Надежды  нет! - вот в этом и надежда!
Ведь безнадежность и дает тебе
Такую величайшую  надежду,
Что даже честолюбие робеет
И на нее взирает боязливо.

Шекспир, «Буря»

Брата Лукаса вверили присмотру двоих вооруженных леттов, коим велели не спускать с него глаз. Леттами, в свою очередь, распоряжался брат-сариант Бальтазар Альберус, не покинувший лагерь из-за полученной им под Псковом раны. При заметном превосходстве московитов в численности, для Плеттенберга любой человек в боевом порядке был на вес золота. Поэтому, в стане тевтонцев осталось людей с полсотни. Причем, на три десятка инвалидов, заработавших ранения при псковской осаде, а также больных приходилось лишь двадцать здоровых, целых и невридимых солдат. Здоровые, помимо охраны инвалидов, должны были стеречь большие осадные штейнбюксы, для полевых сражений непригодные.

Бальтазар Альберус недолго приглядывал за братом Лукасом. Его бледное лицо выражало все возрастающую степень страдания. Заметно было, что Альберусу мучительно тяжело не только стоять, но даже и сидеть долго. Вскоре он не выдержал. Брат-сариант еще раз напомнил леттам о том, что они должны следить за пленником, а сам поковылял в сторону остальных болящих. Со страдальческим стоном брат Бальтазар улегся на тюфяк и вперил мученический взгляд в проплывающие облака. Ему было не до Лукаса.

Стоит заметить, что охранявшие  фон Хаммерштедта вассалы Ордена не выказывали особого недовольства тем, что им не пришлось на сей раз повоевать. Скорее, наоборот - как показалось рыцарю, их грубые лица выражали готовность немедленно удариться в бега при малейших признаках разгрома господ. Поэтому, они все время прислушивались к отдаленному гулу битвы и крайне досадовали из-за того, что неровная местность очень мешает следить за ее ходом. Что касается нашего героя, то он в первые минуты всецело отдался снедавшему его беспросветному отчаянию. Брат Лукас отлично понимал, что песенка его спета. У него очень мало шансов было очиститься от павших на него тяжких подозрений. О, если бы он смог участвовать в битве: ведь тогда Хаммерштедт собственным мечом сумел доказать бы свою верность рыцарскому братству! Правда, его совесть не являлась белоснежной, в ней завелась своя маленькая чревоточинка. Некоторое время назад он связался с отцом Иоганном и согласился поставлять ему информацию, которую тот, папский шпион, переправлял в Рим. Фон Хаммерштедт утешал себя теми же доводами, что приводил ему этот пронырливый отец Иоганн: дескать, Лукас, как верный католик, обязан делать все возможное, дабы услужить римскому первосвященнику. Но все же, все же… Однако ведь, тайная передача сведений агенту понтифика и прямая измена Ордену ради восточных схизматиков, в которой его обвинили – разные, совершенно разные вещи! Увы, проклятый ландмаршал лишил Лукаса возможности обелить свое имя – и тем обрек его на бесславную гибель! К тому же, ему, возможно, даже не предоставят снисхождения в виде легкой смерти. Однажды, фон Хаммерштедт случайно зашел в пыточную камеру в Дюнабурге. Тогда один лишь вид разложенных там жутких инструментов и бурые пятна крови на стенах и полу вызвали у него тошноту. Сейчас же, когда он припомнил это, его прошиб знобкий припадок ужаса. Единственным светлым пятном в разлившемся море отчаяния было только то, что брат Лукас мог видеть неподалеку свой верный фламберг, который с почетом уложили в ножнах на расстеленную попону.

Потом фон Хаммерштедт постарался подавить свою панику. Он всегда отличался острым, изворотливым умом и сейчас постарался призвать его на помощь. Быть может, не все еще потеряно? Рано терять надежду! Раз битва продолжается, то он еще может успеть принять в ней участие. Но как убедить получивших строгий приказ охранников, чтобы те отпустили его, да еще и при оружии? Это представлялось невыполнимой задачей. Но в столь плачевном положении не следовало пренебрегать и соломинкой - если казалось, что ухватившись за нее, имеется малый шанс выбраться из поглотившей его топи.

-Послушайте, Екаб, Янис… Кажется, наши схватились с московитами не на шутку, - начал брат Лукас, желая вовлечь леттов в разговор.

Взоры охранников, прикованные к холмам, за которыми кипело побоище, переметнулись на фон Хаммерштедта.

-Да, похоже, что драка идет нешуточная, - нервно подтвердил Екаб, который гораздо лучше своего приятеля понимал и говорил на господском языке. Его морщинистое личико с бегающими глазками ясно свидетельствовало: летт ощущает себя сильно не в своей тарелке и, будь на то его воля, постарался бы оказаться за много миль отсюда.                                               

-Кто знает, - рыцарь постарался придать своему голосу и вкрадчивость и убедительность, - возможно, там сейчас решается судьба всего Ордена. Если не удастся остановить варваров-московитов, то плохо придется всей Ливонии. Понимете?

Екаб почесал за ухом. Судя по всему, его сейчас больше всего волновала не столько судьба Ливонии, сколько своя собственная. Но рыцарь решил продолжать:

-Вы ведь помните, как в прошлом году русские вторглись в наши земли, и каких бед они наделали? Сколько добрых замков и деревень сожгли, сколько народу поубивали, да увели в плен?

-А не надо было… Нам самим не надо было перед этим к ним вторгаться, - неожиданно сказал Янис. Но летт тут же сам перепугался своих слов – ибо перед лицом господина из Ордена они прозвучали сущей крамолой. Ну и что, что рыцарь сейчас в немилости? Поди, господа всегда между собою договорятся. Как поссорились, так и помирятся – а маленький человечек перед ними виноват уже изначально. Однако, брат Лукас предпочел не обращать внимания на крамольное напоминание.

-Поймите, если московиты одолеют, то, конечно, для Ливонии настанет горе. Но еще скорее беда придет к нам самим, когда русские достигнут нашего лагеря!

Оба летта-охранника настороженно воззрились на фон Хаммерштедта. Уж не бросить ли лагерь, да бежать куда глаза глядят, призывает их высокородный рыцарь? Кстати, такое предложение показалось и тому и другому не лишенным разумного начала. Впрочем, останавливал страх перед начальством. Одно дело, если войско Ордена действительно подвергнется разгрому. Тогда, на фоне общей катастрофы, никто потом не станет доискиваться судьбы двух простых крестьян, дезертировавших с порученного им поста чуть раньше времени. Но вот если тевтонцы устоят, то наказание за бегство может оказаться суровым – особенно, если сбежит и арестант, которого им поручили стеречь.

-Знаете, господин, - сказал Екаб, - не надо подбивать нас на дурные мысли. Понятно, что вы шкуру свою спасти желаете – ну так, кто бы не пожелал, окажись он на вашем месте? Но мы из-за вас страдать не хотим. И уходить отсюда тоже не собираемся.

-Да не к бегству я вас подбиваю, дурьи вы головы! Вот уж, одно слово, летты! – загорячился фон Хаммерштедт. – Я совсем о другом речь тут с вами веду, малоумные! Московит – страшный противник, если его разозлить хорошенько. Наверняка там сейчас наши напрягают последние силы, чтобы выстоять и одолеть русских. Тут нельзя пренебрегать ни одним лишним мечом, копьем или самострелом. Я вам предлагаю – давайте возьмем оружие и поспешим на помощь своим!

Летты переглянулись и дружно покачали головами.

-Конечно, если сами не собираетесь идти, так можете отпустить меня одного сражаться. Даю вам слово рыцаря, что не сбегу. Да и где мне сейчас скрываться? Вы должны понять, что если меня заподозрили в какой-то вине, то лучше всего я сумею доказать свою невиновность в битве!

Брат Лукас и сам прекрасно понимал, сколь безнадежны его старания – но он не мог сейчас молчать и бездействовать. Конечный вердикт Екаба и взаправду оказался неутешительным:

-Господин, мы вас не отпустим – даже если именно ваш меч сможет решить исход битвы. Мы получили ясный приказ от господина ландмаршала. Мы не желаем, чтобы нас повесили за его нарушение.

-Но подумайте только… - начал было Лукас.

-Тут и думать нечего! – отрезал непреклонный летт. – Приказ есть приказ. Кроме того, уж простите, господин… Сомневаемся мы, что если сейчас вам дать свободу, так вы помчитесь в бой. Скорее уж – до ближайших кустов…

Фон Хаммерштедт взъярился, но взял себя в руки. Какой смысл в бесполезной ругани с двумя крестьянами-полуязычниками, которых он в обычной жизни почти не замечал? Но и сдаваться рыцарь не собирался. Мысль об участии в битве настолько захватила его, что он был готов пойти на что угодно, дабы ее воплотить. Любой ценой надлежало вырваться из-под охраны! Но вот как?

Конечности брата Лукаса не связали, но и рваться куда-либо ему сейчас не имело смысла. Летты-охранники были вооружены большими тесаками-дюзаками и короткими копьями, которые, в случае попытки к бегству, тут же вонзились бы ему в спину. Опять же, для того, чтобы идти на бой, требовалось сначала самому обзавестись оружием – и еще, желательно, конем и доспехами.

Фон Хаммерштедт обвел вокруг цепким взглядом. Их троица расположилась весьма поодаль от остальных лагерников, находившихся на довольно значительном расстоянии. Брат Лукас не сомневался в своей способности справиться с обоими леттами, ни один из которых не производил впечатления искусного бойца. Наверное, только накануне похода и оторвали их от сохи…. Ну что ж, раз другого выхода нет, то так тому и быть!

Он отошел, сел на пень, широко расставив колени. Уткнулся лицом в ладони, словно бы пребывая в полном отчаянии. С виду – человек полностью ушел в себя, погрузившись во внутренние переживания. Но так казалось только внешне. На самом деле брат Лукас напрягся, готовясь к тому единственному броску, который, при удаче, мог принести ему освобождение. Сквозь растопыренные пальцы глаза его пристально следили за охранниками.

Янис и Екаб первые минут десять наблюдали за ним весьма внимательно. Но убедившись, что пленник не желает больше ни двигаться, ни разговаривать, вновь переключили внимание на битву. Потом между ними завязался разговор на их языке – протекавший весьма оживленно. Фон Хаммерштедт не понимал ни слова, но готов был поклясться, что беседа переросла в перепалку. Екаб что-то яростно пытался внушить своему соплеменнику; тот же отвечал тихо, но неуступчиво. Как и любой другой рыцарь, брат Лукас, естественно, не мог и не хотел относиться к ливонским туземцам, как к равным себе: а потому и никогда не интересовался их наречием. Сейчас он об этом пожалел – понимание того, о чем переругиваются его стражники, могло бы пригодиться. В конце концов, Екаб побежал в сторону росшей неподалеку осины, и с необыкновенной ловкостью принялся карабкаться вверх по стволу, цепляясь за сучья. Очевидно, летт надеялся с высоты лучше увидеть, как протекает сражение. Янис, сжимая в руках тесак и копье, переводил взгляд с соплеменника на Лукаса и обратно. Фон Хаммерштедт поднял глаза и тоже устремил взор на Екаба, делая вид, что и ему интересно то, что может заметить ловкий летт.

Екаб долго вглядывался, приложив ладонь ко лбу козырьком. Наконец, он перегнулся вниз, ухватившись правой рукою за сук, и прокричал нечто по-леттски. Услышанное, видимо, настолько заинтересовало Яниса, что он ненадолго забыл о пленнике – уставившись вверх на соплеменника, громко сказал какие-то слова в ответ. Всего несколько мгновений, но многоопытному Лукасу хватило и их. Резко скакнув к замешкавшемуся стражнику за спину, он взял его руками за плечи. Пальцы едва не оказались быстрее разума – схватив затем Яниса за голову, он хотел уже свернуть ему шею, да вовремя сдержался. Ведь даже теперь брат Лукас оставался верным слугою Ордена. Он не мог нанести братьям ущерб, убив одного из воинов, даже будь он трижды ничтожным туземцем. Вместо этого, фон Хаммерштедт врезал своим могучим кулаком, словно молотом, по макушке несчастного летта – не до смерти, но оглоушив. Колени Яниса подогнулись, и он бесформенной кучей повалился к ногам рыцаря.

Увидев такие дела, Екаб заторопился спрыгнуть со ствола. Брат Лукас, вырвав из рук поверженного стражника оружие, устремился к дереву. Понимая, что не успевает, Екаб сиганул на землю, не спустившись достаточно низко. Приземлился неудачно, захромал, чувствуя, как наливается болью левая нога и… ощутил острие копья у себя на горле.

-Смилуйтесь, господин, не убивайте! – визгливо взмолился летт, падая на колени.

-Давай мне свое оружие! Быстро, ты, помесь козла и сатира! – рявкнул фон Хаммерштедт.

Екаб подчинился. Обезоружив второго охранника, брат Лукас так крепко приложил его древком по голове, что тот почти замертво растянулся в траве. Впрочем, рыцарь умел соизмерять свои удары и знал: через некоторое время оба летта благополучно очнутся, хотя и со страшною головною болью.

Терять времени не приходилось. Расправившись со стражниками, брат Лукас направил взгляд на тех, кто находился в лагере. Как оказалось, в их сторону никто не смотрел. Доносившийся гул скрадывал звуки, а глаза всех, кто не мучился от тяжелых ран, были направлены в сторону побоища. Оказалось, что не одному Екабу пришла эта мысль – несколько челядинцев залезли на деревья и оттуда докладывали о том, что видят. Рыцарь прихватил фламберг и без колебаний направился в сторону лагерников – точнее, к нескольким коням, мирно щипавших сено на привязи. Среди них он безошибочным оком углядел свою Эльзу.

-Вы куда, господин? – растерянно спросил его оказавшийся на пути челядинец, то ли летт, то ли эст. Не отвечая, брат Лукас решительно отстранил его плечом и прошел к лошади. Вьючная кобыла Эльза не предназначалась для участия в бою. Но рыцарь предпочел бы, если есть возможность, не похищать чужое имущество – как ни иллюзорна была сама имущественная категория для чад Ордена. К тому же, он, в любом случае, не смог бы облачиться в полный доспех – для этого требовался помощник и время. Ни тем ни другим фон Хаммерштедт не располагал. Ну что ж, придется поехать в битву, как есть.

Быстрый вороватый взгляд по сторонам. К счастью, разыскивать подходящее седло долго не пришлось – тут уж рыцарь, недолго думая, обрел искомое на одном из чужих коней. Владелец животного, собиравшийся прямо сейчас отправиться куда-то, спешил к своей лошади. Судя по внешнему виду, то был один из наемников-ландскнехтов.

-Ты кто такой, скотина? – вскричал он. – Как ты только посмел заграбастать мое седло?

Не теряя самообладания, брат Лукас продолжал седлать Эльзу.

-Спокойно, камрад, - сказал он с деланной безмятежностью, - я тороплюсь в бой. А ты куда собрался?

-Да что ты несешь, свинья?! – не унимался ландскнехт. - Я сам хочу сейчас присоединиться к нашим ребятам в бою. Надоело мне торчать здесь в охране!

-Извини, камрад, придется тебе поискать новое седло, - предупредил Лукас. Он пригляделся к наемнику внимательнее. – А заодно, ты мне подаришь свою саблю, шлем и кирасу.

Ландскнехт со злобным рычанием кинулся на рыцаря, вытаскивая из ножен гросс-мессер – но отнюдь не затем, чтобы отдать его. Видно было, что это раздражительный человек, готовый взорваться по малейшему поводу. Однако, приступ ярости, заволокший взгляд алой пеленой, сыграл с наемником плохую шутку. Фон Хаммерштедт ловко уклонился от летящего в него клинка, ухватил ландскнехта за руку, рванул и заставил выпустить оружие. Наемник был достаточно дюжим, но сейчас острота момента влила в жилы брата Лукаса поистине необоримую силу. Видя, что ландскнехт продолжает дергаться, рыцарь поверг его на колени и так заломил ему конечность, что тот взвыл от боли. Тогда фон Хаммерштедт выпустил солдата и держа обеими руками оружие – фламберг и дюзак – у горла противника, заставил того замереть и съежится.

-Ну?! – требовательно воскликнул Лукас.

Шипя и морщась от боли, наемник стал стаскивать с себя кирасу.

-Обожди, - вдруг сказал рыцарь, - я передумал.

Брат Лукас сообразил, что ему трудненько будет облачиться в кирасу, имея рядом с собою ее бывшего владельца, к которому в любой момент могли прийти на помощь товарищи. По этой же причине он решил не покушаться и на его набедренники с наплечниками, ограничившись лишь шлемом-бургиньотом.

Вскочив на Эльзу, фон Хаммерштедт снова окинул взглядом все, что находилось в непосредственной близости. Помимо корчившегося на земле наемника, никто больше не проявлял к нему никакого интереса… нет, к рыцарю уже спешили двое пеших воинов. Дожидаться их не имело никакого смысла! Брат Лукас дал своему скакуну шпоры и тот понес его туда, откуда несся неумолкающий грохот.

-Стой, - орали ему в спину, - стой, назови себя!

Что ж, это можно…

-Я брат Лукас фон Хаммерштедт, рыцарь Тевтонского Ордена! - проревел он, оборачиваясь на скаку.

Один из воинов изладил арбалет. Видя, что дело дошло до самострелов, Лукас снова пришпорил Эльзу – он несся, чуть ли не ежесекундно оглядываясь. Когда первая стрела вспорола воздух, он ловко перебросил свое тело влево, свиснув с лошадиного бока. Болт прошел совсем рядом, пронзив пустоту, оказавшуюся там, где мгновение назад находилась голова рыцаря. А второй стрелы уже и не потребовалось, ибо брат Лукас завернул скакуна за весьма кстати оказавшееся рядом дерево. Там он презрительно зашвырнул в кусты отобранный у бедолаги-наемника гросс-мессер. Убедившись, что больше ничего сделать нельзя, пехотинцы оставили попытки достать рыцаря.

А фон Хаммерштедт уже и забыл про них – его вниманием всецело завладела панорама битвы. Отсюда происходящее было видно уже гораздо лучше. Не удовлетворившись этим, воин снова погнал лошадь вперед. Вскоре он уже мог созерцать происходящую бойню во всей ее монструозной красоте.