Глава 2. Ко времени прибытия в Ладогу новгородского гонца, посадника Михайлы в крепости уже не было.

Ко времени прибытия в Ладогу новгородского гонца, посадника Михайлы в крепости уже не было. Он и воевода Ручила Мирянич с ближними боярами отошли на Варяжскую улицу «во католики». На днях немецкие купцы подали прошение насчет устройства каменной изгороди вокруг своего храма. Жаловались, что «собаки заскакивают да гадят, где ни попадя», да «смерды скверные речи глаголят, кукиши кажут пастору».

«Да и то верно, Мирянич, - вздыхал Михайло Федорович, - я уж давно думал, как огородить их подворье. Дорога мимо идет, люд работный у пристани толпами… Православным обидно слушать, как Христа на собачьем языке славят. Мой Федька малой недавно спрашивал: «Тять, а чего они на нашего Бога лаются и гундосят по полдня? Если долго гундосить, то в мошне денег прибавится?». Вишь, как: малец уж думает, что их вера им богатеть помогает. Срам, да и только!».

Ручила грозно супился и кивал: «Мало, мало их в прошлом году в Новгороде побили. Совсем обнаглели – в Людином конце порядки свои налаживать стали, а Неревский конец совсем оседлали. Вот народ и не выдержал. Слава богу, у нас не Новгород. Здесь хоть, считай, и пограничье, а свой порядок держим».

Пока княжеский гонец, пришедший на струге, отдыхал,  дьяк с грамотой побежал искать посадника. Еще в Клементском соборе не кончилась служба, как в крепость на сход у Георгиевского храма потянулись именитые мужи.

Народ, почуявший неладное, начал собираться у моста через Ладожку и судачил: «Раз у Георгия сбор, значит дело особое, воинское, жди напасти». Так оно и случилось.

Александр Ярославич писал в грамоте, что свеи вошли в Неву и просил посадника собирать ополчение. Воеводе наказывал: две трети пограничной дружины готовить на лодьи для похода. Сам Александр со своими переяславцами и владимирцами собирался быть в Ладоге через два дня.

Ручила Мирянич, не дожидаясь сбора у Георгия, приказал отправить стругу на Орехов остров, запирающий вход в Неву. Надлежало известить стоявший на нем морской дозор о запрете на выход из озера.

Пока ничего страшного не происходило. Появление не слишком большого, судя по княжеской грамоте, вражеского отряда в Неве – еще не конец света. И хоть намерения свеев до конца не ясны, понятно, что их цель не Ладога, а уж тем более не Новгород. Поэтому воевода действовал, как велел в таких случаях вековой устав. Ладожский посад переводился на осадное положение. На дорогах выставлялись секреты, а купцам запрещалось покидать городскую черту до отмены запрета князем.

 

Простому люду, топтавшемуся около крепости, в этот вечер пришлось помаяться.

Белесая северная ночь уже успела закутаться в темные одежды, когда бояре, воевода да посадник вышли из крепости, чтобы объявить ладожанам свою волю и волю новгородского князя.

На «пятачке» перед мостом зажгли факелы, и боярин Микула Лукинич, по традиции объявлявший решения малых и больших сходов, зычным густым голосом произнес:

- Ладожане! Люди ратные, посадские, и прочий народ православный!

Весть недобрая у нас. В Неве свеи объявились и стоят на Ижоре, замышляя зло. Может, на грабеж ижоры пришли, а может, и Ладогу воевать собираются. Сила у них не такая уж малая – десятка с три кораблей. С ними сумь еще. Ижоряне зорко следят за ними. Князь же наш новгородский Александр Ярославич перехватить хочет свеев, пока они еще кого-нибудь не дождались.

Нашему воеводе от князя приказ: готовить насады и лодьи для похода. Дружина пограничная с Ярославичем пойдет. Но это не все. Князь посадника просит: объявить ополчение.

Последние слова взорвали толпу мощным неровным гулом. Послышались крики: «Без нас женили!», «На кой?!»

- Погодите горло драть! – громогласно рявкнул Микула. - О том Михайло Федорыч сам скажет!

Ладожский посадник ступил на возвышение, хмуря косматые брови.

- Вы что думаете, я забыл, что с народом советоваться должен? А я и советовался! Именитых людей кто от сотен посадских выбирал? Вы! А для чего? Чтоб без свары да гвалта вашего суд вершить! Все мы и под Новогородом, и под князем. А Ярославич, хоть и молод, да разумен. Если б не сторожа морская, им заново налаженная, то видит Бог – не петухи б вас будили, а неприятельские трубы у стен. Мы с боярами порешили: ополчение Ладога даст, как всегда давала! Говори, Ручила!

Воевода встал рядом.

- А чего тут говорить? Вооружим всех! Гребцам-бойцам, как всегда, особая почесть и в дар от князя кольчуга. Кто лодью в поход дает – три гривны, кто струг – тому гривна. Идите по домам, да помните: через два дня Ярославич вас сам спрашивать будет. Да и у меня тоже плеть из руки пока не выпадает. А еще я выяснить намерен, почему князь о свеях в Неве вперед меня узнает!

Народ, бурно обсуждая услышанное, потянулся по улицам, останавливаясь у дворов и будоража сонных соседей. Возмущенные бабьи крики, поначалу редкие и резкие, вперемешку с собачьим лаем, становились повсеместными и переходили в протяжные причитания.

Звезды, проклюнувшиеся над Волховом, растерянно моргали, недоумевая, отчего вдруг нарушился порядок вещей, и людской муравейник внизу не встречает их появление привычной сонной тишиной. Ночной июльский воздух пропитался чадом факельной пакли, и это был запах войны.

 

Александр заснул только под утро. Все маялся, думал… Посадника в городе не было. Может, оттого разговор со старостами концов новгородского посада не получился? Хотя все пятеро бояр прибыли – не задержались на княжеский зов. На их кислых, надутых лицах читалось: «Больно ты надобен нам со своею морокой. Много тебе чести, сопляку, дергать по ночам степенных людей». И хоть каждому ловчий Яков, небезызвестный в городе человек, объяснил, что к чему, эти винные бурдюки только мотали головами на любое Александрово слово. Они и слышать не хотели о походе.

Всегда лояльный к решениям молодого Ярославича, неревский староста Ветлун Миккич, и тот заявил, что по такому поводу вече не собирают. Дескать, дело пограничное.

- Ты, Ветлун, будто забыл, как мой отец Ярослав от еми Приладожье отбивал, – говорил Александр. - Вы тогда ему хвалу пели денно и нощно, за то, что скор на подъем оказался и не стал вече уговаривать. Взял за шиворот именитых и сказал, что повесит, если их смерды с ним не пойдут. А как посадник ладожский бояр опосля похода костерил, да в Волхове грозился утопить, а народ его чуть не поддержал, забыли? Емь тогда Орехов остров оседлала и устья Ижоры, Тосны, Нази, Лавы. До Волхова дошла и на Ладогу собиралась! А свеи – это вам не емь или сумь.

- Ты князь, не топай на нас, - отвечал Ветлун. - В Ладоге дружина нынче в двое больше тогдашней. А порубежников в морскую сторожу не ты ли набирал? На Шелони крепости в прошлом году рубил. Это ж сколько людей! А Господин Новгород принял твои требования и всех содержит. Да не пойдут свеи в Ладогу, вот попомни. А то, какого б рожна они лагерем стали? Ижору грабить пришли. Пограбят, немного, пожгут, да уйдут.

Глаза Александра гневно сверкнули.

- Так ты хочешь сказать, боярин, что разорение вассальных деревень дешевле станет, чем новгородскую рать в поход снарядить? Так?

- А хоть бы и так? Что, как отец поступишь? Нож к горлу нам приставишь? Ты не он, Ярославич, да и мы ученые. Посадник прибудет или нет: вече, все одно, по-нашему приговорит.

Старосты поднялись, всем видом показывая, что разговор окончен.

Александр, чтобы скрыть свои чувства, повернулся к ним спиной, отошел к открытому окошку, помолчал немного, вдыхая пахнущий ночной сыростью воздух.

Память отбросила на несколько лет назад, когда бежали они с братом Федором из этого же детинца из-под носа разъяренной, голодной, распаленной боярами толпы. Сжатые кулаки хрустнули.

- В колокол поутру ударю – то мое право, - голос Александра прозвучал тихо, но жестко. – Никого принуждать не буду. Кто пойдет, тот пойдет.

- Ты - князь, и право - твое. Еще владимирцы у тебя есть, - отвечали бояре. – Кличь народ, если хошь. Охотников отговаривать не будем, но ни справы, ни жита на поход не дадим.

 

Наутро народ заметался по улицам города. Чуть солнце позолотило волховские воды, большой колокол на Софии грянул, пробирая души тревожным ознобом.

- Просыпайтесь, просыпайтесь! К Софии, к Софии! – кричали конные владимирцы из младшей дружины новгородского князя.

Город забурлил, загорланил, с руганью потянулся к соборной площади, заранее осуждая княжеское право требовать от людей немедленного сбора. Впрочем, созвать вече могла любая группа свободных граждан, если ее что-то не устраивало в жизни Новгорода.

 

Александр стоял на каменных приступках перед храмом, окруженный гриднями, и смотрел, как с разных сторон к Софийскому собору стекаются новгородцы.

Первыми появились представители Людиного конца: именитые ремесленники с большим количеством крепких молодцев – сыновей и подмастерий, что никогда не бывало лишним на вечевом сходе.

За ними, почти одновременно, прибыли загородские мужи и знатные граждане Неревского конца со своими сотскими.  Одеяния неревцев пестрели деталями водских, карельских, вятских костюмов. Детинец наполнился многоголосым гамом, колкими приветствиями и гоготом. Но как только в крепость от моста потянулись жители Торговой стороны во главе с посадником Степаном Твердиславичем и тысяцким, гогот поутих. Купцов и бояр Славенского конца, степенных корабелов Плотницкого, «софийские» встречали настороженно. 

Колокол уже не звонил, и было слышно, как над звонницей кричат перепуганные вороны, не решаясь вернуться на насиженные места. Ждали только архиепископа, без которого вече у Софии начинать запрещалось.

Многие бояре уже знали о вторжении свеев и живо обсуждали со своими старостами и сотскими неприятную весть. Сам Степан Твердиславич, предупрежденный ночью о происходящем, поспешил прибыть с Ильмень-озера, где был по судебным делам. Его невыспавшееся лицо являло миру нетерпеливое раздражение.

Поприветствовав князя и присутствующих, посадник велел тысяцкому и его стражам огородить подходы к площади от «лишней черни».

Наконец, показался владыка Спиридон. Прямой и высокий старец бодро вышагивал впереди своих служек, почти не опираясь на украшенный серебром посох. Пройдя мимо прочей паствы с задумчивым видом, архиепископ приблизился к Ярославичу и дал благословление. Потом, сосредоточено огладив седую бороду, устремил свой взор поверх голов.

- Молви отче! Молви! – пронеслось по толпе.

Мощный баритон вмиг пресек всякое шевеление и пересуды.

- Святая София собрала нас, господа новгородцы, чтобы услышали мы слово князя нашего, Александра Ярославича. Но сначала скажу я: чтоб не порешили вы на вече, помните, обида, чинимая неприятелем землям нашим, есть преступление перед Господом, ибо велел он всяким языкам жить в мире и не преступать чужого предела!

- Наши пределы пока не в обиде! Не знаем мы, чего свеи хотят! Мож то не лыцари, караван с королевским товаром! – крикнул кто-то из славенских бояр.

- Да! Верно! – Поддержали его купцы. - Что ты князь хочешь от нас? У нас нынче и с немцами ряд, и с Любеком торговля, и со свеями!

Александр поправил спадавшие на лоб каштановые кудри и вскинул правую руку над головой.

- Не караван то, господа новгородцы! Сколько кораблей в самом большом иноземном караване? Восемь, десять, две дюжины? Сторожа морская донесла: на тридцати шнеках пришло не меньше пятнадцати сотен воинов. Из них половина в железе и с ними бискуп римский. В подручниках сумь у них. Вместо товара - боевые кони.

Александр сделал паузу, выжидая, пока ропот удивления не поутихнет. Дождавшись, тряхнул головой, повел плечом. Голос молодого князя, повыше и звонче, чем у Спиридона, рванулся над площадью, ударив в перепонки металлическими нотками:

- А может Новгород позабыл, как крестоносные псы в набеги ходят и зачем им бискупы?! Может, у еми или литвы спросите? Думаю, что и поближе найдутся, кто про то ведает. Например, карела или водь. Неревский конец, чего молчишь?!

Но вместо Неревского откликнулся Славенский.

Вперед вдруг выступил известный кулачной удалью и количеством бесшабашных почитателей младший брат новгородского посадника – Домаш. Рослый, дородный молодец был лет на пять старше Александра. Златокудрый, розовощекий, сероглазый, только переломанный плоский нос портил его медовое лицо. Девки с ума сходили по завидному жениху, а парни побаивались.

- Ты, князь, скажи, где встретить врага намерен? Ведь все одно: со своей дружиной пойдешь, даже если Новгород ополчения не даст.

- Пойду, - кивнул Александр. -  При мне папские слуги русскую землю топтать не будут. А пойду в Ладогу. Пока идти буду, мне птицы подскажут, где гости нежданные. Свеям путь через наши леса не по силам. А в Волхов, сам знаешь, из лесных рек не зайти.

- Ха, птицы! Лихо! - недоверчиво усмехнулся Домаш. Он хотел еще что-то сказать, но старший брат Степан Твердиславич, чертыхаясь, запихнул его обратно в толпу.

- Хватит, тебе языком трепать! С князем все ж говоришь! – прикрикнул посадник, гневно оглядывая прочих именитых мужей, словно собираясь закатить кому-то из них оплеуху. Он вышел на середину пространства, отделяющего вече от соборной паперти.

- Я вот что скажу, господа новгородцы. Если и впрямь свеи в Неве стоят, то не в поход собираться надо, а послов отправлять для замирения. Нет никакого резона сейчас воевать. У Новгорода всегда найдется, чем иноземцев удивить да заманить.

- Святая правда! Мир нужен! – закричали со всех концов. -  Дадим людям Эрика привилегии, а после на их товаре хороший барыш возьмем! Сами в арабы и греки повезем! В Кафу да Сумеркент!

- Не верим! Не верим, что свеи без разбоя уйдут! Под торговые посулы они, может, в Ладогу и не полезут, однако Приневье разорят! Не ижору, так наши деревни станут жечь, к вере своей принуждать!

- Кто тама?! Кто? – заорали из Плотницкого конца, ближе всего стоявшие к Неревскому.

- Чего ктокаете?! То я, в крещении Василий, прозвищем Жало, из карелы! Воском да медом торгую, – протиснулся вперед седой жилистый дядька с аккуратной бородой и заплетенными в короткую косу волосами. – Как за медом ко мне посылать, так признаете! А медок тот бортники в полях да лесах на правом Невском берегу собирают! Да у Хеппо-озера, да у Морь – реки!

- Знаем мы тебя, как не знать! - откликнулся Загородский конец. - У твоего брата на улице Великой сбруи лучшие из лучших. Да уж больно дороги!

По толпе раскатился хохот.

Посадник поднял руку, чтобы прекратить шум.

- Мы здесь не про сбруи говорим. Князь Александр Ярославич спрашивает нас: дадим мы войско для похода или нет. Я и старосты концов приговорили: рать новгородскую пока не собирать. Война - дело накладное, да и причины нет особой. Глядишь, свеи сами уйдут. Послов к ним отправим.

Большая часть вече одобрительно загудела, закивала.

По спокойному лицу Александра было видно, что он иного не ожидал. Дослушав посадника, князь обернулся к владыке Спиридону.

 

До вече они успели переговорить. Архиепископ давно оценил в молодом князе умение обращаться за советом. Могущественный пастырь, самый влиятельный и богатый человек в Новгородской земле, всегда знал, с какого боку подходить к волеизъявлениям сограждан.

- Ты, князь, делай то, что задумал. Зови с собой охотников постоять за пределы новгородские. Но помни, посадник и бояре опасаются укрепления твоей силы. Они видят в тебе отца - Ярослава, а им это - кость в горле. Так что войска посадского не жди и не проси их о том. На ратных охотников я тебе дам. В Ладогу, для верности, весточку отпишу. А ижора и карела сами пойдут. То их земля.

- Спасибо, отче, - Александр взволнованно, схватил руку владыки, чтобы припасть к ней, но был остановлен.

- Погоди. Принародно тебя благословлю. А сейчас пойдем со мной, Ярославич, - Спиридон хитро улыбнулся, - мошну трясти.

- Скажи, только одно, отче, - спросил Александр. – Почему ты так благоволишь ко мне?

Разве не Господин Великий Новгород крикнул тебя своим пастырем?

Архиепископ сурово приподнял бровь. В темных, почти черных, глазах мелькнула укоризна.

- Я вере служу, Олекса… А значит и всей нашей земле. А в ней - всяк язык и всяк человек под защитой Господа. Собаки кесаря римского за верой пришли, а не в зажитье. Мне не впервые доносят: их папа – твой тезка, спит и видит нашу чудь под католиками. Купцам с Готланда известно наверняка: литва, Орден и свеи в союзе, а злато Ватикан дает. Водь копорская давно в эту сторону глядит. Попомни меня, старика: нож в спину она готовит. Но на то и кольчуга, чтобы спину прикрыть. Дать свеям по зубам сейчас - потом легче с другими будет.

 

Пока вече шумело, Спиридон, что-то объяснявший своим служкам, поймал взгляд Ярославича и кивнул, дескать: «Говори».

Александр немного подумал, с чего бы начать. Теперь требовалась словесная хитрость, да и лести подпустить не мешало.

Слова князя, от которого многие, особенно степенные горожане, ожидали бессильного неудовольствия, удивили толпу.

- Земной поклон вам, господа новгородцы, что явились на зов Святой Софии! Истину сказал посадник! Война – дело разорительное. И для торговых людей, и для ремесленных, и, даже для смерда. Но не в ваши кошели я залезть хотел, когда в колокол ударял. А свой предложить. Пришел я сюда охотников звать, со мной на Ижору-речку идти. Вместе гостей спрашивать будем, чем им так любы наши края. А против посольства ни я, ни дружина моя возражать не станем. Миром обойдется, так еще лучше, а нет – вы же сами сказали, что у лыцарей добра полно.

Площадь взорвалась криками: «Ай да князь! Любо! Мы с тобой пойдем!». Кричали, в основном, те, кто стоял позади, за спинами степенных: часть Неревского да Людин конец драли глотки так, что звенело в ушах. Надо всем этим буйством, как дуб в грозовом поле, возвышался владыка Спиридон и смотрел на обескураженные лица посадника и тысяцкого, пряча усмешку в седую бороду.