Но вскоре после того, как отец уехал, Алёша вдруг обнаружил, что тоненького золотого колечка на безымянном пальце у матери нет, и там, занимая его место, очень туго (ни за что не провернёшь) возвышался один лишь жёлто-горячий янтарный перстенёк.

       - А где колечко?- с удивлением и даже  немного с испугом спросил Алёша.

       - Потерялось, - мимоходом ответила мать и вместо  правой подала ему левую руку, на которой перстеньки тоже были, а колечка не было никогда.

        - Я знаю, где оно потерялось,- немного подумав, сказал Алёша.

        - Где? – изумилась его словам и даже остановилась посреди тротуара мать, хотя они в то день и опаздывали  - Алёша в детский садик, а мать на работу, в аптеку.

        - В щелочке за телевизором,- ответил Алёша, хорошо изучивший во время своих игр все щёлочки и трещины на их дощатом рассохшемся полу. - Надо поискать.

         - Поищи! - легко разрешила ему мать, хотя обычно не очень любила, когда Алёша, играясь, разбрасывал на полу игрушки, книги, сдвигал с места коврики, стулья и табуреты, и тем более не любила и не позволяла залезать ему под телевизор и стоявший рядом с ним маленький журнальный столик. А теперь вот разрешила…

  И Алёша, едва вернувшись из садика, принялся за поиски. Он самым тщательным образом   исследовал вначале большую длинную щёлочку под телевизором, приспособив для этого черенок ложки, потом чуть поменьше, вдоль плинтусов, заглянул под диван и под свою кроватку за ширмой - но колечка нигде не было.

        - Не велика потеря, - наблюдая за его поисками, сказала мать.- Я другое  себе куплю.

       - Золотое?- вспоминая утерянное колечко,- спросил её Алёша.

       - Серебряное! - почему-то засмеялась мать, и опять обозвала Алёшу докой. - Всё-то тебе надо знать!

  Но ни золотого, ни серебряного колечка мать себе всё не покупала и не покупала (может, денег у неё не было или никак не находилось нужного размера), и место его на ее безымянном пальце рядом с янтарным перстеньком оставалось свободным - от колечка лишь сохранилась небольшая почему-то всегда казавшаяся Алёше холодной ямочка.

  Но зато вскоре на запястье левой руки у матери появился золотой браслет в виде змейки, которая трижды опоясывала это запястье и угрожающе приподнимала над ним голову.

        - Нравится? - любуясь браслетом, спрашивала у Алёши мать. - Это мне Иосиф Арсеньевич подарил.

        - Нравится, - обманывал Алёша мать, но вовсе не потому, что боялся змейки, которая, того и гляди, выпустит жало и укусит, а потому, что браслет Алёше на самом деле  совсем не нравился. Рука у матери с этим блескучим и скользким браслетом на запястье становилась тяжёлой и негибкой, и Алёша старался никогда не браться за неё.

  Каждое  утро, расставаясь с матерью в садике, он с опаской смотрел на извивающуюся змейку (воспитательница и нянечка тоже исподтишка посматривали на неё с любопытством и удивлением, как будто спрашивали, откуда у рядовой аптекарши такое богатство), и задавал матери всегда один и тот же вопрос, который привык задавать всегда с самого первого своего детсадовского дня:

        - Меня кто сегодня заберёт: ты или папа?

        - Я,- торопливо отвечала мать, стараясь увести Алёшу подальше от воспитательницы, нянечки и других родителей.

        - А папа?- продолжал громко допрашивать её действительно чрезмерно дотошный Алёша.

         - Он в командировке,- раздражаясь его назойливым допросом-приставанием, отвечала мать.- Ты же знаешь…

         - А когда он приедет? – не отставал от неё Алёша.

         - Скоро!- поблескивая на запястье чешуйчатой змейкой, подталкивала его в группу мать, лишь бы поскорее избавиться от его настырных, будто специально (понарошку) заданных на виду у воспитательницы с нянечкой и родителей вопросов.

   Алёша, запоминая этот материн ответ, обещание, уходил в группу и начинал ждать отца. Особенно он ждал его во время сна. Обманывая воспитательницу, Алёша, пока она была в спальной комнате, крепко закрывал глаза и притворялся спящим, но, как только воспитательница уходила, открывал их и безотрывно смотрел на дверь, боясь пропустить мгновение, когда отец появится и скомандует ему, как военный человек военному: «Подъем!». Он всегда так командовал, забирая Алёшу из садика раньше всех остальных детей.

   Но отец всё не появлялся и не появлялся, и вечером Алёшу забирала мать. Иногда одна (и в такие дни позже всех, когда в группе никого, кроме Алёши уже не было), а иногда вдвоем с Иосифом Арсеньевичем. Правда, Иосиф Арсеньевич в садик не заходил, а ждал их в машине в условленном месте, за сквериком (у него была машина – новенькие матово-белого цвета «Жигули»). К общежитию, к его заросшему сиренью подъезду он тоже их с матерью никогда не подвозил, а высаживал за целый квартал, и оттуда они шли уже пешком,  теряясь в толпе других мам и пап, военных и гражданских.

  В доме Иосиф Арсеньевич появлялся через полчаса, ставил в углу, за дверью коричневый кожаный «дипломат» и тяжёлую сумку с продуктами, вином и водкой. Потом он переодевался в спортивный костюм и садился в кресло смотреть телевизор, пока мама готовила ужин. Алёша в это время прятался за ширмой, хотя Иосиф Арсеньевич и звал его к себе:

        - Иди сюда, я включу мультики – «Простоквашино»!

  Но Алёша упрямо не шёл, а продолжал играть в «тихие» игры (так их называла мать): рассматривал книжки с картинками или складывал кубики, которые ему однажды привёз из командировки папа.

        - Подойди! – пробовала приказывать Алёше и мать. - Что ты такой бука?!

  Но Алёша не шёл к Иосифу Арсеньевичу и после приказания матери. Оставив книги и кубики, он брал в руки подаренную отцом саблю и рубил ею врагов.

          - Ничего, привыкнет,- повторял излюбленную материну фразу Иосиф Арсеньевич и, выключив телевизор, пересаживался за обеденный стол.