Я знаю из улик и доказательств
Столь ясных, как вода в ручьях в июле,
Где каждый камешек на дне мы видим,
Что он врагам продавшийся изменник.

Шекспир, «Генрих VIII»

…Да, Орден вновь надвигался – но каждый шаг давался его солдатам немалой ценой. Вновь оказавшись в едином строю, брат Лукас нашел возможность оглянуться. Оказалось, почти непостижимая для рядового воина логика боя вынесла его в самый центр событий. Неподалеку виднелась большая группа конников, и неколебимо вздымалось орденское знамя. Огромное белое полотнище с Девой Марией и святым Маврикием внушало неприятелю страх и бешенство. Фон Хаммерштедт сообразил что там, где-то рядом с хоругвью, пребывает и сам Вольтер фон Плеттенберг. Видимо, на этот раз обычно осторожный ландмейстер соизволил находиться ближе к переднему краю боя. Потом движение войск тевтонцев замедлилось, и между линиями противников образовался неширокий разрыв.

-Теперь держись, Лукас, - прокричал в ухо нашему рыцарю Максимилиан Пфайфер, - сейчас они снова на нас напрут. Им наше знамя, как кость в горле – уже несколько раз захватить пытались. Будут снова стараться!

Старый вояка опять глядел, как в воду. Впрочем и брат Лукас, мало чем уступавший ему в опыте, прекрасно понимал, что решающие события разыграются вокруг хоругви. Потрепанные и полуразрозненные шеренги московитов вдруг раздались в стороны. Отхлынули влево и вправо, уступая место арбалетчикам, которые прямой наводкой разрядили свое оружие в немецкую пехоту. Двое кнехтов справа и слева от Хаммерштедта осели замертво – один получив болт в грудь, а другой в горло. Вслед за тем арбалетчики отступили, открывая место свежей фаланге русских. Было заметно, что вновь пришедшие еще не успели поучаствовать в бою – судя по упругой поступи и невредимым  доспехам. Так оно и оказалось: князь Даниил Щеня продолжал бросать в топку сражения те части, которые не поспели к его началу. Орденская пехота сомкнулась еще теснее, принимая на себя новый мощный натиск.

Этот удар оказался самым сокрушительным из всех тех, что были до него. Навалившиеся русаки жаждали битвы. Теперь они, в ощущении своих неизрасходованных еще сил, упивались ею, словно сладким вином. Каждый удар будто вбивал гвоздь в домовину их исконных врагов, явившихся из Ливонии, чтобы грабить жилища псковских соотечественников. Сила и воодушевление наступавших оказались так велики, что сначала они почти совсем не несли потерь. Восстановившийся было строй вокруг брата Лукаса снова затрещал по швам – а ему самому опять пришлось применить все свое искусство мечника. Фламберг крест-накрест пластовал воздух, порхал стрекозой, выписывал замысловатые фигуры, сшибался с вражеским оружием. Пока что никто из противников не сумел причинить брату Лукасу существенного вреда, но ситуация становилась все более опасной.

-Знамя, знамя спасайте! – отчаянно заверещал кто-то справа. Вопль подхватили другие глотки; в этот критический момент призывы о помощи почему-то звучали растерянно и жалко. Поглощенный схваткой, фон Хаммерштедт не имел возможности повернуть голову, но догадался, что дела складываются куда как плохо для тевтонского воинства. В любом сражении делом чести каждого войска считалось не поступиться собственным знаменем и отобрать вражеское – на такое никогда не жалели ни сил ни жизней. Московиты сумели создать опасное преимущество на узком участке, рядом с главной хоругвью Ордена: к ней сейчас рвались их самые лучшие ратники. Брат Лукас понял, что ему тоже нужно пробиваться именно туда и никуда иначе. Непосредственное участие в защите знамени – какой еще может быть лучший способ убедить начальство в том, что он совершенно невиновен в приписываемом ему грехе предательства?! Мысль о том, что кто-то из варваров может подрубить древко и сорвать с него тяжелое полотнище, словно тряпку, казалась просто невыносимой.

Тело по-прежнему не чувствовало усталости. Навстречу неосторожно ринулся какой-то московит. Брат Лукас играючи отпарировал удар и вогнал ему клинок глубоко под правую ключицу. Тот судорожно захрипел, завертелся, расплескивая вокруг себя фонтан алой жидкости, грянулся оземь. Фон Хаммерштедт переступил через тело, но на него тут же налетел другой ратник. Впрочем, этот держался осторожнее, очертя голову на меч не кидался. Короткое движение левой руки – и из пальцев серебристой рыбкой вырвался небольшой метательный нож, врезавшийся в шлем брата Лукаса. Целившийся ему в глаз московит ошибся совсем чуть-чуть. Не потеряв самообладания, рыцарь четко и холодно ударил неприятеля в горло.

Пфайфер продолжал держаться неподалеку от брата Лукаса. Тридцатилетний боевой опыт бравого капитана по-прежнему был при нем, а вот силы уже начали подводить. К тому же, его тело покрылось десятком мелких ран – сама по себе, каждая из них была неопасна, но все вместе они постепенно обескровливали старого рубаку. Расправившись в метателем ножей, фон Хаммерштедт повернул голову и обнаружил, что Максимилиан с трудом отмахивается от двух наседавших на него русаков. Испытывая расположение к наемничьему вожаку за то, что тот позволил ему присоединиться к его людям, брат Лукас решил повременить со знаменем и оказать помощь Пфайферу.

Молодецкий взмах фламбергом - и фон Хаммерштедт отшиб от капитана одного из нападающих. Тот предпочел не связываться с более сильным противником и отступил. Однако, когда рыцарь перевел глаза на Пфайфера, оказалось, что тот медленно оседает – второй московит насадил наемника на свою рогатину, словно рыбу на кукан. Старый воин из последних сил успел смахнуть голову с плеч своему убийце, и это усилие окончательно высосало из него жизнь.

Брат Лукас мимоходом наклонился над умирающим. Он сразу понял, что бывалому вояке уже ничем не поможешь.

-Максимилиан, мне очень жаль. Пусть душа твоя отойдет с миром в горние селения…

Неисправимый циник Пфайфер скривил посиневшие губы в саркастической усмешке. Очевидно, наемнику, беспокойная жизнь которого была отягощена бесчисленным количеством тяжких прегрешений, мысль о том, что его душа окажется в раю, показалась невероятной. Он не успел ничего сказать: откинул голову, испустил последний вздох и прекратил существовать.                                 

Фон Хаммерштедт выпрямился. Оглянулся, встряхнул головою и устремился туда, где завязалась самая страшная схватка – к знамени. Вид хоругви, пока еще целой и невредимой, казалось, удесятерил его силы. Первого русского, оказавшегося на его пути, он сшиб с ног почти играючи, а затем второго, третьего… Четвертый оказался куда ловчее – лезвие его кривой сабли с гудением прорезало воздух у самого лица брата Лукаса. И все же, рыцарь сумел отбить эту атаку. Отшиб вражеский клинок в сторону и тот пролетел совсем рядом, обдав щеку холодом. Однако, московит оказался ловким ратоборцем и следующий его удар оказался удачнее – на щеке фон Хаммерштедта заалел тонкий поперечный надрез, казавшийся со стороны неестественно аккуратным. Рыцарь отступил.

-Погоди же, ты, сатанинское отродье…- прохрипел он.

Брат Лукас сам перешел в атаку, призвав на помощь все свое немалое умение. Его клинок запорхал вокруг московита, опутывая того паутиной сложных узоров. На какой-то бесконечно краткий миг вражеский ратоборец, ошеломленный этим натиском, растерялся, лишился контроля над ситуацией – и фон Хаммерштедт пронзил ему сердце.

К знамени он пробился минут через десять – заработав по дороге еще несколько легких ран. Впрочем, к тому времени накал схватки у хоругви уже спадал. Собрав все оставшиеся внутренние резервы, Орден ненадолго отшвырнул московитов на данном участке. Правда, далось это очень дорогой ценой. Брату Лукасу пришлось преодолевать залежи страшно иссеченных тел, принадлежавших как своим воинам, так и вражеским. Много было и конских трупов. Ему пришлось пройти мимо сидевшего на земле крестоносца со сбитым шлемом, державшегося за раненое плечо – в нем он узнал Вильгельма фон Плауэна. Брат Вильгельм стонал и ругался, но Лукас, к собственному сожалению, не мог остановиться и оказать помощь. Безопасность знамени превыше всего. К нему следовало спешить в первую очередь!

Здесь полегли многие отборные рыцари Ордена, их верные оруженосцы и усердные в бою наемники. Наконец, глазам фон Хаммерштедта предстала поразительная картина – целый бастион мертвецов, воздвигшийся вокруг одного-единственного человека в побитых латах, израненного, припавшего на сломанную ногу. Забрало его шлема оказалось поднято. Но всем, кто был знаком со всегда пышущим жизнью знаменосцем Конрадом Шварцем, было бы трудно сейчас признать его бледное, без единой кровинки лицо.

-А где же ландмейстер? – чуть не в голос закричал фон Хаммерштедт. Повелителя восточных владений Тевтонского Ордена нигде не наблюдалось – ни живого, ни мертвого.

Бросая кругом пытливые взгляды, брат Лукас примерно понял, что тут произошло. Московиты, потеряв множество собственных ратников, перебили почти всех отборных воинов, приставленных ландмейстером к охране хоругви. Схватка, в которой беспорядочно перемешались свои и чужие, оказалась настолько кипучей, что Плеттенберга оттеснили от его же собственного знамени. То был достаточно редкий случай – военачальник всегда старался держаться рядом со своей хоругвью. Но на этот раз Шварц не смог последовать за повелителем. Враги убили лошадь знаменосца: ее закованная в латы туша валялась тут же. Видимо, именно при падении со скакуна брат Конрад и сломал свою левую ногу. Из его панциря, слева, торчало сломанное древко стрелы. Поневоле спешившись, Шварц не смог следовать за Плеттенбергом. Брат же Вольтер, вместе со своими ближайшими телохранителями, вынужден был отступить. Конные московиты так увлеклись погоней за ландмейстером, которого признали по тщанию, с которым его оберегали, что даже не задержались, чтобы завладеть знаменем. Очевидно, они рассчитывали, что хоругвь все равно станет добычей идущей следом за ними пехоты. Однако, русских пешцев отшибли. И вот теперь знаменосец, застыв в неудобной позе, по-прежнему сжимал в руках древко, одновременно на него опираясь. Ветерок лениво шевелил тяжелые складки полотнища. Рядом с братом Конрадом застыл в сидячей позе еще один рыцарь, опиравшийся спиною на чей-то труп. Казалось, он просто отдыхает, но в его нагруднике зияло отверстие от аркебузной пули.

Шварц с трудом обвел вокруг помутившимся взором и вскричал надтреснутым голосом:

-Эй… Есть здесь кто? Кто из вас достоин принять от меня знамя?                                                                        

Брата Лукаса словно бы пружиной подбросило. Он подбежал к хоругвеносцу.

-Вот он я, - произнес рыцарь, задыхаясь от волнения. - Вручи мне знамя и я, клянусь, сохраню его в целости! Я не позволю врагу прикоснуться к нему и пальцем…

Конрад Шварц скосил на него залитые кровью глаза:

-Прочь, наемник… Позови поскорее кого-нибудь из братьев-рыцарей или, на худой конец, братьев-сариантов… Знамя должен держать настоящий представитель нашего славного Ордена!

-Да что же ты, не признаешь меня? – возопил брат Лукас. – Да не смотри ты на эту наемничью дрянь, что на меня одета! Это же я, Лукас фон Хаммерштедт, и ты меня отлично знаешь! Мы враждовали, но даже ты не сможешь отрицать, что я рыцарь Ордена и хороший воин… Дай мне хоругвь!

Конрад Шварц отшатнулся.

-Прочь, чертов предатель! - отчаянно крикнул он. - Ты явился за знаменем, но оно тебе не достанется! Ты не смотри, что я изранен – моих сил еще вполне хватит, чтобы вышибить дух из тебя, смердящего пса!

В подкрепление своих слов Шварц отнял правую руку от древка и выхватил из ножен меч. То была довольно редкая в Ордене итальянская скьявона. Сначала фон Хаммерштедту показалось, что хоругвеносец спятил из-за кошмара пережитого побоища и многочисленных смертей друзей и товарищей.

-Что за глупости такие ты несешь? – спросил он увещевающим, почти ласковым тоном. – Посмотри, ты уже и на ногах почти не держишься. Ну где тебе носить теперь знамя? Отдохни, дождись лекарей… Отдай хоругвь мне и я сохраню ее…

-Отойди от меня, говорю, - надсадно прошипел знаменосец. - Тебе меня не провести, хитрый сатана... Брат Иоганн фон дем Броле успел рассказать, что ты изменник и тайком служишь русским! Ты отправил к ним оруженосца, чтобы предупредить о ловушке, которую мы для них заготовили. А сам остался… Теперь-то я понимаю – зачем!

В ушах брата Лукаса внезапно оборвались все звуки боя, и воцарилась звенящая тишина. Сердце захолонуло. Хаммерштедту показалось, что кто-то ударил его мечом – такая острая, раздирающая боль вспыхнула в грудной клетке. Он хватал ртом воздух, словно выброшенный на берег окунь. Перед глазами застыло обескровленное лицо брата Конрада, искривившееся в презрительной усмешке.

А затем звуки вернулись, вернее, ворвались под своды его черепной коробки сотней грохочущих молотков. Лукасу показалось, что он сходит с ума. Стоило преодолеть все препятствия, неожиданно и незаслуженно выпавшие на его долю в этом проклятом походе, уйти от охранников, оказаться в гуще сражения, протянуть руку помощи и услышать… услышать, что… Рыцарь осилил помрачение. Рывком воли обуздал закипающее безумие и загнал его обратно в подпол души.

-Ты ошибаешься, - твердо сказал он. – То, что сказал тебе ландмаршал – подлая ложь! Не верь ему! Брат Конрад, да, мы относимся друг к другу без всякой приязни, но мы ведь и сражались с тобою локоть к локтю. Прислушайся к самому себе – и ты поймешь, что я честен с тобою…

-О, вот только не следует тебе взывать к моей памяти! – свирепо ощерился Шварц. – Ты думаешь, я еще тогда не читал в твоей душе, как в открытой книге? Неужели ты и вправду думал, что я невзлюбил тебя из-за пустой и суетной страсти к мирской славе? Что я завидовал твоим успехам? Нет, не из-за этого… Я всегда подозревал… Я знал, что ты… ты продался врагам Господа и Ордена... Я никогда не...

Он прервался, собираясь с силами. И в этот момент отбитые назад московиты возобновили атаку. Навстречу им снова встала пехота Ордена, сомкнувшаяся чуть впереди знаменосца и знамени. Фон Хаммерштедт посмотрел влево и увидел рыцарскую конницу. Увлекшись фланговым ударом, всадники вырвались чересчур вперед, но теперь возвращались на защиту главной хоругви ливонского ландмейстерства, преодолевая упорное сопротивление русских ратников. Пока что они были еще достаточно далеко - но брату Лукасу показалось, что он различил цвета вившегося над ними знамени: такое возили над комтуром Паулем Лютенбергом. Однако, на опытный взгляд рыцаря, подмога могла и не поспеть.

-Конрад, я последний раз тебя прошу… - предпринял он еще одну попытку. – Умоляю, передай знамя!                                                                                                                                                                           

Сейчас все его помыслы сошлись на ней – большой орденской хоругви, колыхавшейся над их головами. В душе его, надломленной событиями двух последних дней, разбухал страшный нарыв, готовый прорваться. Недоверие Шварца, оскорбившего его прямо на поле боя, которое он, фон Хаммерштедт, успел окропить кровью не одного врага, оказалось последней каплей. Орден бесповортно отвергал его: сначала словами недоверия Плеттенберга, затем приказом об аресте, отданным фон дем Броле, а теперь и отказом умирающего Шварца отдать знамя. Брату Лукасу, в его помутнении рассудка, показалось, что если удастся завладеть хоругвью, то все еще можно вернуть, как-то исправить.

-Да дай же мне… давай, - в его скрежещущем карканье не осталось уже ничего похожего на человеческий голос.

В ответ знаменосец метко плюнул фон Хаммерштедту в лицо. Этот поступок окончательно дал волю дракону слепого гнева и безумия, расправлявшему крылья в сердце брата Лукаса. Удержись Шварц хотя бы от этого последнего, непереносимого оскорбления – и наша история пошла бы совсем другой дорожкой. Но тут…

-Сын шлюхи, ты у меня поплатишься! – взревел фон Хаммерштедт

Своим фламбергом он отшиб скьявону Шварца, схватился за знамя и принялся выдирать его у того из сведенных, точно в пароксизме, рук. И тут древко, которому сильно досталось в бою, не выдержало. Иссеченное вражеским оружием, оно переломилось, и полотнище с шелестом упало к ногам обоих рыцарей. Его падение не осталось незамеченным, вызвав стоны горечи у солдат Ордена. Ратоборцы же великого князя Ивана, напротив, разразились восторженными воплями. Но никто из них, занятых схваткой, не смог приблизиться к поверженной святыне в ту же минуту. А минута эта решила все.