3. ОБЖОРНАЯ КОМАНДА.

С тех пор, как началась тяжба с Тимаш-баем из-за леса, в Саньяпе нарастали озабоченность и тревога. Одни видели причину этого в поступке хорунжего Давлетбая: не продай он бояру свою якобы долю леса — не разгорелись бы такие страсти. Другие винили в их разжигании старшину Рыскула. Некоторые считали, что надо уступить спорный лес бояру и на том успокоиться, — мало ли вокруг лесов, да и кто когда-нибудь брал верх в тяжбе с богатеями? Упорствуя, лишь накличем на свою голову новые беды, говорили они.

Рыскул на сходе пытался успокоить народ, сообщив, что подал от имени общины жалобу генерал-губернатору, запросил выписку из межевой книги и, как только получит ее, начнет судиться с бояром. Хотя это сообщение должно было породить надежду на успех, уставшие от всяких передряг саньяповцы лишь еще больше разволновались, тревога усилилась.

Попробовал Рыскул послать верных людей к башкирам, обитающим в долинах Большого Ика, Сурени, Чебенлинки и Юшатыра, с тем чтобы прощупать их настроение, заручиться их поддержкой в затеянной им борьбе. Посланцы вернулись с неутешительными вестями. Обстановка, докладывали они, везде примерно одинакова. Народ придавлен, у башкир сокращаются пастбища, сенокосные угодья, бортевые и охотничьи угодья, царская служба становится все более обременительной, растут поборы, люди этим недовольны, однако подняться на борьбу не в состоянии, не доверяют друг другу, всюду шныряют доносчики, едва проронишь неосторожное слово — о нем тут же сообщат куда следует. «Эх, куда подевались наши прежние батыры? — опечалился Рыскул, — не то что плечом к плечу встать — локтем не на кого опереться!» В самом деле, те, кого принято называть «иль агалары», то есть старшими, руководителями народа, став всякого рода начальниками, отрастили животы и пекутся лишь о собственном благополучии, — в большинстве своем они либо трусливы, либо подкуплены милостями вышестоящих властей. Народ расслоился, стал подобен стаду без пастуха, которое любой волк может растерзать. И казаки, еще не так давно потрясшие Россию, признав царем Пугача, теперь измельчали. Одни, разбогатев, оберегают свое богатство от казаков же, у других голова занята тем, как прокормить семью. Возможно, удастся поднять на борьбу отдельные аулы, целую волость или даже кантон, но куда потом, потерпев поражение, податься? В степь, к казахам? Но Джихангир, хан ближней, Малой орды, испортив отношения со Средней ордой, угодничает перед русским царем, башкир, ищущих защиту под его крылом, выдает царским слугам. Среди казахов растет авторитет Асатай-батыра, только где его отыщешь? Вольным ветром гуляет он по бескрайним просторам, объявляется то там, то тут и сразу исчезает...

Решение уездного суда, принятое в пользу помещика Тимашева, обескуражило Рыскула. Заходили к нему аксакалы юрта, склоняли к тому, чтобы махнуть рукой на спорный лес. Рыскул решил стоять на своем. Он все еще надеялся разрешить спор, опираясь на закон. Но тут выяснилось, что люди Тимаш-бая опять рубят лес у речки Купли, причем намеренно в первую очередь валят бортевые деревья, губят один из исконных источников пропитания башкир. Это уже ни в какие ворота не лезло. Рыскул, собрав верных ему людей, опять налетел на рубщиков, прогнал...

В ответ в Саньяп прибыла из Оренбурга «обжорная команда». Это было своего рода наказание, придуманное вместо прежнего наказания плетками. Когда в каком-либо ауле, на летней стоянке или в волости вспыхивали волнения, выказывалось непокорство властям, туда якобы для разбирательства направлялась специальная команда. Местным жителям вменялось в обязанность расселить ее, поить и кормить. Такие команды наделялись неограниченными полномочиями, могли, подменяя суд, налагать большие штрафы, держать людей под арестом, месяцами сидеть на шее народа, объедаясь за его счет. Поэтому их и называли обжорными.

В Саньяп прибыли 12 человек: судебный исполнитель, представитель уездной управы, землемер, стражники... «Обжоры» действовали так, чтобы придать разбирательству законный вид и внешнюю благопристойность, привлекали к нему с одной стороны нескольких представителей юрта, с другой — приказчика Жирникова с его людьми.

В споре каждая из сторон приводила свои доводы. Тамгам на деревьях и родословным записям (шожере) было противопоставлено отсутствие соответствующих доказательств в межевых книгах. В ходе расследования внимание приезжих чиновников постепенно сосредоточивалось на том, что юртовой старшина и его окружение не выполняют решение уездного суда, препятствуют рубке леса для государственных нужд, даже заставили перевозчиков уже заготовленной древесины выгрузить ее в Саньяпе. В народе в связи с этим пошли противоречивые толки, изо дня в день нарастала тревога. Кое-кто советовал шепотком Рыскулу на некоторое время скрыться в глухих бурзянских лесах. Рыскул, конечно, не мог пойти на это, понимал, что, скрывшись, проявит трусость, предаст интересы соплеменников.

Присутствие «обжорной команды» сильно досаждало саньяповцам, отрывало их в горячую сенокосную пору от работы. При этом ежедневно два-три хозяина должны были, объединившись, забивать скот для обеспечения незваных гостей свежим мясом. Росло число съеденных «обжорами» овец, но закрывать дело они не торопились.

Видя, что положение все более осложняется, Рыскул ночью скрытно созвал ближайших единомышленников на совещание. Собрались в его амбаре.

— Похоже, агай-эне, мы проигрываем, — начал разговор Рыскул. — Как быть? Жду от вас совета.

— Да-а... Коли дела пойдут так, и в ауле все деревья вырубят, — послышалось в ответ.

— И ведь куда только ни обращались — везде твердят одно и то же, будто сговорились.

— Кто знает, может, и сговорились.

— Виноват я перед вами, друзья, хотел принести юрту пользу, а вышло — навредил. Видно, не борец я, а всего лишь воин...

Рыскул, стиснув зубы, со злости ударил себе кулаком по колену.

В этот момент снаружи послышался топот, дверь распахнулась и из темноты в освещенный свечой амбар просунули ствол ружья. Раздался голос начальника стражников:

— Руки вверх! Выходи по одному! Все арестованы!

Сидевшие в амбаре растерялись. В голове Рыскула промелькнуло: «Проклятье! Кто-то уже успел донести...» Он первым подошел к выходу.

— В чем дело, господа? Мы здесь просто мирно беседуем.

— Давай, давай, выходи, заговорщик! Знаем, о чем беседуете — замыслили перебить нас!

Среди арестованных лишь двое были сравнительно молоды, остальные — люди пожилые, убеленные сединами. Во дворе их обыскали, никакого оружия при них не обнаружили. Произвели обыск и в доме Рыскула, там тоже кроме положенного ему по должности оружия — ружья и сабли — ничего не нашли. Тем не менее начальник стражников и подошедший следом судебный исполнитель продолжали обвинять арестованных в замышлении вооруженного нападения на их команду.

Для представителей губернских и уездных властей такой поворот событий был на руку. Когда к одним обстоятельствам припутываются другие, основной предмет разбирательства отодвигается в сторону, внимание сосредоточивается на чем-то новом. Теперь вот тяжба из-за леса как бы сама по себе решится в пользу Тимашева, ибо его противники предстанут опасными бунтовщиками и закон покарает их за возбуждение смуты.

Арестованных, объявив, что завтра они будут отправлены на следствие в Оренбург, загнали обратно в тот же амбар. Стражники заперли дверь снаружи и ушли, оставив часового. Рыскул долго размышлял о том, как найти выход из создавшегося положения. Наконец пришел к выводу, что единственно верный путь для него — выскользнув отсюда, тайно добраться до самого губернатора Перовского. Может, вспомнит генерал, как на войне своей рукой прикрепил к его, Рыскула, груди серебряный Георгиевский крест. Стражники будут искать его поблизости. По всей вероятности, возьмут в заложники семью, но что поделаешь — надо выиграть время, потом все наладится. Лишь бы Перовский был на месте, в Оренбурге.

Рыскул шепотом сообщил товарищам о своем решении.

— Агай-эне, я должен выбраться отсюда. Постараюсь добраться до губернатора. Вы немного потерпите, сохраняйте спокойствие, не склоняйте голову...

Двое из арестованных принялись стучать в дверь, проситься во двор будто бы по нужде. Воспользовавшись поднятым ими шумом, Рыскул вскарабкался по бревенчатой стене к лубяной крыше амбара, отогнул лубки и выскользнул наружу. Прихватив висевшее на заборе седло и две уздечки, спустился задами на луг, где паслись его кони. Оседлал одного, взял другого в поводу.

Меняя время от времени коней, он мчался что есть мочи и к восходу солнца доскакал до предместий Оренбурга. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, одного коня, стреножив, оставил на полянке в уреме на берегу Сакмара, на другом въехал в город.

Несмотря на ранний час, на улице перед канцелярией генерал-губернатора уже толпились просители, охранники покрикивали на них, отгоняя подальше от ворот. Привязав коня к устроенной неподалеку коновязи, Рыскул присоединился к просителям. Некоторые из них держали в руках приготовленные заранее бумаги, тут же бойкий грамотей за умеренную плату писал на переносном столике прошения со слов тех, у кого таковых не было. Говорили, что Перовский иногда и сам принимает бумаги здесь, на улице, в особенности — жалобы, разоблачающие проделки уездных и кантонных начальников. Видимо, он считал, что это повышает его авторитет в глазах народа, либо следовал примеру монархов, которые в былые времена, случалось, ходили, переодевшись в бедные одежды, в народ, чтобы знать, чем он дышит.

Рыскул понимал, что сразу пробиться на прием к губернатору вряд ли удастся, поэтому решил тоже запастись письменным прошением. В кармане у него нашлось несколько мелких монет, за которые грамотей дал лист бумаги и разрешил воспользоваться его пером для краткого изложения сути дела. Вскоре раздался звон бубенцов, подъехал на коляске сам Перовский. Едва он успел сойти на землю, как Рыскул, опередив всех остальных просителей, вытянулся перед ним.

— Ваше превосходительство, дозвольте старому воину обратиться к вам!

Перовский вскинул голову. Заметив, что охранники подались вперед с намерением оттащить нахального просителя, остановил их движением руки, кинул взгляд на награды, которые Рыскул носил на груди постоянно, а сегодня еще и надраил до блеска. Кто-кто, а генерал знал, что такие награды даром не даются, их мог удостоиться только человек, проливший кровь за Отечество.

— Звание? — коротко спросил генерал.

— Хорунжий Рыскул Ульмаскулов, господин генерал.

— Какая нужда привела ко мне?

Рыскулу было ясно, что не успеет объяснить все здесь, на улице. Быстро протянул свою бумагу.

— Надеюсь на вашу справедливость, господин генерал!

— Хорошо, получите ответ в канцелярии через неделю, — сказал Перовский, приняв прошение.

Свет померк в глазах Рыскула. Ждать неделю, когда в Саньяпе заварилась такая каша! Но он не мог вернуться туда без бумаги от губернатора. Не оставалось ничего другого, кроме как ждать.

Денег у него не было. Пришлось искать среди казаков покупателя, чтобы продать коня. Потянулись томительные дни ожидания. К счастью, на третий день отыскал его на постоялом дворе офицер — порученец генерал-губернатора.

— Хорунжий Ульмаскулов!

— Это я.

— Господин генерал приказал отыскать вас. Идемте.

Через час Рыскул уже стоял перед Перовским. Генерал, сидевший за столом, поднял на него тяжелый взгляд, от которого по спине Рыскула побежали мурашки.

— Как же это ты, герой Отечественной войны, ввязался в такую свару? — заговорил Перовский. — По моим сведениям, давно уж там бунтуешь. Ты же государю нашему присягнул, поклялся служить верой и правдой...

Рыскул раскрыл было рот, собираясь что-то сказать в ответ, — Перовский не дал ему такую возможность.

— Я вспомнил, как ты воевал, — продолжал он. — Принимая во внимание твои заслуги перед Отечеством, арест с тебя снимаю. Но впредь, хорунжий, народ не баламуть. Склоку из-за леса прекратить! Штраф за учинение беспорядков заплатить! Это охладит вас и пойдет на пользу государству. Ясно?

— Ясно, Ваше превосходительство.

Брови Перовского были насуплены, но голос смягчился.

— Прошение сам писал?

— Так точно, сам.

— Грамотен, стало быть. — Перовский помолчал, задумавшись. — Я решил назначить тебя волостным старшиной. Смел, неглуп, там у себя влиятелен, только не знаешь, на что силы употребить. Вот и потрудишься...

Рыскул опешил, этого он никак не ожидал. Как отнесутся к перемене в его положении старики, народ? Скажут — позволил ограбить юрт и тем добился повышения в должности. Презирать его будут, а это для него равнозначно смерти.

— Господин губернатор, я уже в годах, не по силам мне эта должность, помилуйте! — проговорил он, стараясь сдержать дрожь в голосе.

Перовский посмотрел на него испытующе: искренне говорит или лукавит? Он знал, что часто многие из тех, кто якобы выступает защитником народа, на самом деле стремятся получить выгодную должность и потом, страшась потерять теплое местечко, становятся ревностными исполнителями воли вышестоящего начальства. В общем-то это неплохо, это полезно для государства. Но попадаются вот и такие бунтари, строптивцы, которых приходится наказывать. А не лучше ли прибрать их к рукам, обласкав, и использовать для достижения целей, отвечающих тем же государственным интересам? Пожалуй, лучше. Мудрые, дальновидные правители поступали именно так. Вернее, проводили политику «кнута и пряника».

— Тебе мое доброе отношение не по душе? — спросил Перовский, будто бы обидевшись. — Тогда зачем обратился ко мне?

У Рыскула мелькнула мысль: «Он все равно будет стоять на своем, попробую-ка и я поставить условие...»

— Господин губернатор, ваша доброта безгранична! Я ее почувствовал еще тогда, когда вы своей рукой прикрепили к моей груди вот этот Георгиевский крест. Вы были справедливы к храбрым воинам...

Губернатор шевельнулся, учуяв откровенную лесть, но напоминание о героическом прошлом тронуло его сердце, глаза потеплели.

— Ваше превосходительство, не смею больше перечить вам, — продолжал Рыскул. — Только хочу высказать одну просьбу. Судебные издержки, штрафы, содержание «обжорной команды» легли на наш юрт тяжким бременем. Если я вернусь туда ни с чем и ничего там не изменится, кто меня уважать будет? Сородичи оплюют меня. Лес мы потеряли, так, пожалуйста, избавьте юрт хотя бы от уплаты штрафов.

Перовский усмехнулся, покачал головой.

— Ох, хитер ты, Рыскул Ульмаскулов! Ладно, штрафы прощу, команду отзову, получишь в канцелярии предписание и приказ о назначении. Но помни, старшина: недовольных, всякого рода смутьянов держать в руках! Пусть не играют с огнем. Я сам буду следить за твоей волостью.

Из канцелярии генерал-губернатора Рыскул вышел с противоречивыми мыслями в голове и двумя бумагами в нагрудном кармане: одна, о его назначении старшиной волости, холодила душу, другая, об отмене штрафов, согревала.

Расстояние от Оренбурга до Саньяпа — около 60 верст. День клонился к вечеру, одолеть это расстояние до ночи Рыскул не успел бы, поэтому решил заехать на ночлег в аул Каяты, к юртовому старшине Абуталипу — товарищу еще по войне с французами.

Абуталип коротал вечер на крыльце, жена его и невестка доили коров. Увидев гостя, хозяин вскочил, заспешил навстречу, принял повод коня. Обнялись, долго, обрадованные встречей, похлопывали друг друга по спине.

Семья хозяев уже поужинала, но ради дорогого гостя вновь была расстелена скатерть, выставлено угощение. Как водится, расспросили друг друга о здоровье, завязалась беседа о житье-бытье, и Рыскул подробно рассказал о причине поездки в Оренбург, разговоре с генерал-губернатором, неожиданном назначении на должность волостного старшины и своих сомнениях, связанных с этим.

— Хай, корзаш, видать, натерпевшись от коварств этой жизни, стал ты хитер и осторожен, как старый лис. А прежде, бывало, ради правды медведем пер напролом, — заметил Абуталип, посмеиваясь.

— А ты смолоду был осторожен, ухо держал востро. И вся родня у тебя такая. Но ладно об этом. Что думаешь о моем назначении?

— Думаю, Перовский не простак. Не нарочно ли он поставил тебя на волость без согласия нашего кантонного начальника Биктимира? Биктимир — обидчивый человек. Он невзлюбит тебя, ты — его. Значит, не споетесь против губернатора. И народ расколется — это губернатору сейчас и нужно.

Лишь после того, как члены семьи разошлись спать кто в другую половину дома, кто в летнюю кухню, Абуталип раскрыл глубинный смысл своих слов о Перовском. В губернии неспокойно. Прошел слух, что начались волнения среди типтярей. В волостях Верхнеуральского уезда башкиры бунтуют против захвата их земель заводчиками.

— Да, неспокойно, — согласился Рыскул. — Вот у нас помимо того, что юрт схлестнулся с Тимаш-баем из-за леса, охотник Насир Газибеков взломал стену его каменной конюшни и увел жеребца.

— Слыхал я об этом. Насир — сумасброд, только о себе печется. Не подумал, какие беды нашлет Тимаш-бай на всех вас из-за этого жеребца.

— Я потому о нем вспомнил, что и он мог бы пригодиться, если народ здесь тоже поднимется.

— Вряд ли пригодится. С тех пор, как жеребца увел, ни слуху о нем, ни духу. Может, ушел к казахам. Говорят, и жену с детьми забрал с собой, чтоб не взяли их в заложники.

— Ну, Аллах с ним, и без него причин для беспокойства хватает. В Оренбурге, на постоялом дворе, я слышал, будто в 6-м кантоне каратели разорили целый аул.

— Такие дела без ведома губернатора не делаются.

— То-то и оно. Там зашел спор с помещиком из-за земли, кто-то из аула со зла поджег стог его сена. Помещик вызвал солдат, те спалили весь аул, пустили пеплом по ветру.

— Лихо! Того и гляди, кровь польется...

Собеседники вздремнули лишь перед рассветом. Рыскул, проснувшись, поспешно попил чаю со свежими сливками и оседлал коня.

...По возвращении в Саньяп он поразмышлял некоторое время и решил все же отказаться от должности волостного старшины. Написал на имя генерал-губернатора прошение об отставке, сославшись опять же на свой возраст и на то, что открылась старая рана, полученная на войне. На рану сослался в надежде умерить этим гнев генерала.

 

Примечания:

 

* Перевод с башкирского Марселя Гафурова.

** В связи с отнесением башкир к военному сословию в Башкирии в 1798 году было введено административно-территориальное деление на кантоны (отменено в 1865 году). Юрт — низовое подразделение кантона, ответственное в пределах волости за снаряжение и отправки мужчин на воинскую службу. Юрты возглавлялись старшинами, утвержденными генерал-губернатором. (Здесь и далее прим. переводчика).

*** Казы — колбаса, набиваемая самыми нежными частями конины и, в частности, тающими во рту кусочками сала с холки коня. Предназначается для длительного хранения.

**** Корзаш — ровесник, сотрапезник, современник.

* Кумган — высокий сосуд с носиком, как у чайника, предназначенный для омовения.

** Корот — кислая творожная масса.

*** Мырза — братишка, обращение к младшему по возрасту.

**** Баракалла — возглас, выражающий удивление.

* Хальфа — учитель в медресе, то есть школе с преподаванием основ вероучения.

** Тархан — лицо, обладающее правом наследования земли и освобожденное от уплаты налогов.

*** Агай-эне — букв. старшие и младшие братья, обращение к группе слушателей.

**** Знакум — в смысле друг.

* Так в народе называли чиновников и солдат, присланных в селение для разбирательства по какому-либо делу. Местные жители должны были месяцами содержать эту команду за свой счет.

* Енгэ — жена старшего брата или родственника. Так при обращении называют любую старшую по возрасту женщину, выражая этим уважение к ней.

***** Хотя словесная конструкция «чиновник особых поручений» несколько режет наш слух, но именно так называлась должность, которую занимал В. И. Даль.

****** Идиома «крыша соломой крыта» означает, что незнакомый вам человек понимает язык, на котором вы говорите.