– У далёкой Антарктиды ходят айсберги немые, и холодная вода омывает кромку льда. – Написал я однажды, очень давно,  начальные строки стихотворения об Антарктиде. Я написал эти строки потому, что из антарктического рейса, длившегося около двенадцати месяцев, вернулся мой однокурсник.

          На подходе им встретились айсберги, за одним из них – они легли в дрейф, укрываясь от жестокого шторма. Близко держаться к нему было опасно, так как подводные очертания этой ледяной горы, покрытой белой, сверкающей на солнце, шапкой плотного слежалого снега, прятались в сине-зелёной глубине. Айсберг весь был объят игрой светотеней. От тёмно-синего с зеленоватым отсветом и тёмно-зелёного с голубоватыми отблеском до хрустально прозрачного цветов. Отражаясь в водной поверхности, как в зеркале, он казался огромным драгоценным камнем, – величественным и одиноким.

          Но одиноким он не был.

          На границе ветровой тени, создаваемой айсбергом, в мощном воздушном потоке, навстречу его медленному дрейфу, парили птицы. Белейшие снежные буревестники, серо-коричневые антарктические буревестники, странствующие альбатросы держались выше всех, а пониже, у выступов и перепадов ледяных глыб вилось многочисленное крикливое чаечное племя. Толща воды рядом с айсбергом кишела скопищами черноглазого рачка, криля и более мелких морских обитателей, вплоть до планктона. Тюлень крабоед охотился на криля, отъедаясь впрок, и, отдыхая на поверхности, шлёпал ластами себя по животу, и кидал недоумённые взгляды на людей, столпившихся на борту и щёлкающих фотоаппаратами. В прозрачнейшей холодной воде, в сине-зелёной её толще, проносились смутные тени рыбьих стай, тоже занятых охотой на мелкую морскую живность и сами, в свою очередь, становящиеся объектами охоты. Хищная рыба клыкач стремительно атаковала ледяную – щуковидную белокровку, рыбу, в крови которой напрочь отсутствуют кровяные тельца. Леопардовый тюлень, грациозно и плавно извернувшись, брал и клыкача и мраморную нототеннию.

          – Однажды, мы видели – говорил Сашка, мой однокурсник, коллега и приятель, – как тюлень выпрыгнул из воды и схватил, присевшую отдохнуть у воды на выступ айсберга, чайку. Он, наверное, метра на два выпрыгнул из воды! – Со сдержанным восторгом говорил Сашка. – И схарчил её за милую душу! – Вместе с перьями.

          Восторг его относился не к тому, что кто-то кого-то съел, а к самой картине.

55

          Под чайкой, только что усевшейся, ещё не успевшей толком сложить крылья, ещё примащивающейся, переступающей с ноги на ногу, ищущей, как удобнее пристроиться для отдыха, – там, внизу, вдруг вспучивается дотоле спокойное море и, в куче брызг и в фонтане струями взлетающей кверху воды, из пучины вырвается грозное чудище с блестящими глазами, излучающими чёрный свет, с тёмно-красной раскрытой зубастой пастью. – И ненужной, – лишней, – становится жалкая попытка расправить крылья и рвануться туда, – в спасительную высоту.

          Мига, – всего одного только мига не хватает птице до спасения!

          Много-много лет позже, мы сидели с Сашкой у меня, в саду. Уже луна клонилась к закату и теряла свой призрачный свет, тусклея и отдавая оранжевым. Но звёзды, казалось, становились всё ярче. И опускались всё ниже.

                  Наш ротный командир, во время учёбы в Ростовском-на-Дону Мореходном училище имени Георгия Яковлевича Седова, училище, в то время наилучшем среди подобных, наш наилучший командир, отец наш родной, мамка и нянька, капитан, а впоследствии майор, Алексей Константинович Евсеев дразнил нас с Сашкой, мальчишек из степных хуторков, адмиралами, за сходство фамилий. Сашка – Ушаков. Я – Макаров.

          Было такое и ещё одно смешное совпадение-сходство: я – родом из хутора Галушки, а Сашка – из хутора Коржи. Но - я – белгородский, а Сашка – краснодарский. И вот сидели мы – два адмирал-капитана: капитан из хутора Коржи и капитан из хутора Галушки, под персиком, на котором зрели и никак не могли вызреть пять персиков, смотрели на близкие южные звёзды и на уходящую луну, и Сашка рассказывал мне об Антарктиде. И мы разговаривали с ним о наших схожих и таких разных жизнях.

          Последние годы он командовал сухогрузным судном, усиленного ледового арктического класса, с собственным вертолётом на борту. Зимой его судно фрахтовали новозеландцы для снабжения своих антарктических станций, а летом он водил судно в снабженческие рейсы в нашу Арктику. Вертолёт нужен для того, чтобы с высоты птичьего полёта осмотреть конфигурацию ледовых полей по маршруту и принять на этой основе наилучший путь следования.

          – Ты знаешь, – пихал меня в бок Сашка. – Как страшно летать на вертолёте. Он такой маленький! Сидишь, а у него каждая заклёпочка трусится, переборочка тонюсенькая, того и гляди весь рассыплется, а под ногами – что! – лёд трещины, холод! – Ничего в жизни так не боялся, как на вертолёте летать! – Смущённо улыбался Сашка.

56

          – В Антарктиде летали к пингвинам в гости. – Вот ещё птица! – Как человек, только человека не боится. И там у них, – сказал Сашка о пингвинах, как о народе. – Принято, что отец вынашивает дитя. Он его между ног прячет, тот лапками на отцовские

ноги становится, а отец так с ним и ходит. – Я руку сунул – попробовать – как там тепло…

          – О, гляди! – С таким же сдержанным смущённым восторгом показал он тёмное пятно на руке, наподобие застарелого шрама. – Он меня ка-ак долбанул! – Вот тебе и пингвин – птица мирная!

          – Да ты ж к дитю его полез! – Засмеялся я.

          – Ну, да! – Вяло согласился Сашка. – К дитю…

          Как у многих моряков, с детьми ладилось, – до трагедий, – трудно.

          Жёны наши, махнув на нас, ушли в дом. Августовская тёплая ночь всё длилась и длилась. Было покойно и мирно. Звёзды висели совсем рядом с тёмными силуэтами продолговатых вязких  груш, круглых, кисло-сладких, брызжущих шипящим соком яблок и ароматными овалами никак не вызревающих персиков. – Мы попробовали один – кисол и терпок был персик!

          – Вот бы туда слетать! – Куда-то вверх неопределённо махнул рукой Сашка.

          – На вертолёте – Пошутил я.

          – Нет, – серьёзно ответил Сашка. – Так… Сверху на землю посмотреть. А то мы по ней всё – ползаем. Ползаем, как тараканы, всю обползали. – А там мы ещё не бывали.

Мы подняли головы. Луны уже не было. Край неба за Чкаловским микрорайоном уже начал светлеть, и яркой лампочкой с переливами над крышами городских домов сияла утренняя звезда – планета Венера. А на северной и западной частях неба медленно докруживали ночной хоровод светлые звёзды, ближние и дальние.

          Сашка уже тогда был неизлечимо болен, и это была последняя наша встреча.

          Наперекор всему, глядя на звёздное небо, я знаю, что я должен ещё успеть побывать там. Я не знаю путей, я не знаю, как и какими средствами, я это сделаю, но я стараюсь.

И я знаю, что если у меня не получится, если мне не хватит времени, то кто-то очень близкий мне и очень родной сделает это за меня и побывает там, где я ещё не бывал!