Василия Петровича Попова хоронили, как и положено, на третий день. И день был воскресный.

Жёлтый автобус "ПаЗ" с траурной чёрной полосой вёз гроб и людей, пришедших проститься.

Октябрина Савельевна, в тёмной одежде, осунувшаяся за эти дни, сидела у гроба, придерживала крышку, чтобы не съехала на рытвине или повороте.

Цветов было не много, венок один, из тёмно зелёных металлических листьев, с чёрной табличкой – с последнего места работы.

Да и людей-то немного: бригадир Хрынов, Анатолий Макаров, Батистов; какая-то дальняя родственница Попова, пожилая, всё время беззвучно плачущая женщина, которую никто не знал, кроме Октябрины Савельевны; знакомый Василия Попова по одной из прежних работ – незаметный мужчина, чем-то и похожий на Попова; сыновья… Сергей, конечно же, приехать не успел. Николай сидел рядом с матерью, тоже положив ладонь на крышку гроба, и тупо глядел вниз, на блестящие от гуталина старые свои полуботинки.

Соседка Соколова, никогда раньше близко с Поповыми не общавшаяся, все эти дни была рядом с Октябриной Савельевной, помогала, и сейчас рядом сидела, всё такая же торжественная.

Алёша сидел на заднем сиденьи, вжавшись в угол. Он понимал, знал, что там, в ящике обитом красной материей, лежит отец, в чёрном костюме, в котором Алёша видел его раньше лишь на фотографии, непохожий на его живого папу, но это он. Он ещё здесь, рядом, но его уже нет, нет, не будет никогда…

Вспомнилось, как прошлым летом ходили они в парк вдвоём – нечастая радость – карусели, мороженое… Всё, не будет больше этого… Алёша смотрит на гроб, на строгие лица, и поспешно отворачивается в окно – там яркий день, спокойные безразличные к его горю люди…

Гроб на руках (Хрынов, Макаров, тот незнакомый мужчина и кладбищенский рабочий в тёмно-синем комбинезоне) пронесли от автобуса к яме, опустили на железные подставки…

Сказал немного и хорошо Батистов. Макаров будто вытолкнул из себя:

- Прости… Василий… Петрович…

Рабочий ловко и безразлично забил уже вставленные в отверстия в крышке гвозди, достав молоток из глубокого кармана комбинезона. На верёвках опустили гроб в яму, бросили по горсти земли, зарыли…

… Сергей только и успел на девятый день.

Бесконечная дорога в поезде прервалась на день в Москве, с утра до вечера пришлось ждать. Хотел купить подарок матери, да так ничего и не выбрал (и денег-то не ахти, да и – он уж знал – не угодишь ей), промаялся весь день на вокзале и привокзальной площади – всё там походило на барахолку. Сходил даже два раза в вокзальный видеосалон. В первый раз показывали старый фильм про Фантомаса. А второй фильм был порнографический – Сергей уж не знал, как и досидеть, рядом ещё девчонки какие-то… И ночью, в поезде – то картинки из фильма, то узкоглазая сибирская красавица привидятся… Утром он вышел на вокзальный перрон родного города, в котором не был почти год…

- Ты откуда взялся, бичара? – окликнула молодая смазливая бабёнка, в которой Сергей не сразу и узнал бывшую одноклассницу, тайную любовь, недоступную в то школьное время, Светку Рогозину. (Да она, вроде, уже не Рогозина…)

- Из-под снега вытаял.

- Так заходи в гости-то.

- Зайду.

… Днём вдвоём с матерью поехали на кладбище. У Алёши сегодня, кажется, последний день в школе перед летними каникулами, у Кольки "консультации" перед выпускными экзаменами.

У входа на кладбище женщины продавали искусственные цветы – карнавально-яркие. И так это показалось Сергею неуместно здесь… А мать два цветка купила…

Стояли у осыпавшегося с боков, чуть осевшего уже бугорка, с металлической, окрашенной серебряной краской пирамидкой, на ней чёрная с белыми буквами табличка: "Попов Василий Петрович 193… - 198…" Увядшие гвоздички по верху могилы, железный венок примотан алюминиевой проволокой  к ограде: "Василию Петровичу от товарищей по работе".

- Надо было лопату взять, подровнять хоть, дёрном обложить, - когда справился с подступившим к горлу слёзным комом, сказал Сергей.

- Мне сказали, что до сорокового дня не положено ничего на могиле делать, - отозвалась мать, убирая, всё же, завядшие цветы, втыкая в глинистую землю купленные только что искусственные.

- Отчего он, хоть сказали? – решился спросить, наконец, Сергей.

- Сказали… От палёной водки какой-то… - сдерживая подступившие слёзы проговорила мать. И добавила с отчаянием даже в голосе: - Ты-то хоть не пей!

Сергей не ответил.

"Эх, отец, отец… Эх, отец, отец…" Он отошёл к соседней могиле, присел на скамейку, впервые открыто при матери закурил. Она промолчала.

Подул ветер. Не со стороны города – из полей, из лесной, речной, озёрной дали. Сергей, почему-то сейчас представил эту безмерную даль, весь огромный мир… который заканчивается для человека на земле бугорком земли, могилой…

Легкий звон, сливающийся в гул, стоял над кладбищем – огромным городом мёртвых. То позванивали, дребезжали металлические венки…

Мать поехала на работу (отпросилась сегодня лишь до обеда), а Сергей домой.

Во дворе он снова, случайно, встретил Светку Рогозину.

Можно было даже и не говорить, не спрашивать ничего, но Сергей спросил:

- Ну, зовёшь в гости-то?

- Зову, зову, - и деловито пояснила, - дочка у бабушки.

- Я тогда в магазин.

- Давай. Помнишь ещё, где живу-то?

- Помню, помню…

В магазине он понял, что вина-то не купить, талоны же надо. Талоны у матери есть, спрятаны где-то. Да и с поминок кое-что осталось. Но брать из дома не хотелось.

Купил кое-каких продуктов, конфет. Вышел с пакетом в руке на крыльцо, стоял в растерянности.

- Чего, земляк? Закусить есть, а выпить нечего? – Сергей обернулся на голос. Машина такси стояла у тротуара, и в приоткрытую дверь выглядывал лысый, но при этом усатый, мужик. Лысина аж сияла на солнышке, а кудреватые волосики вкруг неё золотились.

Сергей сразу сообразил, отозвался:

- Есть что предложить?

- Садись, сладимся…

Взял сперва лишь бутылку портвейна, чем явно разочаровал таксиста. Подумал и взял ещё бутылку водки.

И Колька, как по заказу, встретился. Шёл, видно, из школы, с консультации. В новых кроссовках, в чёрных штанах зауженных "под джинсы", в белой рубахе…

- Матери скажи, что не приду ночевать сегодня.

- А чево?

В пакете звякнули бутылки, хорошо, что не прозрачный пакет-то.

- Дела, брат, дела! Должен человек после Якутии, - (он сказал "Якутии" с ударением на первую "и", как говорили там, в Сибири), - отдохнуть, друзей повидать? А?

- Скажу, - без особого энтузиазма ответил Колька. Он тоже дома засиживаться не собирался – договорились с Наташей о встрече.

… Со Светкой всё получилось как-то быстро, неряшливо.

Утром трещала голова, и во рту, как говаривал "королевский бич" Лёня, будто драгунский полк ночевал. И ещё запах горелого масла с кухни.

Поняв, что его сейчас вытошнит, поспешил в туалет.

Умылся холодной водой – вроде легче стало. Светка сидела в кухне, в несвежем коротком халате… Ему как-то стало… стыдно самого себя, что ли…

Сергей быстро оделся.

- Ну, я пошёл.

- Поешь? – лениво спросила женщина. Лицо её сейчас было страшным – опухшее, бледное, морщины у глаз. А ведь вчера-то красавицей казалась, будто бы та, из десятого класса, Светка.

- Нет.

- Ну, приходи вечером-то.

- Поживём – увидим. Пока.

Хорошо хоть матери дома не было. Братьев тоже. Ключ мать ему отдала отцовский.

Сергей поковырялся в консервах, но не смог есть. А чаю крепкого и сладкого выпил, да ещё и лимон нашёлся. Стал в себя приходить.

Из радиокоробки раздался знакомый уж до тошноты тоже голос: "Все спрашивают, что такое перестройка. Работать каждому честно на своём месте – вот что такое перестройка…"

"Умеют же люди трепаться, - Сергей выключил радио, - А ведь надо чего-то думать, куда-то, и правда, на работу… Нет. Не смогу я тут. Уеду, уеду".

Днём собрался сходить к Леониду Владимировичу, бывшему преподавателю художественной школы. Папку с рисунками достал. И только сейчас вспомнил, что искать учителя надо теперь не в школе, а в церкви.

Он знал, что действующая церковь у них в городе одна, у вокзала, туда и направился.

На входе подумал, что надо бы перекреститься, но уже было поздно, уже вошёл.

Шло, как понял Сергей, отпевание, гроб стоял, стояли люди с печальными и строгими лицами, священник (а может, дьякон) ходил вокруг гроба, помахивая кадилом, из которого шёл сладковатый дым, выпевал что-то непонятное. Но слова: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть попрал и сущим во гробех живот даровал", - Сергей понял. И слова эти поразили Сергея. И поразил тон, голос священника, едва ли не радостный, в такую-то минуту…

Леонида Владимировича было не видно. Спросить Сергей постеснялся, постоял у дверей, поглядел на иконы, на стенную роспись и вышел.

Он шёл и думал, вернее, вспоминал, как однажды, давно-давно (ему, наверное, лет пять было), отец взял его в гости к бабушке – своей маме. Как теперь понимал Сергей, тайком от их матери. Видно, был между свекровью и невесткой конфликт. Никогда мать о бабушке, матери отца, не говорила. Да и отец-то помалкивал. Сергей помнил, что бабушка была сгорбленная, кажется, почти слепая. Жила в деревянном домике, где-то у реки. Точно помнил, что угостила его куском торта (видимо, ожидая сына и внука и купила). И ещё – поразили его тогда иконы в доме и горящая лампадка перед одной из них. Верующая бабушка-то была! Значит, и отец, наверняка, крещёный. Не потому ли и не сошлись бабушка с матерью, что внуков не крестили?.. Но, если отец крещёный, то ведь его отпевать надо было, как вот сейчас в церкви…

Плавный и торжественный колокольный звон вывел его из раздумий. Откуда звон? Ведь уже далеко ушёл от церкви… И увидел храм, тот, что всегда стоял в запустении, на берегу, возле старого кладбища.

И ноги сами повели Сергея туда. И он уже точно знал, что там и встретит Леонида Владимировича, и, может, получит ответ на свои вопросы. И он уже заранее сложил пальцы для крестного знамения.