2. СПРАВЕДЛИВЫЙ ГОСПОДИН ДАЛЬ.

Владимир Иванович, как обычно, проснулся рано, хотя вечером засиделся над рукописью. Казалось, выспался, но голова слегка побаливала, поэтому он решил удлинить маршрут привычной утренней прогулки. Даль направился к Уральским воротам Оренбургской крепости, возле которых возвышался бастион с торчащими из бойниц стволами пушек. Навстречу ему из полосатой будки вышел часовой и, узнав ежедневно совершавшего прогулку видного губернского чиновника, вытянулся в струнку. За воротами, в посаде, царило утреннее оживление, запоздало кричали петухи, лаяли собаки, блеяли овцы и козы, в воздухе стоял запах кизячного дыма.

Владимир Иванович вышел к реке. На противоположном берегу белело здание Менового двора, к которому примыкал сад с высокими уже деревьями. Там пока тихо, но притихший в зимнее время берег скоро оживет, наедут купцы, и в базарные дни, почитай, весь город будет там. Владимир Иванович явственно представил себе массу народа, кишащего у торговых рядов, и словно донеслись до него крики верблюдов, топот копыт, скрип тележных колес, замелькали перед глазами полосатые халаты, белые чалмы, пестрые тюбетейки, лисьи шапки и закопченные солнцем лица мальчишек, дергающих взрослых за полы одежды, выпрашивая подаяние.

Даль спустился под береговой обрыв, пошагал, заложив руки за спину, по влажному песку. У самой реки стоял кожевенный завод, от него потянуло вонью, и Владимир Иванович ускорил шаги, чтобы скорей миновать это место. Впереди у нависшего над водой осокоря два обывателя, переговариваясь меж собой, большими, прикрепленными к длинным шестам сачками ловили рыбу. Увлеченные своим занятием, они не заметили приблизившегося к ним человека. Он постоял, вслушиваясь в их разговор. Когда рыболовы принялись перебирать свой улов, сообщая друг другу, кому что попалось, прозвучало незнакомое Далю название рыбы: синтешка. Владимир Иванович, подойдя ближе, попросил показать ему эту рыбу. Рыболовы, испуганно переглянувшись, просьбу исполнили. Владимир Иванович достал из кармана записную книжку с карандашиком и что-то там записал. Это усилило испуг рыболовов.

— Ваше благородие, вы уж не выдавайте нас, — сказал один из них. — Мы совсем немного наловили, на ушицу, чтоб детишек накормить.

Даль усмехнулся.

— Вообще-то рыбу, когда она нерестится, ловить нельзя, но ладно, вы подарили мне слово, и я никому о вас не скажу, — ответив он полушутливо.

Вернувшись домой, Владимир Иванович тут же перенес свою запись в толстую тетрадь, нарисовал показанную ему рыбку, поискал в справочниках ее научное название, а рядом с местным названием сделал пометку: «Из говора оренбургских казаков». Он изо дня в день вел эту кропотливую работу, может быть, еще не вполне осознавая, какой грандиозный труд затеял. Пройдут десятилетия, прежде чем этот труд будет завершен и просвещенная Россия зарукоплещет уже седовласому сыну двух обрусевших иностранцев — датчанина и немки, создавшему изумительный «Толковый словарь живого великорусского языка».

А пока он, чиновник особых поручений, ходит по необходимости на службу в канцелярию генерал-губернатора, готовит ответы на запросы из далекой столицы империи либо разбирается с делами, поступившими из уездов и башкирских кантонов. Служебное время для него точно не установлено, он может провести весь день и в своем домашнем кабинете, забитом книгами, всякого рода записями, гербариями, чучелами зверей и птиц, образцами драгоценных уральских камней. Он не теряет ни минуты, мысли его в работе всегда и везде — бродит ли среди простонародья, встречается с высокими чинами или сидит в гостях у добрых знакомых.

Завтра утром для исполнения поручения Перовского он отправится в Белебеевский уезд, поэтому сегодня приготовит бумаги, которые понадобятся в поездке, уложит в баул сменную одежду и вечером ляжет спать чуть раньше обычного.

* * *

...Дорога то взбегает вверх, то устремляется вниз, в низинах пересекает неторопливые речушки или огибает заросшие камышом озерки.

Весна нынче выдалась ранняя, и сразу же повеяло засухой, не было ни одного дождя, чтобы смыть накопившуюся за зиму грязь и мусор. Придорожная трава уже к началу лета пожухла.

Тарантас, покачиваясь на рессорах, нагонял дремоту, но Даль бодрствовал. Откинув капюшон своего дорожного пыльника, он с любопытством посматривал по сторонам, время от времени спрашивая у ямщика, как именуется речка, которую пересекли, или деревня, оставшаяся в стороне, или гора, виднеющаяся вдали.

На облучке сидел широкоскулый, средних лет башкир с загоревшим до черного блеска лицом. Пара коней шла ровной рысью и по утреннему холодку одолела довольно большое расстояние. К полудню солнце стало припекать, и ямщик, сняв стеганый бешмет, положил его рядом с собой, расстегнул пуговицы рубахи.

— Сколько дней займет дорога до Асылыкуля? — спросил у него Даль.

— Смотря как часто будем менять коней. Ежели на каждой станции ждут нас хорошо отдохнувшие, сытые кони, за два дня доедем.

Ямщик свободно говорил по-русски. Даль стал расспрашивать его, откуда он родом, какая у него семья, давно ли справляет ямскую службу.

— Мой аул — у истоков Демы, всего в десяти верстах от столбовой дороги, — оживился ямщик. — Коль господин чиновник согласится, можем завершить сегодняшний путь там, переночевать в моем доме.

Получив согласие, ямщик обрадовался, как ребенок, получивший гостинец, и заторопил коней. Но когда дорога пошла круто на подъем, позволил им идти по своей воле, намотал вожжи на выступ облучка, дал отдохнуть рукам, положив их на колени. Владимир Иванович начал подремывать. Разбудила его негромкая песня ямщика:

Погружая весла в Агидель,

Светлые пересекая воды,

Я взгрустнул нежданно и запел —

Прожитые вспомнились мне годы...

Владимир Иванович вслушался в протяжную башкирскую мелодию, стараясь запомнить слова песни. Торопливо достал из кармана записную книжку. Ямщик, услышав шелест бумаги, обернулся и умолк.

— Пой, душевно поешь, — сказал Даль по-башкирски. Ямщик изумился:

— Господин чиновник знает наш язык?

— Немножко. Стараюсь изучить.

— А зачем вы собрались записывать? Песни просто запоминают и поют. Только сказания, такие, как «Юсуф и Зулейха» или «Тахир и Зухра», грамотные люди записывают.

— Я, дружок, сам не пою, ни голоса нет, ни слуха, так хоть слова буду знать. У каждой вашей песни есть своя интересная история, у этой, наверно, тоже есть.

— Это — «Песня гребца», о ней я ничего не слышал, ее просто так поют. А вот перед тем, как спеть «Ашкадар» или «Шауру-килен», рассказывают печальные истории о людях, про которых сложены эти песни.

То, что господин чиновник понимает по-башкирски, с одной стороны, расположило ямщика к нему, с другой — насторожило. Кто его знает, разговоришься с ним, сорвется с языка что-нибудь не то, потом доказывай, что ты не верблюд. Прежде, случалось, за песни и разговоры о Пугаче и Салавате притягивали к ответу.

Даль повторил просьбу, чтоб ямщик спел еще, но тот отнекался, дескать, ничего пока на память не приходит. Лишь пообещал:

— Ладно, дорога длинная, может, спою, коль что вспомнится.

Да так и не спел.

Вечернее солнце уже коснулось далеких холмов на западе, когда ямщик, указывая кнутовищем, сказал:

— Вот мой аул, подъезжаем.

Вскоре он заехал во двор без ворот. Из избы выбежала женщина — как выяснилось, его жена, высыпали дети. Старшие кинулись распрягать лошадей, младшие облепили отца. Он приласкал двух маленьких сыновей, взяв их на руки. Шепнул жене:

— Крыша у моего седока соломой крыта*, не распускай язык.

Путники умылись, тем временем хозяйка приготовила две плошки с айраном — водой, подкисленной коротом.

— Кумыс еще не делали, хоть айрану выпейте, горло с дороги промочите, — сказала она.

Даль выпил и, вернув плошку хозяйке, поинтересовался, как такой напиток готовится. Ответил муж, жена молча улыбалась.

 

Немного погодя поужинали, устроившись под открытым небом на паласе, постеленном возле летнего очага с коротенькой трубой. Темнело. Хозяйка ушла в избу готовить постели. И это время с улицы послышались возбужденные голоса, напротив двора остановились несколько мужчин, споривших о чем-то меж собой. Хозяин направился к ним. По долетавшим до Владимира Ивановича обрывкам фраз он понял, что мужчины хотят поговорить с проезжим чиновником, дабы он разрешил их спор, и тоже вышел на улицу. В разговоре выяснилось вот что. Много лет назад согласно башкирскому обычаю был исполнен обряд «прикусывания ушей», двух младенцев — мальчика и девочки, то есть они были помолвлены. Когда подошло время сыграть свадьбу, отец жениха заплатил отцу невесты калым, отдав ему довольно много своего скота, но невеста неожиданно умерла. Теперь жених и его отец требовали вернуть калым, а несостоявшийся тесть доказывал, что вправе не возвращать его, поскольку не виноват в этой беде, и к тому же предлагает взамен умершей другую свою дочь.

— И старшина, и мулла говорят, что парень должен жениться на ней, таков обычай, — настаивал отец невесты.

— Нам не нужна калека, она же хромоногая, — возражал отец жениха.

— Что поделаешь, коль твоему сыну выпало такое счастье. Так распорядилась судьба.

— Ишь ты, раз тебе это выгодно, и на обычай, и на судьбу ссылаешься. Тут надо решать по закону. Вот, господин чиновник, потому мы и решили обратиться к вам.

Даль задумался. Он представил, какой жизненной трагедией все это может обернуться, что ждет и без того несчастную девушку в семье, где ее будут ненавидеть. Если же эта семья ее не примет, а другая не вернет калым, главы их станут непримиримыми врагами.

— Закон тут не поможет, — сказал он, вздохнув опечаленно. — Договоритесь меж собой по-человечески. Я, например, счел бы справедливым вернуть половину калыма.

— Нет, господин чиновник, я своим скотом не поступлюсь, пусть вернет все, — вскинулся отец жениха.

— Ладно уж, отец, давай согласимся, — сказал сын.

— Молчи сопляк! Не тобой был нажит отданный скот.

— Я согласен вернуть половину, не чужие ведь мы люди, общались по-доброму, и впредь бы жить не ссорясь, — сказал отец невесты. — Трудно расставаться с тем, что уже привык считать своим, но, хоть и трудно, отдам, согласись и ты, корзаш...

Отец жениха заколебался.

— Ладно, верни крупный скот с приплодом, мелкий можешь себе оставить.

— Нет, корзаш, приплод — счастье, выпавшее на мою долю. Когда держишь скот, дело без убытков не обходится. Телка у тебя могла сдохнуть или в яловых остаться — я ее сохранил, теленка дождался и выходил. И так уж вместо телки корову получишь...

— Телка стельная была, — буркнул отец жениха.

Даль, решив поставить точку в споре, сказал:

— Приплод остается у того, кто его получил. Калым, как я сказал, надо разделить пополам. Давайте ударьте по рукам и живите в мире. Это будет по-человечески.

Спорщики, наконец, пришли к согласию. Даль вздохнул облегченно. Вот ведь, люди ищут себе опору в законах, но на все случаи жизни законов не напасешься. Жизнь намного опережает законодателей, поэтому не лишне обращаться и просто к здравому смыслу.

* * *

На третий после отъезда из Оренбурга день увидели Асылыкуль, вернее, не само озеро, над ним стоял туман, а гору Нору, подпирающую озерную гладь красной глинистой пятой. Ямщик заторопил лошадей. Пока доехали до селения Бурангул 12-го кантона — конечного пункта поездки — туман рассеялся.

Ямщик предложил было остановиться у его знакомых, но на сей раз Даль, чтобы подчеркнуть официальный характер своего визита, велел подвезти его к дому старшины.

Спорная земля, оказалось, лежит в долине реки Сюнь. Бурангуловцы в свое время отдали сенокосные луга у реки в аренду припущенникам и теперь требовали их обратно до истечения договорного срока, ссылаясь на то, что арендаторы начали нарушать условия аренды, а те лишаться богатых травами угодий, естественно, не хотели. Вдобавок границы спорной земли были обозначены приблизительно, долина то расширялась, то сужалась, из-за этого ежегодно в сенокосную пору вспыхивали ссоры, доходившие до драк. Местные начальники, взявшись разрешить спор, старались побольше урвать от обеих сторон и вместо того, чтобы развязать узелок, еще больше его запутывали.

Владимир Иванович с присущей ему дотошностью потратил на изучение подробностей этого дела, документальное уточнение границ отданной в аренду земли и примирение завраждовавших сторон более недели. Но он не жалел потраченного времени, потому что — пусть и урывками — одновременно удовлетворял свои краеведческие интересы. Чтобы поупражняться в башкирской разговорной речи, он старался как можно реже обращаться за помощью к приставленному к нему переводчику, объездил берега Асылыкуля, выспрашивая, как называется та или иная гора, речка, урочище, какие с ними связаны предания. В его записной книжке появилось множество местных названий: Бурлы-тау, Бика-тюбе, Караул-тау, Кучлар-коро, Келим-бет, Угуз-кул, Таш-бурун, Карагач, Балкан-тау... Записав их, он сделал пометку, что в башкирской речи нет звука «ч», поэтому некоторые названия нуждаются в уточнении: записаны так, как прозвучали из уст переводчика-татарина (у него, например, башкирское название озера «Асылы» превращается в «Ачулы»).

Внимательные синие глаза оренбургского чиновника, его доброжелательность и спокойный характер побуждали собеседников раскрывать перед ним душу, благодаря чему он записал еще несколько песен. И в один из тихих вечеров ему очень повезло: услышал от старухи-башкирки сказание «Зая-туляк и Хыу-хылу» — изустную повесть о страстной любви земного юноши и дочери подводного хана — владыки озера Асылыкуль. Хотя быль в сказании переплетена с небылью, ясно слышны в нем отзвуки древней истории башкир — истории времен Чингисхана.

Спустя некоторое время «Зая-туляк и Хыу-хылу» в пересказе Владимира Даля появится под заглавием «Башкирская русалка» в журнале «Москвитянин», восхитит читающую публику.