:

- Для них, князь, чужая…

Старый воевода, как в воду глядел. Неревцы отказались от сбора волостного ополчения и на следующий день к ним примкнули простолюдины Софийской стороны. Дело грозило закончиться большим побоищем.

Пока возглавлявший Совет господ владыка Спиридон думал, призвать на помощь княжескую дружину, чтобы перекрыть подходы к мосту через Волхов или обойтись собственными силами и людьми тысяцкого, прибыл гонец со страшной вестью:

монголы осадили Торжок.

Городские распри были позабыты. На этот раз ударили в колокол на Софии.

Речь шла о защите новгородских земель и о возможных бедствиях, касавшихся каждого.

Все еще помнили страшный голод, постигший Новгород, когда отец Александра захватил Торжок и лишил новгородцев жита.

Порешили спешно выходить.

Времени на полный сбор посадского и волостного ополчения не оставалось. Зима выдалась снежная и теплая, что для пеших бойцов само по себе становилось испытанием. Собранных дровней хватало лишь на половину ратного люда, и пешцы в походе отдыхали в них по очереди.

Войско составили полки новгородских концов, каждый со своим воеводой, небольшой водско-ижорский отряд и конная дружина Александра. Новгородскую рать повел посадник Степан Твердиславич.

Но, к сожалению, а может, как потом не раз думал Александр, и к счастью для Новгорода, оказалось, что воинство не успело на помощь новоторжанам. После долгой и кровопролитной осады Торжок пал. Передовой тумен монголов быстро продвигался на северо-запад, испепеляя деревни и разрушая городки-заставы.

Не дойдя с десяток верст до реки Осуги, у деревньки Чистый Камень, дружинники Александра встретили остатки смешанного отряда, отходившего на Березовец. Всего около двухсот человек ратников-порубежников и чудом уцелевших новоторжан. Последние и рассказали о героическом сопротивлении и поголовном истреблении жителей Торжка.

Рассказ поверг новгородцев в ужас.

«Ярости и жестокости воинов Батыя нет предела, - говорили отступавшие. – За нами идет тумен Субудая, которому хан повелел рубить на куски всех, кого поймают».

Отряд возглавлял богатырского сложения человек по имени Коста.

Сам не маленького роста, Александр заметил, что этот кузнец из Торжка чуть не на голову выше всех дружинников. А среди них низкорослых раз-два и обчелся.

- Отвечай, далеко ли вы от монголов оторвались и сколько за вами пошло? – спросил кузнеца посадник.

Коста устало поднялся с земли, на которой полулежал, отогреваясь у разведенного дружинниками костра, вложил левую руку в перевязь. Окинув хмурым взором своих товарищей, словно раздумывая согласятся они с ним или нет, ответил:

- Монголы так разъярились, что готовы день и ночь гнаться за нами. Торжок Батыю поперек горла встал. Тыщ пять поганых под стенами осталось. Но приказ хана жечь деревни, войско задерживает. Степняки распылились по округе в поисках добычи и бегущих смердов. К тому ж, тех, кто на наш след вышел, мы в лесу у Осуги перебили. Вон лошадей взяли.

Кузнец кивнул в сторону сбившихся в небольшой табун мохнатых и низкорослых степных скакунов.

– Выносливые черти, но с норовом. А далеко ли… Не  знаю. Думаю, к вечеру вся свора здесь будет. Своих побитых найдут, и быстро вместе соберутся. Они в этом горазды.

Александр посмотрел вверх.

- До темноты совсем немного осталось. А, Степан Твердиславич? Что собираешься делать? Назад уходить?

Пока посадник раздумывал, Коста подошел поближе. Конь Ярославича опасливо всхрапнул и попятился.

- Ничего, это он кровь чует, - спокойно сказал богатырь заступившим дорогу гридням. – Мы с ног до головы в крови и конской, и человечьей. Две седмицы меч из рук не выпускали. Князь, - обратился он к Александру, - прошу, прими совет мой: отходить нельзя. Здесь встречать надо. Можно во-о-он там,  у Вороньей горы, за речкой. Отец твой, Ярослав, наверняка бы так поступил.

- А тебе откуда знать? Забыл, кого учишь? – князь еле сдерживался. Но, затем покачал головой и примирительно произнес:

- Ладно, говори, почему так думаешь.

Кузнец решительно кивнул.

- Я, князь, не в один поход с твоим батюшкой хаживал. Прежде скажу, что люди устанут от перехода. Никуда до ночи не придут, а с монголами, как пить дать, встретятся.

На ходу, в чистом поле, боевого порядка не будет. Растянутся ведь полки… А у Вороней горы место, что надо. Ложбина, мимо которой не пройти. А на речке лед слабый…

Александр посмотрел на посадника. Тот задумчиво теребил бороду.

Наконец Степан Твердиславич решился.

- Позовите воевод. Будем совет держать. Он дело говорит. Монголы быстро нас нагонят. Говорят, что этим бестиям и ночь не помеха. Прикажи своей дружине лагерь разбивать.

-  Я думаю, на горе лагерем стать, - сказал Александр, оглянувшись на ближних бояр.

Что скажете, Яков, Олексич, Сбыслав?

- Добро, князь! – за всех ответил Гаврила Олексич. – Костры станем жечь?

- Жечь, - кивнул Александр. – Пусть люди греются, горячее едят. Все равно от врага не утаиться. Пусть видят: мы на своей земле.

Новгородская рать, выставив боевое охранение, расположилась на склонах Вороньей горы. К ночи вся возвышенность покрылась множеством огней. Костров запалили вдвое больше, чем требовалось для согрева войска.

Под утро дозорные донесли, что монголы уже здесь. Их авангард затаился в соседнем лесу, поджидая основные силы. Ближе к полудню на заснеженной равнине показался тумен.

Александр стоял на склоне холма и наблюдал, как множество всадников на бодрых низкорослых лошадках заполняют собой округу. Общая масса стекалась к реке, туда, где быстрое течение не давало затянуться ледяной корке. В этом каменистом месте находился брод. Судя по всему, монголы хорошо знали дорогу. Их кони сходу вошли в холодную воду. Лошадям было по брюхо. Кочевники, как по команде, наклонялись вперед, подобрав ноги, сжав коленями конские бока. Голова тумена быстро переходила на противоположную сторону.

Удивленные новгородцы наблюдали, как множество других воинов, зацепив арканами, поволокли за лошадьми срубленные деревья. Русские не успели и глазом моргнуть, как образовалась переправа, по которой могли перебираться повозки и сани. Вдали замаячили двуцветные узкие знамена монгольских военачальников.

- Пора, князь, а то они скоро все тут будут! – крикнул Яков.

Александр махнул Гавриле Олексичу и дружина медленно тронулась с холма навстречу врагу. В тот же момент двое старших дружинников поскакали в сторону балки, находившейся за Вороньей горой, неподалеку от брода.

Монголы давно заметили княжеских дружинников, расположившихся утром на самом видном месте, на пологом склоне, впереди двух новгородских полков. Лес на Вороньей горе рос редкий. Степняки видели русское воинство, но особого беспокойства не испытывали, продолжая переправляться.

- Ярославич! Они нас не боятся, и мне это не нравится! - обернулся Гаврила.

- Делай, как с посадником договорено, - приказал Александр. – Скинем передовых в реку, а там посмотрим.

В это время, сбоку и в тыл переправляющимся монголам ударили Неревский и Людино-Загородский полки. Пешие новгородцы, укрывавшиеся в балке, дали залп из луков, закинули их за спины и, ощетинившись длинными копьями и рогатинами, дружно побежали на заметавшуюся конницу. Выпущенные стрелы сходу поразили несколько десятков лошадей. Кони попадав, забились в агонии, подминая своих седоков, мешая другим всадникам выравнивать фланг.

Княжеская дружина обрушилась на голову передового отряда, смяла ее и, рубя мечами и боевыми топорами, загнала монголов на речной лед, который во многих местах не выдерживал и проваливался.

Вдруг Александр, наблюдавший, как старшие дружинники во главе с Гаврилой Олексичем,  начинают пробивать себе путь к переправе, сорвался с места и поскакал вниз. Яков Полочанин  и Сбыслав Якунович  устремились за ним.

- Ярославич! Куда?! Не горячись!

- Яков, посмотри туда! Ты – к неревскому воеводе, а Сбыслав – к Гавриле! Трубить отход!

Монголы, не обращая внимания на остававшихся в бою своих воинов, подъезжали и длинными рядами выстраивались вдоль противоположного берега реки, готовясь стрелять из луков. Они собирались накрыть все пространство, где шла сеча.

Услышав сигнал к отходу, рубившие врага княжеские дружинники закинули щиты за спину и стали покидать поле боя. К моменту первого залпа половина их выскочила из зоны обстрела. Остальные угодили под смертоносный град, но, будучи хорошо защищены, поплатились, в основном, лошадьми, в отличие от монголов, валившихся как снопы от стрел соотечественников.

Хуже пришлось пешим новгородцам. Второй прицельный залп накрыл отступающих вместе с противником, нанеся ощутимый урон обоим засадным полкам.

Совершенно отчаянно повели себя новоторжане. Шедшие в бой бок о бок с неревцами, они не пожелали отступить и рубились неистово, не обращая внимания на летящую с неба смерть.

Однако после третьего залпа четвертого не последовало. Всадники опустили луки. Все смотрели на переправу. По ней на русскую сторону на вороном кряжистом коне скакал здоровенный свирепый воин в отливающих серебром восточных доспехах. За ним следовал оруженосец с бунчуком тысячи. Монгольский витязь направлялся прямиком к месту, где среди наваленных трупов возвышался богатырь Коста.

До лучного обстрела кузнец из Торжка бился пешим. Увидев поединщика, он отбросил в сторону щит, который взял у убитого, чтобы прикрываться от стрел, и вновь повесил левую руку на окровавленную перевязь. Утыканный стрелами щит весил немало. Раненая рука нуждалась в отдыхе.

Коста стоял и хмуро смотрел, как слуга багатура втыкает в землю двухвостый бунчук, а его огромный господин, остановившись на свободном от человеческих тел пространстве, поднимает коня на дыбы. Разгоряченный конь храпел и раздувал ноздри, напоминая дракона с фрески про святого Георгия.

- Кузнец! Тавруй-багатур искал тебя! Ты убить его лучших воинов! – крикнул оруженосец-толмач, переводя медвежий рык своего хозяина.

Кузнец ничего не ответил, только покосился на брошенный щит, раздумывая, поднять его или нет. Потом устало воткнул меч в землю, уперся здоровой рукой в бок, поднял глаза на врага.

Монгол, захрипев от злобы, ударил в конские бока пятками, направляя вороного на обидчика. Тяжелая сабля со свистом завертелась над украшавшем шлем волчьим хвостом. Всем на мгновенье показалось, что Коста, увидев бесполезность борьбы с грозным, полным неистовой силы всадником, решил покориться и подставить голову под разящий булат.

Новоторжане горестно закричали.

Но вдруг, когда ноздри монгольского коня почти поравнялась с головой русича, тот резко отступил вправо и нанес быстрый тяжелый удар кулаком по конской морде.

Конь, мотнув шеей, стал заваливаться влево, не дав всаднику достать противника саблей.

В этот миг Коста, выхватив засапожник, вонзил его коню в брюхо. От толчка плечом вороной рухнул, придавив хозяина, которому кузнец, попросту, перерезал горло.

Слуга, увидев ужасный конец господина, бросился бежать к переправе, но стрела ижорского охотника достала его, уронив лицом в истоптанный, окровавленный снег. Монгольские же воины, на удивление, не стали вновь вскидывать луки, получив приказ к отходу.