Суви торопил коня по узкой лесной дороге, нахлобучив поглубже суконный колпак. Ветки хлестали по плечам и голове, а он только знай уворачивайся. «Так и без рубахи останусь», - подумал парень, когда шов треснул у самого ворота. Притороченную к седлу накидку было не надеть. Во-первых - жарко, во-вторых – за плечами берестяной короб, за который он отвечал головой. Ловчий Яков так и сказал, когда вручал драгоценную ношу: «Умри, но голубей кунингасу доставь!»

Три пары несчастных пернатых созданий безостановочно тряслись вместе с ним и его Бурунком почти полный день. Получалось не так быстро, как хотелось. Здесь, в Поволховье, недавно прошли сильные дожди, тропинки раскисли. Многие гати разворошило вспухшими ручьями и болотистые участки приходилось объезжать.

В Новгород Суви добирался через Тесов-городок, а до него – через Троицкий скит и Савки, что на Оредежи – первую деревню русов, если ехать из ижорской земли. До Савок не было ничего, только лесная болотистая глушь слева да Оредежь справа. За рекой жила водь, называя этот волшебный порожистый поток «головой коня».

Ижорские старики рассказывали, что вода этой реки убивает хворь, а водские колдуны-арбуи делают так, что самая ценная рыба стремится сюда отовсюду и плодится в неисчислимых количествах. Чтобы попасть к этим загадочным и крутым краснопесчанным берегам, нужно было от ижорских деревень на Тосне-реке добраться до «уздечки коня» - холодной и ворчливой речки Суюды. Там, где Суюда впадала в Оредежь, едущие в Тесов и дальше, обычно делали привал.

Но Суви было не до отдыха, ни тогда, ни теперь.

Направляясь в Новгород, он оставил уставшего Бурунка в Савках, где брал лошадь на замену. Теперь, стосковавшийся по хозяину, сытый и почищенный четырехлеток, деловито обходил ямы,  припуская в галоп там, где позволяла дорога.

После Суюды, проскакав обширное, холмистое, открытое всем ветрам пространство, паренек вновь въехал в лес. У ближайшего ручья, обегавшего край лесной поляны, он спешился, чтобы размять ноги, напиться самому и попоить голубей. Птицы были особые, из Ладоги, приученные возвращаться в крепостную голубятню воеводы.

Осторожно заглянув в короб, убедившись, что они живы, Суви принялся доставать голубей по одному и поить из своего рта, как велел ловчий Яков. «Два сизых, два белогрудых с рыжим и два рябых с чернотинкой» - сосчитал птиц ижорянин.

Голуби волновались и пару раз так щипанули гонца за губу, что тот взвизгнул.

- В следующий раз башкой в лужу окуну! - пригрозил Суви, забыв, что должен вести себя как можно тише.

Вдруг Бурунок сдвинул уши назад и тревожно всхрапнул.

«Лучше зверь, чем человек», - насторожился парнишка, надевая короб и отводя коня по ручью в заросли.

Двое конных въехали на поляну с восточной стороны, оттуда, откуда и Суви. На них были длинные полотняные рубахи по подолу украшенные орнаментом из красных клинышков, поверх рубах кожаные безрукавки, а на ногах мягкие, русского типа, сапоги. Вооружение состояло из луков, боевых ножей и коротких мечей.

«Водские следопыты, - определил Суви. – Принесла жуть болотная!»  

Всадники, не слезая с коней, покрутили головами, осмотрели землю у ручья, что-то сказали друг другу. Когда один из них указал рукой на уходящую в лес тропинку, взбиравшуюся за ручьем на пригорок, паренек разобрал: «Карьялас туда поехал. Арбуй сказал: «всех ловить».

После этого передний снял лук и, заложив в зубы стрелу, пришпорил коня. Когда преследователи скрылись в чаще, Суви выдохнул. Сердце стучало у самого горла.

- Тихо, успокойся, нужно подумать, - зашептал он коню, как будто бы тот собирался принять поспешное решение.

Бурунок покосился на хозяина и тихонько фыркнул. Его уши торчали строго в сторону тропинки.

«Вот так новости, - лихорадочно соображал юноша, - их колдун приказал ловить путников. С чего бы это? Ведь если они на гонцов охотятся, значит водь против Новгорода замышляет, а тогда и против ижоры?

Наверное, эти двое его издалека приметили. Потом кромкой леса ехали, оттого и задержались. Но скоро они поймут, что впереди никого нет и вернутся. Судя по всему, его сразу собирались подстрелить, чтоб наверняка. Выбор невелик: либо лесом уходить, либо самому нападать – дорога перекрыта.

Ижорянин тоже снял лук и приблизился к месту, где тропа пересекала ручей. Все понятно. За ручьем виднелись еще чьи-то следы. Еще один конь прошел здесь незадолго до их с Бурунком появления.

Достав стрелу, Суви медленно поехал по тропе, навстречу опасности. Преследователи успели углубиться в лес, думая, что настигают ижорского гонца.

Дорога петляла среди исполинских елей, создававших переплетением пушистых лап подобие навеса. Под густой сенью казалось, что наступили сумерки. Неровная, ложбинистая местность опускалась и поднималась, затрудняя видимость, приглушая звуки. Так продолжалось довольно долго. Суви уже стал подумывать, не уйти ли ему в сторону от дороги, а там, спешившись, устроить засаду. Но в очередной раз, преодолев пригорок и повернув, паренек заметил вожан.

Внизу, на прогалине, у ржаво-красных глинистых обнажений, окаймлявших стеной правый край дороги, пощипывали травку три лошади. Третья принадлежала человеку лежавшему лицом вниз, которого двое других приподнимали за руки-за ноги, чтобы перебросить через седло. Из спины несчастного торчала стрела.

Момент для нападения был удобный. Чтобы положить тело всадника на коня, татям требовалось сделать еще шагов восемь-девять.

Суви вложил стрелу в лук, сунул вторую в зубы и погнал Бурунка вниз.

До низинки, где лесная дорога расширялась, делая очередной изгиб, приходилось шагов шестьдесят.

Паренек понимал: как только он выскочит из-за пригорка, его заметят.

Но сын уважаемого  кунингаса слыл прилежным учеником. «Твоя смелость, - половина победы, - говорил отец. - Не можешь удрать – нападай».

Когда Пелгусий постарел, он отдал мальчишку в обучение к Ереме – воеводе приневской ижоры, в мирное время старшине местных охотников. Ерема, наполовину карел, хоть и был крещеный, наставлял: «Если решил напасть, то бей так, чтоб с первого удара противник был полумертвый. Тогда ты хозяин его судьбы». Суви внимал советам, и его боялись обижать даже парни постарше.

Первая стрела предназначалась дальнему татю, что развернулся лицом к пригорку. Она резво свистнула и, глухо тукнув, вошла ему под кадык. Воин с вытаращенными глазами повалился наземь. Вторая стрела ударила под лопатку тому, что поближе. К тому времени Бурунок успел пролететь половину пути, и Суви выстрелил, почти не целясь.

Пойманный водью еще дышал. Это был рус, хоть и одетый в такой же колпак, как на Суви, в такие же порты из тонкой шерсти и летние ижорские поршни. Однако рубаха, сшитая из заморской ткани, выдавала в нем новгородца.

Немолодой человек лежал ничком, влепив светлую бороду в жидкую дорожную грязь. Суви перевернул его на бок: граненый наконечник торчал из груди. Обломив древко с оперением, юноша переложил руса на спину, подсунул под голову валявшуюся рядом котомку. Затем достал деревянную флягу, смочил лицо раненого. Тот закашлялся и открыл глаза.

Усталый, затуманенный взгляд, поискав что-то в облачной небесной кутерьме, наконец, остановился на лице паренька.

- Ты…. с-собака… - прохрипел раненый.

- Нет, нет! Это не я тебя подстрелил, - замотал головой ижорянин, - это водь. Они и меня хотели… Я убил их!

Суви растерянно оглянулся. Воины не шевелились.

Он еще никогда не убивал, если не считать зверья на охоте. Ему вдруг стало жутко. На миг показалось, что небо потемнело, а лес насупился и надвинулся, словно собираясь покарать за содеянное. По телу пробежал холодок. Что же делать? Вымаливать прощение у лесных духов - дело долгое. Нужен специальный обряд, нужен березовый дым да жертвенная кровь. А где ее взять? Не голубей же воеводских изводить… О том и подумать страшно.

Суви сложил два пальца, и тут же, стоя на коленях подле раненого, трижды перекрестился, пытаясь вспомнить слова молитвы, которой учил отец.

«Русский бог должен помочь. Он добрый, говорят. Всем помогает, не только русам. Надо только хорошо попросить, от сердца… «…прости Раба божьего Илию…»

Звучание крестильного имени никогда не нравилось Суви. Но, в конце концов, не он же его выбирал… Пелгус-Филипп, покрестивший три года назад всю семью: жену, двух сыновей и дочь, говорил, что это имя несет в себе божью силу. Нравится-не нравится, а случай, как раз именно тот.

- Крещеный… Из ижор что ль? Чей…? – спросил новгородец.

- Старейшины Пелгуса сын.

Раненый облегченно вздохнул.

- Хорошо… Дай воды!

Сделав несколько глотков, он показал жестом: «наклонись поближе».

- Я Нефед - причетник, дворовый человек у Хромого Дитмара, купца из Любека… Он солью торгует… От него еду на Тосну-реку в Никольский скит, где монахи бортничают. Дитмар у владыки весь их медовый сбор на два года откупил. Я должен все борти и ухоженья счесть. Но…, - гонец закашлялся, - …но мне злое ведомо. На Немецкой улице давно ждут свеев. Дерптский епископ пообещал сделать Дитмара наместником над ижорой за его паучьи козни. Немцы ваших кунингасов хотят погубить. За то, и за еще, чего не ведаю, арбуям водским деньга дана. Про тебя тоже знают, что у Ярославича был. Берегись!

Суви с ужасом слушал, что говорит причетник.

- Но почему ты князю про то не донес?! Почему ближним его боярам не сказал?

- Не пришлось, - Нефед бессильно откинулся назад. – В Новогороде у тысяцкого ушей да глаз - прорва. Вокруг князя тоже есть. Да и ребятишек моих Дитмар со двора не отпустит, пока не вернусь. Долг на мне. Я хотел в скиту старцу Амвросию шепнуть….

- Амвросий крестил меня и моего отца, - сказал Суви. – Я - Илья. Погоди, давай я стрелу вытащу. У меня снадобье от ран есть.

Нефед остановил руку юноши.

- Не надо. Выдернешь – я быстрее помру. Лучше оттащи меня в лес, да спрячь. А сам спеши. Ты - гонец князев. Трупы с дороги убери…

Суви оттащил новгородца подальше от тропы, в ельник, положил рядом воду, лук со стрелами, забросал укрытие ветками. Водских коней и нефедову кобылу ижорянин забрал с собой.

Бурунок, почуяв себя вожаком табуна, гордо отмахивал версту за верстой, благо, что лесной путь стал шире и ровнее. Теперь главное - добраться до первой ижорской деревни, что находилась у истоков Саби – притока Тосны. «Сабь» или «саба» по-водски означало «хвост», и дорога к этому хвосту лежала через Лисий лес.

Дремучие елово-березовые дебри считались общими охотничьими угодями ижоры и води. Старейшины обоих племен уж и не помнили, когда после кровавых столкновений был заключен мир, по которому, тот, кто первым подстрелил добычу, тот ее и уносил.

Когда-то раньше, под страхом сурового наказания, запрещалось разорять чужие силки и ловушки. Но времена изменились. Теперь доказательством права служило только оперение стрелы. Водь делала его из вороньих и кукушиных перьев, а ижора – из гусиных и перьев чаек.

«Лисим» лес назывался оттого, что в нем предпочитали селиться лисы. В иные годы их разводилось так много, что людям округи приходилось устраивать общие облавы на рыжих бестий, чтобы защитить домашнюю птицу и мелкий скот.

Русский бог помогал. Маленький караван двигался споро, не встречая других путников. День клонился к вечеру и, может быть, поэтому наезженный путь оставался пуст.

И все-таки перед самой Сабью пришлось понервничать. Справа, за частоколом вековых сосен, мелькнуло несколько волков.

Небольшая стая бежала следом, наблюдая за лошадьми. Суви уже приготовил лук, откинул крышку берестяного колчана, но волки, трусливо потявкивая и огрызаясь, исчезли в чаще, также внезапно, как и появились.

«Наверное, почуяли, что легкой добычи не будет», - подумал юноша, но тут же, позади, услышал грозный рык. Справа, вдоль дороги его нагонял медведь.

Суви аж поперхнулся.

- Мумо! Конди! (Мама! Медведь!) - в ужасе завопил он над ухом Бурунка, обретая дар речи.

Лесной хозяин явно примеривался к прыжку на круп последней лошади. Нефедова кобыла

испуганно ржала и металась, пугая и сбивая с рыси остальных. Связанные друг за другом, кони от страха начали рваться вперед, рискуя запутаться и рухнуть на землю.

Но Бурунок, взволнованный криком хозяина, уверенно перешел в галоп, утягивая за собой и выравнивая всю вереницу.

Суви нахлобучил колпак, пригнулся к холке коня. В какой-то момент он оглянулся. Мишка, далеко не тощий, упрямо преследовал добычу, проявляя потрясающую прыть. Но зверя сгубила выбранная тактика и азарт. Видать, уже наученный нападением на крупных копытных сзади, разбойник догонял по обочине, чтобы, поравнявшись с жертвой, совершить бросок и завалить ее.

В одном месте на пути хищника возник бугор, сразу за которым находилась яма от вывернутого ветром дерева. Оплошавший медведь кубарем покатился в яму, оглашая лес досадливым рыком. В бешенстве выскочив, он сразу же налетел на сосну, гулко стукнув о нее всей тушей.

Драгоценные мгновения были упущены, погоня потеряла всякий смысл. Однако медвежьи проклятия еще долго неслись вслед удирающим обидчикам.

Появление в ижорской деревне Ялги гонца с четырьмя лошадьми вызвало удивление. Несмотря на окутавшие лес поздние сумерки, не только взрослые, но и вся детвора в момент очутились у дороги.

Мужчины, вооруженные топорами и луками, появились, лишь только Бурунок поравнялся с первым из срубов, расположенных вдоль истока Саби.

Родниковое озерцо, рождавшее исток, охватывала плотная изгородь, а за ней, у самого берега виднелась местная святыня – крупный плоский валун с огромным окаменевшим следом ноги. 

Название деревни и означало: «след». Жители верили, что добрый водяной бог когда-то наступил на камень и из-под валуна забил чистейший источник, считавшийся у всей округи целебным. Говорили, что вода лечит язвы, нарывы и хороша для глаз.

Узнав, что Суви - сын кунингаса Пелгуса, мужчины наперебой стали приглашать его на ужин и ночлег, но юноша попросил проводить его к старейшине.

Глава рода старый Койви, который почти не ходил, не смотря ни на что, сам захотел встретить гостя у своего порога. Опираясь на посох и плечо внука, почитаемый среди ижоры знахарь, переступил порог и улыбнулся, узнав юношу.

Два года назад Суви и его наставник Ерема, гостили в деревне. Они били зверя за водопадами на Тосне. Одному из Ереминых охотников крепко досталось от раненой росомахи. «Повезем его к Койви, - сказал тогда Ерема, и на вопрос: «Почему не в Никольский скит к монахам, ведь до них ближе?», пояснил:  «То, что умеет этот «березовый дед», не снилось даже водским арбуям».

- Я еще хорошо вижу, - погрозил скрюченным пальцем Койви, словно Суви пытался от него спрятаться. Его имя означало «береза», и сам он был похож на высокое, белое, украшенное ниспадающими прядями кроны, дерево. – Это мальчишка, который два лета назад донимал меня расспросами: «Что делаешь?» да «Отчего это?», а теперь только гляньте на него, как расцвело наше «лето»! Где девушки? Пусть посмотрят, какие женихи у Невы живут!

Если б не пепельная серость июльской ночи, все наверняка увидели, как юноша покраснел. Глупое девичье хихиканье за спиной только добавляло смущения.

Имя «Суви» означало «лето» или «юг», и очень нравилось своему хозяину, такое теплое и солнечное. «Долгожданный ты наш летний лучик» - часто говаривала мать и гладила сына по головке.

А девки эти… Ржут, кобылы, а у самих в имени только какая-нибудь «морошка» или «плотивичка».

Но старый Койви насмешничал не долго. Они зашли в дом, и «березовый дед» внимательно выслушал гонца.

- Вот что, парень, - сказал он после минутного размышления, - приляг, поспи – ты измотан. С голубями я пошлю своих сыновей. За раненым отправлю охотников.

То, что свеи рубят крепость на Духовом острове, мы знаем. Завтра выходим твоему отцу на подмогу. Вся приневская ижора собирается у Тосны. Оттуда и поведем эстафету гонцов на Лаву-речку.

Но Суви запротестовал:

- Я гонец княжий - не могу отдыхать! Я головой клялся, что доставлю птиц… Нет!

Койви вздохнул:

- Ну, коли так, то пойдем к роднику.

Внук знахаря – ровесник Суви, услышав эти слова, подбежал к деду, но старик отмахнулся: «Не надо, мне гость поможет».

У камня с гигантским следом Суви и Койви остановились.

- Пойди, зачерпни воды, - приказал «березовый дед», протягивая ковш. Он взял его с камня, открыв отпечаток большущей стопы. Суви глянул на свои ноги: в два раза меньше.

Сначала Койви дал юноше испить из ковша, а потом, бормоча какие-то заклинания, стал брызгать в лицо. Остатки воды он, под протяжное пение, вылил в отпечаток.

- Все, - знахарь указал на камень, - пока влага не высохнет, ты не уснешь!

Суви совсем не хотелось спать, словно долгой, опасной дороги не было. Он чувствовал прилив сил и готов был скакать ночь напролет.

Койви усмехнулся:

- Ну что, будешь опять меня расспросами донимать, что берется да откуда? А?

И, не обращая внимания на отрицательное мотание головой, добавил:

- Вот буря минует, приедешь к нам в Ягли, я тебя кое-чему научу. Только отцу, пока, не говори – рассердится еще. Ну, легкой дороги!

Суви и сыновья Койви – два здоровенных молчаливых молодца, каких в Новгороде обычно называют богатырями, поскакали на восток, к водопадам на реке Тосне и Никольскому скиту, искать ближних людей Пелгуса.

Где теперь находится его отец и воины ижорской морской сторожи, оставалось только гадать. Все могло десять раз измениться. Не даром «березовый дед» помянул бурю. Он точно знал: ижоре войны не миновать. Все указывало на то, что враг с запада пришел по их души.