Новый командир полка, как и предвидел полковник Сенченко, самолично пересмотрел списки всех претендентов на получения жилья, и в результате очередь отца переместилась с начала этого списка едва ли не в самый его конец, в последние строчки. Отец пробовал жаловаться замполиту, с которым по старому знакомству был в хороших отношениях. Тот обещал помочь, заступиться перед новым командиром, но всё оказалось напрасным. При очередной встрече с отцом замполит лишь развёл руками:

       - С ним особенно не поспоришь!

  Когда мать узнала, что их передвинули в очереди (это означало, что они могут рассчитывать на получение квартиры лишь в следующем доме, строительство которого не только ещё не начиналось, но даже и не планировалось), она несколько месяцев почти не разговаривала с отцом, а потом  (Алёша очень хорошо запомнил этот день, который случился весною, кажется, в мае, потому что мать водила его в детский садик уже без курточки), придя однажды с работы, объявила ему:

           - Вот что, мой дорогой и любимый генерал (в особо скандальные минуты, она, насмешничая, называла отца генералом). Помаялись мы с тобой – и хватит. Я выхожу замуж!

  Отец, по всему было видно, давно ожидавший подобного разговора, ничего матери не ответил. Он вынул из-под кровати свой походный, «тревожный» чемоданчик, положил туда какие-то документы, бритвенный прибор и маленькую Алёшину фотографию, которая висела на стене.

       - Ты в командировку? – подбежал к нему Алёша, мало чего, конечно, понявший в разговоре отца с матерью.

        - В командировку,- подхватил его на руки и прижал к себе отец.

        - А что привезешь?- крепко обнимая его за плечи, как всегда спросил Алёша.

         - А что ты хочешь? – тоже  как всегда поинтересовался отец.

   Алёша на минуту задумался, оглянулся на большой картонный ящик, доверху заваленный игрушками, и вдруг сказал отцу:

        - Ничего не хочу…

  Мать почему-то заплакала и начала отнимать у отца Алёшу. Тот не сопротивлялся, не удерживал его, а лишь прижался к его щеке своей, колючей, пахнущей машиной (так Алёше всегда казалось) и передал его матери.

   Та заплакала ещё сильнее, но отца не остановила и ничего больше не сказала ему на прощанье.

   Алёша, высвободившись из рук матери, подбежал к окну, взобрался на табурет и долго смотрел, как отец идет вначале по двору, а потом по улице. Идет, правда, как-то странно, совсем не так, как ходил прежде, уезжая в командировку. Обычно он шёл очень быстро (особенно, если посыльный поднимал его по тревоге), иногда почти переходя на бег, широко вскидывая в такт быстрому этому шагу и бегу чемоданчиком. А сейчас отец шёл медленно и трудно, как будто на ногах у него были очень тяжёлые, неподъёмные сапоги, и ни разу не вскинул жестко прижатого к бедру чемоданчика.

  На повороте улицы отец оглянулся и, увидев Алёшу в окне, несколько раз помахал ему рукой, как обычно и махал, прежде чем исчезнуть за поворотом. Алёша тоже по привычке хотел помахать ему в ответ, но мать вдруг резко задернула занавеску и велела Алёше слезать с табурета – не хватает только, чтоб он упал и расшибся.

    Алёша мать послушался, начал слезать, но когда она отвернулась, он приоткрыл занавеску, чтоб посмотреть стоит ещё отец на углу улицы или нет. Отец стоял, но помахать ему рукой Алёша опять не успел. Мать заметила его тайные подглядывания и прикрикнула:

        - Я кому сказала!

  Но сама она тоже выглянула на мгновение за занавеску, пристально посмотрела на улицу, как будто хотела узнать, что интересное увидел там Алёша. А когда отошла от окна и позвала Алёшу ужинать, то  неожиданно сказала ему про отца:

        - Он скоро вернётся…