У каждой существующей печали -
Сто отражений. Каждое из них
Не есть печаль, лишь сходно с ней по виду.
Ведь в отуманенном слезами взоре
Дробится вещь на множество частей.

Шекспир, «Ричард II»

 На следующий день Беззубцев явился довольно рано; он застал рыцаря значительно более крепким и бодрым. Владимир не знал, что накануне вечером Лукас, час за часом, изводил себя страшными размышлениями. Хаммерштедт не только оплакивал свою прошлую жизнь, но и готов был роптать даже на сами небеса. «Неужто все слова о высоком предназначении человека, о врученном ему даре выбора – не более чем ложь и обман? – терзал себя наш герой. – Ужели каждый из нас действительно всего лишь горсть праха на ветру, не обладающая ни волей, ни малейшей властью над обстоятельствами? Куда дунет ветер, туда пыль и несется - так, как несло меня все последние дни… Но если так, то правы, значит, были античные философы, полагавшие человека только беспомощной игрушкой рока? В чем же тогда смысл христианства, сошествия Божия на землю, обещаний вечной жизни? В чем суть дарованной Господом человеку свободы? Остается ли для меня хоть какая-нибудь надежда?» Вопросы, вопросы, вопросы… Горесть настолько поглотила беднягу, что он сам не заметил, как погрузился в глубокий и долгий, поистине мертвый сон. И как на утро с огромным удивлением отметил Лукас, ночь эта не омрачилась для него никакими видениями.

Завидя экс-оруженосца, фон Хаммерштедт принялся настаивать на том, что он уже достаточно силен и не желает отлеживаться в этой конуре. Когда бывший брат-сариант высказал сомнение, Лукас без особых усилий встал. Правда, свои силы рыцарь несколько переоценил: он слегка пошатывался, а его лицо сохраняло бледность. Тем не менее, Беззубцев не стал заставлять своего бывшего господина вернуться в горизонтальное положение. Экс-оруженосец, как случалось встарь, даже помог Лукасу облачиться в его одежду – предметы которой, аккуратно выстиранные и вычищенные, были развешены на стене. Когда Хаммерштедт одевался, откуда-то из внутреннего кармана выкатилась на пол монета. Рыцарь нагнулся: то был орденский фердинг. Он лег кверху лицевой стороной, на которой, среди прочего, был вычеканен родовой герб брата Вольтера фон Плеттенберга - рассеченный щит. Во внезапном порыве ярости Лукас пнул монету, и она покатилась в угол.

Слуга принес богатый завтрак: студень из свиной головы под чесноком и хреном, с колбасами, с копченым угрем, жирные щи с бараниной, редьку, вареную на меду.

-Яства со стола самого воеводы! – весело объявил Беззубцев. – Я велел набрать всего, и побольше. Благо, день Воздвижения Креста уже миновал – поститься не надо.

Лукас подошел к висевшему на стене глиняному рукомойнику, ополоснул лицо. После краткой молитвы фон Хаммерштедт присел за покрытый домотканой скатертью стол, взялся за еду. Он медленно жевал, печально обдумывая свое нынешнее положение. Когда с завтраком было покончено, рыцарь приступил к выведыванию собственных перспектив. Особых вариантов у него, впрочем, не имелось.

-Думаю я, что вам надобно ехать на Москву, прямо ко двору великого князя, - толковал Беззубцев. – Вы расскажете государю свою историю, а он подыщет вам какую-нибудь службу.

-Ты мыслишь, ваш великий князь Иван даст мне достойное место? – переспросил Лукас.

Владимир задумчиво подергал себя за бороду.

-Надеюсь, да. Наш государь Иван Васильевич милостиво относится к талантливым и усердным иноземцам, владеющим каким-нибудь полезным искусством. Например, когда он женился на греческой царевне Софье Фоминичне, вместе с нею в Москву приехал целый сонм греков и фрязинов. Мне об этом рассказывал мой родственник, который ездил в Рим просить папу отдать Софью за великого князя… Да и так к нам постоянно стекаются много иностранцев-мастеров, в том числе и германцев. Великий князь поручает им строение крепостей, церквей и палат, литье пушек, чеканку монеты. Быть может, вы когда-нибудь слышали про непревзойденного Аристотеля Фиораванти? Он выстроил в Москве чудесный белокаменный Успенский собор, создавал план новых стен и башен Кремля вместо старых обветшалых, он же учинил Пушечный двор… Иногда иноземцам вверяются и дипломатические дела, и они ездят в разные страны с поручениями от великого князя.

-Это прекрасно, но я-то не могу похвастаться мастерством в таких делах! – растерялся фон Хаммерштедт. - Что я могу предложить вашему государю?

-Что предложить? - задумался Беззубцев. - Вы же искусный воин, непревзойденный поединщик! Вон из какой мясорубки живьем вышли! Думаю, что разбрасываться такими опытными бойцами не след. Приищут вам место в войске. Как я помню, вы ведь еще и по-нашему знаете?

-Да, разумею, - Лукас перешел на русский.

-Вот и хорошо, вот славно! Бережет вас Господь – мыслю я, что и дальше Он вас не оставит! Ну а сейчас, коли уже ходить можете, то пойдемте. Эй, Федот, а ну-ка помоги божьему рыцарю накинуть плащ!

-Куда же мы пойдем?

-К главному воеводе. Сам Даниил Васильевич изъявил желание вас увидеть!

Фон Хаммерштедт обрадовался. Он решил, что свидание с прославленным воеводой наверняка внесет большую ясность в его дальнейшую судьбу. Сейчас, уже на сравнительно холодную голову, рыцарь понимал, что лучшей дороги, чем на службу великому князю Ивану, у него нет. Ехать в Европу? Сначала нужно миновать владения Ордена и союзных ему литовцев – а если начинать маршрут отсюда, из Пскова, то это не так просто. Вдоль позвоночника прошлась ледяная игла ужаса - при мысли о том, что с ним сотворят бывшие братья, если он угодит в их лапы. Хотя в глубине души Лукас сам прекрасно понимал, что никакая кара не будет соразмерна его преступлению – но подвергаться ей он не желал. Рыцарю вдруг захотелось жить. Просто жить и дышать. А что до дальнейшего, так господь милостив. Не простит ли он когда-нибудь, в неизреченном милосердии своем, даже и такой страшный грех? Тут фон Хаммерштедт усомнился: а не усугубляет ли он свое прегрешение, желая поступить в службу московскому князю, извечному врагу Ордена и католичества? Однако, он постарался запихнуть эту мысль подальше. Будучи опытным воином и бывшим студентом, Лукас навидался всякого и научился мыслить – даже если когда-то и не умел – чисто практическими, а не религиозными категориями. Несмотря на то, что многие годы Хаммерштедт состоял в братстве воинов-монахов, совсем уж рьяным католиком он не являлся. Скорее можно было сказать, что Лукас оказался вполне проникнут тем критическим умонастроением, которое спустя совсем немного времени послужило питательной почвой для распространения идей Реформации. Опять же, фон Хаммерштедт прекрасно понимал: что бы там не внушали священники на проповедях, Орден уж точно не был однозначно правым в войнах с русскими. В течение уже нескольких веков братья-рыцари раз за разом вторгались в восточные пределы, пустошили их, грабили, предавая огню и мечу все на своем пути. То, что русские в ответ сами часто переносили войну в Ливонию, занимаясь там ровно тем же самым, никак не выставляло Тевтонский Орден в роли жертвы, а не хищника. Кроме того, Лукас сам не являлся природным ливонцем. А коли так, то стоит ли сейчас отказываться ради Ордена от хорошей возможности устроить свою судьбу? Тем более, что оставаться навечно в Московии он не собирался. Несколько лет службы у князя Ивана – а там, поднакопив деньжат, уже можно изыскивать способ добраться до родного Кельна! Эти мысли ободрили рыцаря и немного развеяли его тоску.

Опираясь на руку Беззубцева, фон Хаммерштедт вышел в сени. Когда они выбрались наружу, то оказалось, что все вокруг окутала туманная мгла, крайне затруднявшая обзор.

-Туман сегодня утром пал, - пояснил россиянин, ведя рыцаря.

Тот крутил головою в разные стороны, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Невзирая на медленно редевший туман, вокруг можно было различить многое: бревенчатые стены домов, частоколы, каменную кладку церквей, темные бревна мостовой под ногами. Откуда-то издали доносился собачий лай; звонко проорал петух. Вокруг со сдержанным гомоном сновали горожане, привычно передвигавшиеся по ведомым им маршрутам. Большинство из них, словно бросая вызов военному времени, выглядели достаточно зажиточными и сытыми. Совсем рядом прошла, величаво ступая, красивая румяная девушка в пышном распашном шушуне. Ее доброжелательный взгляд из-под соболиных бровей мимоходом скользнул по Лукасу.

-Тут совсем рядом, - сказал Беззубцев, подводя рыцаря к дубовому резному крыльцу. Навстречу им спускался по ступеням молодой мужчина в богато изукрашенных доспехах – перед которым Владимир почтительно склонился. Лукас ограничился коротким кивком.

-Это, что ли, и есть твой немчин? – поинтересовался встречный.

-Да, князь Василий, - подтвердил Беззубцев. – Это он ударил на немецких пешцев со спины. Благодаря ему мы смогли взломать их линию.

Воевода – а именно такое высокое звание он носил – внимательно уставился на фон Хаммерштедта. Потом снова перевел вопрошающий взор на Беззубцева.

-Небывалое дело свершил этот немец. Но почему?

-Бедный рыцарь оказался принужден к этому немилосердными обстоятельствами! – выпалил Лукас, желая сам свидетельствовать в свою пользу. Удивлению воеводы Василия не было пределов:

-Так ты еще и по-нашему говоришь? Ну-ка, повествуй!

И фон Хаммерштедт с печалью повторил свою повесть вторично. Он запинался, путаясь в словах неродного языка. Впрочем, Лукаса подбодряло то, что, как ему показалось, князь смотрел на него с явным сочувствием. Когда рассказ подошел к концу, воевода молвил с благочестивым выражением:

-Да, раз уж ты здесь, значит, такова воля Божья. Не беспокойся: поскольку ты у нас, мы тебя Ордену выдавать не станем – даже в случае перемирия. Волен ты сам определить свою дальнейшую судьбу…

-Это кто такой? – полюбопытствовал фон Хаммерштедт, когда воевода отправился дальше по своим делам.

-То сам князь Василий Васильевич Шуйский. Его еще Немым прозывают – за немногословие. Он командовал передовым полком в битве…

Когда поднялись, Владимир постучал костяшками согнутых пальцев в тяжелую, обитую железом дверь. Ее распахнул молодой безусый дружинник, который, судя по выражению его лица, уже хорошо знал Беззубцева. Более того, здесь их, очевидно, ждали – во всяком случае, когда они поднимались по лестнице на второй этаж, многочисленные встречные уступали дорогу. Глаза были с любопытством устремлены на Лукаса: как видно, слава о его деяниях успела распространиться среди слуг великого князя. Затем они подошли к дверям, охранявшимся парой воинов. В них Хаммерштедт сразу признал знакомцев – тех самых великана и карлика, с которыми он несколько раз сходился в битве при Смолино. Те тоже опознали плененного им рыцаря – хотя, как свидетельствовали их взгляды, никакой приязни к нему не испытывали. Перед Беззубцевым они почтительно расступились, но тот сам решил на минуту задержаться.

-Что, встреча старых друзей? – хохотнул Владимир. - Ну, Ахметка, кончай смотреть, аки зверь лютый – мы сейчас все на одной стороне. А ты, Дионисий, чего насупился, ровно на ворога?

-Как же тут не супиться, - прогудел гигант, - когда этот нечестивец-латинянин так огрел меня по боку, что… Словом, будь это не я, а какой другой хлипкий человечишко, лежать бы ему в сырой землице!

-Так ты и сам меня пнул по колену от души…. До сих пор нога ноет! – не растерялся Лукас, стараясь говорить как можно более миролюбивым тоном. Ссора с этими воинами теперь не входила в его планы.

-Так немчин еще и по нашенски гутарит, гляди-тко! – искренне удивился Дионисий. - Нам с Ахметкой ранее таковых видывать не доводилось. Когда мы их гвоздили, они разве что «майн гот» или «тартейфель» успевали вякнуть…

-Дык, этот немчин и сам кого угодно гвоздить горазд, - мрачно сказал низкорослый Ахметка. – Уж я, насколько навострился в драках, так от него еле живым утек. Ох, и чесались же у меня рученьки, когда его брали…

Хаммерштедт сунул ладони в карманы, надеясь нашарить там пару монет, которыми хотел задобрить ратников. Увы, ничего не сыскалось. Беззубцев открыл двери и ввел рыцаря в низкую сводчатую горницу, в которой находились человек десять – сидели или стояли. Окна были широко раскрыты, и дневной свет падал на бородатые насупленные лица. В углу разлегся надменный серый котище и невозмутимо умывался, не удостаивая людишек вниманием. Лукас и Владимир скромно уселись в углу. Вскоре после них в помещение стремительным шагом влетел и воевода Василий Шуйский-Немой, с которым Хаммерштедт только что познакомился. Собравшиеся вели беседу. Вернее, говорил, в основном, кряжистый широкоплечий мужчина, одетый в опашень ярко-красного цвета. С виду этот человек был лет около пятидесяти, с короткой бородой, крючковатым носом и тонкими чертами лица, за которыми читались незаурядный ум и недюжинная воля…

…-что ни говори, а одолеть Плеттенберга мы не сумели, - продолжал он начатую мысль. - Одних потерь наших сколько! Убили тевтонские собаки князя Андрея Кропоткина, да Григорья, Дмитреева сына Давыдовича, да Юрья, Тимофеева сына Юрлова, и иных многих детей боярских. Всего под три тысячи воинов мы потеряли! А все почему? Потому что искусились на приманку немецкую, полки сами же изрушили, да бросились кош их грабить! Кошевных людей немецких многих побили, а не заметили, что немецкие полки стоят вооруженные и к бою изготовленные! Вот и стали они нас гвоздить, тем паче, что наши подходили изрывкою…

-Но ведь и мы себя показали! – возразил Немой. – Одних только немецких пешцев, самое меньшее, человек четыреста положили. Потрепали знатно их конницу, немало рыцарей знатных на тот свет послали… Да и начальных их людей, говорят, тоже побили нескольких…

-Нет, князь Василий, - досадливо прервал того короткобородый, - все ж таки нам величаться не с чего. Да, побили мы их немало. Но и не добили полностью, а сами потеряли людей в несколько раз больше. А какая у нас цель была, помнишь? Устроить ливонцам новую Ведрошу, как литовцам мы учинили два года назад! Чтобы они, орденские псы, и думать забыли ходить разорять наши земли!

-Не гневайся ты так, князь Данила, - примирительно сказал Василий. – Мнится мне, что и без того потрепали мы их так сильно, что они надолго к нам забудут в гости наведываться. Лишили Плеттенберга самых искусных его бойцов. А если припомнить, что, по скаскам верных людей, он и так нынешнее войско набрал с превеликим трудом, то, думается, зарекся вражина наши края беспокоить. Вот увидишь, скоро заключим мы с ними мир... Тем более, что и ливонское купечество наверняка уже ропщет – купчишкам нужны мирные отношения с Русью для своей торговлишки...

Но князя Данилу не так легко было переубедить.

-Пустое говоришь, князь Василий! Помните, кое-кто из вас перед битвой бахвалился самого Плеттенберга поймать и на чепь посадить? Особенно князь Андрей усердствовал! Что стало с этими похвальбами? Где сейчас князь Андрей? Зато мне доподлинно известно, что Плеттенберг объявил эту битву своим успехом. А латынский архиепископ Хильдебранд уже провозгласил велегласно, что, дескать, последующий сражению у Смолина день Воздвижения Креста Господня отныне и вовеки должен праздноваться, как великий день победы ливонцев.

-А откуда сие известно? – не удержался один из присутствующих.

Князь Данила недовольно дернул плечом, всем своим видом показывая, что вопрос неуместен и разговор съехал с этой темы. Искоса взглянув на Беззубцева, Хаммерштедт приметил легкую улыбку на его лице. Неужто, он был не единственным московским лазутчиком в орденском войске и там до сих пор находятся другие?

-Ну а коль Плеттенберг объявил Смолино победой, - продолжал короткобородый, - то надобно ему будет как-то оправдывать свои слова. Я ихнюю ливонскую породу знаю. Вот увидите, в следующем году опять они препожалуют к Пскову!

Фон Хаммерштедт с величайшим интересом смотрел на короткобородого, в котором он угадал полководца Даниила Щеню. Любопытство даже ненадолго потеснило в нем грусть, отныне ставшую его неотступной спутницей. Так вот он каков, самый знаменитый московский военачальник, гроза и победитель литовцев! А тот, не обращая внимания на вновь пришедших, продолжал распекать воевод. Правда, беседа Щени с подчиненными не затянулась. Вскоре, он начал быстро раздавать им разного рода приказы и поручения, неизбежно вытекавшие из его обязанностей главнокомандующего большим войском. В ближайшие месяцы нового нашествия ливонцев князь не ожидал, но все равно считал необходимым обезопасить крупные города достаточною защитою – дабы не оставлять рыцарям ни малейшего соблазна. Впрочем, как он подчеркнул, в следующем году к новому приходу Ордена следует готовиться в любом случае. Когда воеводы покидали горницу, Беззубцев остался на месте. Хаммерштедт последовал его примеру. Любопытный взгляд также задержавшнегося Даниила Щени наконец-то пал на рыцаря.

-Так ты и есть немчин, устроивший братьям-рыцарям такую печаль? – лик его был спокоен и непроницаем.

Фон Хаммерштедт встал, с достоинством поклонился и представился на русском языке.

-Что ж, рассказывай: что тебя сподвигло на столь великую измену? Ты ведь сам состоял в Ордене?

К лицу Лукаса прихлынула кровь, но он сдержался, понимая обоснованность вопроса. Рыцарь уже в третий раз начал рассказывать свою историю, и ему было так же трудно, как и тогда, когда он повествовал о ней Беззубцеву и Немому. Но тут Владимир неожиданно пришел на помощь: в тех местах, где Хаммерштедт запинался, мучительно подыскивая слова, бывший брат-сариант вступал со своими объяснениями и дополнениями. Щеня внимательно слушал, расхаживая у окон. Он не прерывал неожиданного заступника: по всему, Беззубцев заставил соплеменников относиться к себе с уважением.

-…Вот так оно все и было, достопочтимый князь Даниэль. Как говорится, facilis descensus averno – Лукас закончил свою эпопею приступом самобичевания. – Таким-то образом, я оказался в гостях у вас. И теперь готов… Готов всего себя отдать службе великому князю государю Ивану Васильевичу.

Щеня неопределенно хмыкнул, остановился ненадолго.

-Да уж, выпало на твою долю всякого, - пробормотал он. Потом возвысил голос, - ежели хочешь всемилостивейшему государю послужить, так надобно тебе к нему на Москву и ехать! То не наше дело, а государское: куда и кем тебя пристроить.

-Рыцарь еще слишком слаб от полученных ран. Немочно ему прямо сейчас в Москву отправляться, - снова встрял Беззубцев.

Однако, Лукас запротестовал. Ему хотелось как можно скорее добиться определенности в своей судьбе - поэтому, он изъявил готовность ехать хоть сейчас. В конце концов, порешили на том, что рыцарь в течение трех дней еще отдохнет, наберется сил: а там уже можно будет отъезжать. Щеня посулился выделить Лукасу денег на дорогу и провожатого со своею воеводской грамотой – чтобы Хаммерштедт смог добраться до стольного города скорейшим образом и беспрепятственно. На этом князь Данила дал понять, что разговор с немцем окончен и вызвал служителя, дабы тот проводил того обратно в занимаемое им помещение. Владимира же он попросил остаться. Вслед за рыцарем торопливо выскочил и кот, которому надоело скучать в горнице.

Когда фон Хаммерштедт скрылся за дверью, воевода обратился к лазутчику:

-Хоть ты и просил за этого немчина, душа моя к нему не лежит. Пущай с ним государь разбирается, а то я бы его… - Щеня сжал руку в кулак и медленно повернул ее в красноречивом жесте.

-Помог он нам очень, князь Данила, - мягко осадил его Беззубцев. – Не будь брата Лукаса, победа немецкая полной оказалась бы.

Щеня закипятился.

-Ты, конечно, важный человек и доверенное лицо государя – одначе, в воинских делах ничего не смыслишь. Не мочно нам Иуду-переметника в свои ряды принимать! Предательство пригодится, а с предателем не водиться! Сам, поди, понимаешь: единожды предавший предаст и вдругорядь…

-Не так уж он и виноват, ежели посмотреть, - продолжал гнуть свое Владимир. –Ведь довели его братья-крестоносцы до этого… Если так взглянуть, то и я, затесавшись к немцам под чужой личиной, получается…

-Про тебя разговор другой, - не уступал Щеня. – Одно дело, ради родной земли с врагами своим прикидываться, с волками жить и по волчьи выть, ежеминутно шкурой рискуя… И совсем другое - своих же собратьев по крови, по вере, в разгар схватки начать избивать, да к неприятелю перебежать… Тьху, да уж лучше сразу на меч броситься!

Он строго посмотрел на Беззубцева.

-Словом, твое это дело... Ты меня за немца попросил – я твою просьбу уважил, памятуя, сколь много добра ты нам сделал. Только пусть этот Лука Гаммерштет, пока он еще здесь, на глаза мне лишний раз не попадается!