Служба срочная, матросская везде нелегка. Но в Гранитном она была нелегка вдвойне.

Моряцкий фольклор гласил:

«Ваше благородие, госпожа повестка,
Для кого-то – сапоги, для кого-то – беска.
Друг на два по дружбе, ну а я на три.
Не везёт мне в службе, повезёт в любви.

Ваше благородие, господин годок,
Ты на мне поездил вдоль и поперёк.
Чистил грязные трюма с ночи до зари.
Не везёт мне в службе, повезёт в любви.

Ваше благородие, госпожа свобода,
С нетерпением я жду вашего прихода.
Снятся девки по ночам и лишь только ты.
Не везёт мне в службе, повезёт в любви.

Ваша светлость, ДМБ, их превосходительство,
Вот и издали приказ партия, правительство.
Навернулись слёзы на глаза мои.
Повезло мне в службе, повезёт в любви.»

Каждые шесть месяцев бригада принимала молодое пополнение и под звуки марша «Прощание славянки» по корабельной трансляции с верхней палубы прощалась с теми, кто честно отдал флоту три лучших года своей молодой жизни. Да, три года в Гранитном – это не фунт изюма и даже не три года срочной службы где-нибудь на одном из крейсеров, спокойно дремлющих на североморском рейде!

К обычным тяготам и лишениям воинских будней здесь добавлялось то, что называется спецификой дальнего гарнизона. На практике это значило: весь тяжкий труд по обеспечению жизнедеятельности посёлка лежит на матросских плечах. Разгрузка-погрузка плавсредств (ведь из-за отсутствия дороги по суше в Гранитный всё, до последнего гвоздя, доставляли морем), девять месяцев в году – ежедневная битва со снегом на огромной территории (около казарм и мест дислокации, на причалах, дорогах, трапах, в самом посёлке), бесконечная борьба с авариями на коммуникациях (водопровод, канализация, наземные теплотрассы), разгрузка угля и работа в котельных, а также на непрекращающихся стройках-шабашках, присмотр и уход за скотиной на подсобном хозяйстве и прочее. Отдав флоту без малого тридцать лет, я не видел более тяжёлой срочной службы. Ведь к тому, что уже перечислено, надо прибавить ещё и собственно службу по воинской специальности, несение нарядов и вахт.

Молодое пополнение гарнизона было, естественно, многонациональным: и славяне «от Москвы до самых до окраин», и горячие гордые кавказцы, и спокойные рассудительные прибалты, и немногословные трудолюбивые выходцы из среднеазиатских республик. Конечно, все они старались группироваться и общаться по принципу землячества, но что такое межнациональный конфликт мы в те годы не знали. Единственное – случались отказы отдельных ребят из Средней Азии от свинины на камбузе, да и то в мягкой форме, а замену свинине найти несложно.

Часть пополнения прибывала на бригаду с воинской специальностью, пройдя учебные отряды флота и уже там приняв военную присягу. Другая – и большая – часть была неподготовленной. Из неё формировалась временная учебная рота, в которой матросы проходили «курс молодого бойца». Между собой матросы называли эту роту «дубовкой». Обучение занимало обычно дней 40 и заканчивалось торжественным приёмом присяги у памятника. После этого молодёжь распределяли по кораблям и частям и начиналась настоящая служба.

Правда, и здесь не обходилось без курьёзов. Матрос Шура Гайдамак служил в одном из подразделений береговой базы. Коренной одессит, шустрый и востроглазый, он был душой и заводилой любой компании. Активный участник художественной самодеятельности, инициатор различных розыгрышей и проказ, – как говорят, «в каждой бочке затычка». Надо заметить, что хлопот своим командирам он доставлял немало, и если где-то что-то случалось, сразу искали следы Гайдамака. Но главным его талантом был талант «великого комбинатора». Остап Бендер поселился в его душе давно и навсегда. Ещё в школе на Молдаванке он ухитрялся вместо дефицитной жевательной резинки втюхивать однокашникам аккуратно завёрнутые в фирменные упаковки кусочки раскатанного пластилина. Любил угостить девушек газировкой из автомата, для чего приспособил специальную трёхкопеечную монету на тонкой леске, пропущенной через маленькую дырочку, просверленную в медяке. Брошенная в прорезь автомата, монета после его срабатывания успешно извлекалась наружу… И вот, в один из призывов, в «дубовке» оказалось довольно много парней из Закавказья, особенно из Азербайджана. Ясно, что перспектива провести три года в Заполярье их, людей южных и теплолюбивых, совсем не привлекала. Наш Шурик брал напрокат форменку с тремя лычками (старшина 1-ой статьи), надевал её и вечером приходил к молодёжи в казарму. Там он рассказывал, что якобы поступила команда сформировать группу из 15-и человек, причём преимущественно – уроженцев Закавказских республик. И, мол, тех, кому повезёт, отправят на Черноморский Флот в грузинский порт Поти – для службы в отряде, в котором в советские времена учили военному делу иностранцев. Цена попадания в список была объявлена символическая – 5 рублей с носа. Успешно собранные деньги Шурик тратил на сладости, сигареты, фрукты и т. п. Раскрылась афера Гайдамака совершенно случайно, когда месяца через два, во время строевого смотра и сбора жалоб и заявлений, один из пострадавших заявил: «Слющай, да-а, пьять рупелей отдаль. Когда Поти ехати будем?».

Конечно, кто куда попадёт для дальнейшей службы – своеобразная лотерея. Один рвётся на катера, а другой боится их «как чёрт ладана». Один хочет овладеть новой специальностью, полезной и на гражданке, а другой ищет место потише, поспокойнее. Мнения и пожелания учитывали, но не всегда.

В любом случае, куда бы ни был распределён молодой матрос, он попадал под единую градацию неписанного «табеля о рангах срочной службы», выглядевшего примерно так:

«Дух» – самая низшая ступень, ещё не человек. Матрос, ещё не принявший присягу.

«Карась» – низшая ступень. Матрос со стажем службы до 6-и месяцев.

«Молодой» – стаж службы от 6-и месяцев до полутора лет. Почти человек, но не моряк.

«Полторашник» – стаж от полутора лет. Уже человек и моряк.

«Подгодок» – стаж службы от двух до двух с половиной лет. Уважаемый человек и моряк.

«Годок» – высшая ступень. Стаж службы от двух с половиной лет. Беспрекословно авторитетный, всё знающий и умеющий.

«Гражданский» – «годок» после издания приказа Министра обороны об увольнении в запас данного призыва. Выше только бог.

Так или иначе, но все эти ступени матросы и старшины срочной службы проходили без всяких исключений.

Конечно, у каждого служба была своя. Для кого-то – боевой пост корабля или катера, будь им машинное отделение или радиорубка. Для другого – главным оружием на ближайшие три года становились гаечный ключ и ванночка с соляркой для промывки распылителей форсунок двигателей в цехе СРМ. Встречались и такие, кто и автомат в руках подержал лишь на приёме присяги, да один раз, если повезло, на стрельбище в сопках. Но тяжело было всем.

Середина 1980-х, декабрь, холодная полярная ночь. Штормовой ветер валит столбы электропередач, и Гранитный погружается во тьму. Насосы в котельных не работают, отопление встало. В обоих казармах разморожены батареи. Обстановка катастрофическая. Две недели, пока днём и ночью шли аварийные работы, личный состав в казармах спал по форме № 6, то есть в шинелях и шапках-ушанках, завязанных под подбородками. Дополнительно укрывались чем попало – ватниками, матрасами, тряпьём. При непрекращающемся штормовом ветре матросы выходили на улицу, садились на пятую точку и в раздувшихся, как паруса, шинелях катились до камбуза. А на камбузе вместо светильников горели плошки с маслом, источая тошнотворный прогорклый запах. Немало подобных ситуаций может вспомнить практически каждый, служивший в Гранитном.

Пытливый читатель спросит, и вполне справедливо: мол, всё это трудности северные и отдалённого гарнизона, они понятны, а вот неуставные отношения, те что называют на флоте годковщиной (в армии – дедовщиной), глумления и издевательства над молодёжью были?

Отвечу прямо: были! Эта зараза почти неистребима, а борьба с ней чаще походит на игру в одни ворота. Ежедневно занимались пресечением неуставных отношений все – и командиры, и, особенно, замполиты. Другое дело, что эффективность была невысокой. Причина, на мой взгляд, в отсутствии взаимопонимания и доверия. И круглосуточный контроль, и индивидуальные беседы, и телесные осмотры, и проверки полноты наличия вещевых аттестатов, и контроль за приёмом пищи, и прочее, прочее, прочее – дают толк лишь тогда, когда движение на этой, образно говоря, улице двухстороннее.

А типичная картина такова. Сидит перед тобой молодой матросик, грязный и задёрганный, невыспавшийся и уработанный, но на словах у него всё хорошо: никто его не обижает. Однако ты понимаешь, что «чмурят» его по полной. И он понимает, что ему не верят и правильно делают, но молчит, как герой-подпольщик на допросе с пристрастием. Почему? Причин много, и действуют они как все вместе, так и каждая в отдельности:

«стучать» начальству – плохо, западло;

все терпели и терпят – я тоже выдержу;

сейчас буду терпеть, но когда подойдёт мой срок, отыграюсь вдвойне;

жаловаться бесполезно, начальство – далеко, а годок – рядом;

если узнают, что пожаловался, будет ещё хуже. И т. п.

На самом деле такие ЧП, как избиения молодёжи, были редкостью, но всё-таки случались, ведь подонки попадаются в любой среде. По крайней мере, за мои 8 лет в гарнизоне от неуставников ни один человек не то что не погиб, но и в лазарет не попал. Это, конечно, не достижение, и говорю об этом не с гордостью, а с горечью. Хотя, объективности ради, скажу, что позднее, служа на самых больших и современных кораблях страны, я занимался расследованием и убийств, и тяжких телесных повреждений на почве годковщины.

В чём чаще всего проявлялась годковщина? Годкам «полагались»: более продолжительный сон, доставка «тюхи» (четверть буханки белого хлеба с маслом, выдаваемых на завтрак) с камбуза, стирка робы, просмотр фильмов через кинопроектор в казарме или кубрике в первом ряду, места на построениях во втором ряду, «очко» в гальюне у окна и т. п.

Как правило, годки делили за столом масло. Пласт масла на 10 человек резался пополам. Затем одна половина делилась на 4 части – это годкам. Другая половина – на 6 частей, для остальных. Зато свою последнюю порцию уходящие в запас, по традиции, отдавали карасям.

Ещё молодёжь могла на ночь почитать годкам стишки типа: «Спи, годок, спокойной ночи. ДМБ на день короче!». Или, когда остаётся 100 дней до приказа, перед отбоем торжественно отрезать от портновского метра по сантиметру.

Из физического воздействия на молодых бытовало такое: «отпустить чилим» – нанести удар по лбу напряжённым и оттянутым средним пальцем правой руки (правда, были мастера, доводившие длительными тренировками силу щелчка до того, что обижаемый кратковременно терял сознание), а знаменитая «калабаха» – удар ладонью по согнутой шее. Также ставили синяки ниже колена – типа о броняху споткнулся. В худшем случае, могли «отрубить банки» – это когда оттянутую на животе кожу резко подрубают ребром ладони.

Воистину – подобных стишков, жестоких ритуалов и прочего великое множество. В каждой части они свои, порой неповторимые.

Конечно, молодёжь чаще и больше попадала на грязные и тяжёлые работы. Это называлось «делать из стройного лодыря горбатого стахановца» и выглядело примерно так. Идёт вечерняя поверка, стоит строй, делается объявление о необходимости выделения, скажем, восьми человек на разгрузку баржи с кислородными баллонами. Вторая шеренга (годки) даёт пендаля под зад первой шеренге (молодым) – вот тебе и «добровольцы». Остальным – отбой. Что же касается «добровольцев», сначала они перетаскивают баллоны с баржи на причал, а затем с причала, вверх по обледенелому трапу – до трактора с прицепом. А баллоны тяжеленные, два человека еле тащат, хрипя и задыхаясь на морозном воздухе. Потом их ещё надо разгрузить с прицепа в один из цехов СРМ. И только после этого можно спать. А на часах-то «всего» два ночи – и подъём утром на физзарядку вместе со всеми, без поблажек.

Наверное, самой тяжёлой и непривлекательной работой была разгрузка угля, который по осени подвозили в посёлок. Лучше и крупнее – уголёк воркутинский, но чаще доставляли уголь из Польши, а в нём – до 30 % крошки и пыли. Вот здесь действительно: «кто не спрятался, я не виноват»! В этот день даже самые отпетые годки старались попасть в наряд, лишь бы не на разгрузку. Таскали уголёк на своеобразных носилках – распиленной пополам двухсотлитровой бочке с приваренными по бокам стальными трубами. Грязные, как черти, только зубы блестят, матросы тащили тяжеленные носилки, лавируя по узким тропинкам возле котельной. И так – «от забора и до заката». Уставали страшно.

Естественно, многое зависело и от самого молодого человека, от его мужества, достоинства, от наличия в нём того, что называют внутренним стержнем.

Вот, например, попал служить в ЭМЧ бербазы матрос Наливайко. Ничем он особенно не выделялся из общей массы, да и выдающимися физическими данными не обладал. Однажды он чем-то провинился перед годками, и те решили его прилюдно «прессануть». И что же из этого вышло? Первого, кто к нему сунулся, Наливайко приложил прямо в челюсть, и неслабо, а затем встал в проходе между коек, намотав на руку ремень, – подходи, кто смелый. Смелых не оказалось. Потыкались, поругались, поугрожали, поостыли и… разошлись. Больше матроса Наливайко никто и никогда не трогал.

Некоторые командиры, желая уберечь ребят от неуставных посягательств, иногда даже перед строем, объявляли, что молодёжь в случае чего не просто имеет право, а должна давать сдачи. Буквально так: «Обижают – хватайте банку (табуретку по-сухопутному) и бейте обидчика по голове. Ничего вам за это не будет!».

И сдачу давали, конечно – не банкой по голове, но давали. Как-то годки дивизиона ракетных катеров задумали устроить разборку по этому поводу прямо на причале. Тогда осмелившийся дать сдачу молодой матрос Егоров, который был тёртым детдомовцем, вышел на середину причала и стал вызывать на честный бой «один на один» любого из годков. Те недолго посовещались и резюмировали: «Из-за тебя, салаги, в дисбат не хотим!». Пошумели, поматерились и разбрелись. Так в дивизионе произошла разумная коррекция взаимоотношений.

Случалось, что формы воспитательной работы по пресечению годковщины выходили за привычные рамки. Замполитом в СРМ был назначен капитан 3-го ранга Джигарос – офицер опытный, интеллигентный и начитанный, а по характеру исключительно спокойный, чтобы не сказать – флегматичный. Просматривая его личное дело, я с удивлением узнал, что Джигарос является мастером спорта по боксу. Почти одновременно с ним на службу в СРМ прибыл молодой матрос Виролайнен – уроженец карельской Костомукши – белобрысый, высокий, крепкий и хулиганисто развязный. До призыва он успел потрудиться вместе с финнами на строительстве Костомукшинского ГОКа, заработать порядка пяти приводов в милицию и пристраститься к водке. Одного взгляда на Виролайнена хватало, чтобы поставить неутешительный диагноз: шельма. Действительно, уже через год службы о нём знала вся бригада, и если где-то происходила какая-то шкода, можно было смело искать его следы. Отслужив таким образом с годик, Виролайнен решил, что имеет право «повоспитывать» молодёжь, но на этом его и застукали. Как же надо достать спокойного Джигароса, чтобы тот, под предлогом спортивных состязаний, спровоцировал Виролайнена на боксёрский поединок! Бой состоялся в казарме после воскресного обеда, на доморощенном ринге и в присутствии всего личного состава. О случившемся я узнал тем же вечером – ведь доброхоты всегда найдутся. В понедельник с утра вызвал к себе на ковёр обоих. Это была «картина маслом»: с одной стороны – Джигарос с заплывшим синевой правым глазом, с другой – Виролайнен без переднего зуба и с рассечённой бровью. В общем, и смех, и грех. Драть каждого в отдельности и по полной рука не поднялась. Ограничился профилактической беседой и полученными обещаниями: от одного – утопить в Лобанихе боксёрские перчатки, от другого – не трогать молодых. Кстати сказать, поведение Виролайнена после поединка улучшилось, а сварщиком он был первоклассным.

В тёмные вьюжные полярные вечера, в редкие минуты отдыха, в кубриках и казармах жалобно звенели гитары:

«Ветер северный, свирепые шторма.
Девять месяцев в году царит зима.
И кругом, куда ни глянь, лишь сопки, и сплошной гранит
Неразгаданную грусть в себе хранит.

Опускают скалы камни в лёд воды –
Закалённые, они как сталь тверды.
Здесь живу я третий год, судьбой заброшенный на флот.
Свой последний, самый трудный, третий год.

Я вернусь и буду долго вспоминать
То, с чего нам приходилось начинать,
Тех ребят, с кем мог свои невзгоды разделить,
То, что больше не придётся повторить».

Увольнений в город или на берег у нас в Гранитном не существовало. Граница между военным городком (казармами) и домами жителей была весьма условной, а подразделения бригады на территории посёлка мирно уживались с гражданскими объектами. Достаточно сказать, что политотдел и особый отдел изначально размещались на первом этаже жилого дома, а после пожара в старом здании штаба сюда же перебрался и штаб. Понятие «самовольная отлучка» тоже практически отсутствовало. Ну зашёл матрос в клуб, ну купил сигареты или конфеты в магазине – всё, дальше-то идти некуда. Правда, были сопки.

Зимой, конечно, в них лучше не соваться. Особенно без знания местности, специальной подготовки и соответствующей экипировки. Зато летом всё выглядело иначе. Официально в сопки уходить было запрещено, но разве за всем уследишь, тем более что сопки – повсюду. Вышел, хоть из дома, хоть из казармы, и через десяток шагов ты уже в тундре, а под ногами – лопаются зрелые ягоды черники или голубики. Ещё несколько шагов, и вот он – крупный красноголовый подосиновик, а дальше – второй, третий… пятый! Как тут устоять?! Поэтому матросы и гуляли, и промышляли ягодами-грибочками по окрестностям. Отдельные смельчаки могли даже искупаться где-нибудь на прогретом солнышком мелководье многочисленных озёр. Слава богу, далеко не забирались, зная из рассказов, как обманчива здешняя природа и как легко заблудиться среди этих одинаковых, словно близнецы, сопок, озёр и болот. По вечерам в кубриках травили страшилки – якобы местные легенды о найденных далеко в тундре человеческих косточках с истлевшей лентой от бескозырки или о моряке, растерзанном хищной росомахой во время сбора грибов. Конечно, ничего такого никогда не было, но мы эту болтовню не пресекали – ведь бережёного бог бережёт.

Матросов, совершивших неплановый выход в сопки, всегда можно было распознать по чёрным ртам и рукам, в которые въелся сок недавно съеденной черники. Но по этому поводу обычно никто не свирепствовал, понимая, что молодому организму нужны витамины, да и психологическая разгрузка тоже.

Когда возможностей для организации досуга и развлечений мало, на помощь приходят военно-морская смекалка и выдумка, а они неистощимы и зачастую чреваты. Погожий летний денёк, солнце в зените, комбриг в отпуске, а исполняющий его обязанности начальник штаба возвращается с женой на БУКе (буксире) из губы Ковш, набрав ведро брусники. И вдруг – чу, что такое?.. На вершине сопки, на мачте рядом с домиком ПРС (пост рейдовой службы), зловеще развевается чёрный флаг с белой полосой, означающий: «радиационная опасность».

В глазах начальника штаба потемнело, сердце защемило, а в голове, как в компьютере, стали быстро прокручиваться варианты: «ЧП! Где? На флоте или у нас? Если у нас, то что? Неужели уронили или повредили ракету со спецголовкой?! Если на флоте, то что? Авария с реактором на атомоходе? А может быть, повреждение спецбоеприпаса на одной из баз оружия? Какие к нам ближайшие? Кильдин? Североморск? Наверняка тревога объявлена по всему флоту… Ё-моё, а я бруснику собираю! Но ведь выходной день? Ага, кого это волнует, потом прокурору будешь объяснять! Да Командующий сейчас меня одним усилием мысли в порошок сотрёт…».

Как только БУК ошвартовался у контрольного причала, начштаба, сигая сразу через три ступеньки, рванул вверх по трапу, к рубке оперативного дежурного. Оперативный, развалясь в кресле и полуприкрыв глаза, слушал по радио Пугачёву и дирижировал: «А ты такой холодный, как айсберг в океане…». Секунд через десять ему уже стало горячо, даже слишком горячо…

Что в итоге выяснилось? «Большие детки» на ПРС, видимо опупев от безделья, решили поиграть в пиратов и сфотографироваться. Именно с этой целью они подняли на мачте пиратского «Весёлого Роджера», который сохранился у них после театрализованного представления на День Флота. Естественно, издалека сей бутафорский флаг выглядел точь-в-точь как сигнал о радиационной опасности. «Разбор полётов» был проведён немедленно, и мало никому не показалось.

Ещё одной традицией, а одновременно – и спортом, и развлечением, было «бакланство». «Бакланить» – значит добыть и употребить по прямому предназначению что-то съестное. И дело здесь не в том, что плохо кормили. Молодым и дикорастущим организмам есть хотелось всегда и везде. Кроме того, казённая пища, при её относительным однообразии, быстро прискучивала. Душа и желудок требовали чего-нибудь, похожего на домашнее.

Проще всего этот вопрос решался на малых ракетных кораблях, где всё-таки были собственные камбузы. Там «земеля» или одногодок-кок всегда находил возможность в ночное время порадовать боевых товарищей противнем жареной картошки с мяском. В принципе, и на катерах, при должном обеспечении, можно было организовать жарёху. В береговых частях – сложнее, но и здесь собирались побакланить в кочегарках, насосной и других так называемых «шхерах».

Продукты добывали по-разному. Иногда, конечно, что-то и покупать приходилось.

Матрос срочной службы получал денежное довольствие – 4 рубля 80 копеек. Особо не разгуляешься. Ведь надо ещё купить, например, зубную пасту или сигареты. Однако многие бежали после получки в матросское кафе и наслаждались компотами «Глобус» с какой-нибудь выпечкой.

Отъедаться молодёжь старалась и в камбузном наряде, который хоть и считался самым тяжёлым (особенно в посудомойке), зато давал возможность насытиться до отвала.

Но престижнее всего – добыть провизию, «завалить зверя». Ну, скажем, не было зазорно умыкнуть продукты при разгрузке оказии для магазина. В разумных пределах, без наглости: пару палок варёной колбасы, копчёную рыбку, кило-другое яблок… Какой потом кайф умять ту же треску горячего копчения где-нибудь в гальюне, запив трапезу холодной водой из-под крана!..

Правда, иногда бакланство выходило за всякие рамки. Однажды осенью личный состав бербазы и СРМ разгружал баржу с зимним запасом картошки. В итоге недосчитались 80-и мешков! Это было слишком. В результате тотального шмона нашли 50, а 30 – растворились по шхерам бесследно. Но какие запахи шли позднее из этих схронов! Жареный «картофан», да с грибочками, – просто цимес!..

Конечно, высшим пилотажем было утащить со свинарника молодого поросёнка и зажарить его на костре, насадив на деревянный вертел. Хотя такие факты можно по пальцам пересчитать.

В ежемесячных донесениях о состоянии воинской дисциплины первый пункт сводной статистической таблицы – «Гибель личного состава».

Жизнь есть жизнь, а люди есть люди, со всеми их слабостями и недостатками. Кроме того, есть и «господин случай», и то, что называют судьбой или кармой. Что может быть тяжелей и страшней смерти молодого, ещё не исполнившего своего предназначения на земле человека?! А каково горе родителей?! Ведь такую утрату уже ничем не восполнишь! Случаи гибели были – нечасто, не каждый год, но были. Каждый из них – рубец на сердце, что ноет и болит по сей день.

Вот некоторые из них. Один – пьяный военный строитель на самосвале – на единственной в посёлке дороге задавил матроса, шедшего по обочине. Другой – нарушил правила электробезопасности и сам получил смертельный удар током. Третий погиб при тушении пожара, придавленный рухнувшими балками. Два матроса геройски погибли на боевом посту при катастрофе в море ракетного катера Р-82 в марте 1983 года. Однако есть в этом скорбном списке и одно умышленное убийство.

Караульную службу с боевым оружием и патронами на бригаде нёс специальный взвод охраны береговой базы. Караула ежедневно заступало два. Первый – на топливный склад на другом берегу губы Лобаниха, куда можно было добраться только на каком-либо плавсредстве. Второй – на склад оружия и боепитания в губе Ковш, недалеко от базового лазарета. И не то чтобы эта служба очень тяжела, скорее – муторна, монотонна. Представьте себе: «через день на ремень» – и так все три года. Хотя, с другой стороны, согласно уставу, несение караульной службы является выполнением боевой задачи в мирное время. Со всеми вытекающими последствиями.

В тот погожий летний вечер 1979 года начальником караула на топливный склад заступил старший матрос Молдабеков. Служба шла, как всегда, спокойно. Сменившийся с поста караульный ложился поспать, а подвахтенные в это время выполняли какую-нибудь нехитрую хозяйственную работу, если она была.

И вот с поста меняется матрос Гашимов: оружие в пирамиду не успевает поставить, как получает команду от Молдабекова идти нарубить дров (в караульном домике – печное отопление). Гашимов, зная, что по уставу ему положено два часа отдыха, начинает пререкаться. Через пару минут их словесная перепалка перерастает в нешуточную ссору, в ходе которой Гашимов срывает с плеча автомат, передёргивает затвор и, почти в упор, всаживает очередь в грудь Молдабекову. Те, кто когда-нибудь имел дело с «калашом», знают его огромную убойную силу: пуля пробивает кладку в три кирпича, как масло. Начальник караула погиб на месте практически мгновенно. После этого Гашимов разоружил остальных и запер их в караульном помещении. По внутренней связи узники дозвонились до оперативного дежурного бригады и доложили о случившемся. На бригаде объявили боевую тревогу.

Минуты через три мы с комбригом уже примчались из дома на КП. Что делать?.. Караул на противоположной стороне губы разоружён и заперт. Гашимову, совершившему убийство, терять нечего, да и вообще – непонятно, что творится в его голове. Можно попробовать захватить его силой, но тогда почти неизбежны новые жертвы. Ясно одно: надо идти на БУКе на тот берег, а далее действовать по обстановке.

Добровольцами вызвались два офицера: замполит ЭМЧ бербазы капитан-лейтенант Украинец и курирующий бербазу оперуполномоченный особого отдела капитан-лейтенант Ульянов.

Когда БУК подошёл к причалу, стоявший у топливных резервуаров Гашимов вскинул автомат и прицелился. Это был самый драматичный момент. Оставалось только нажать на курок, и рой пуль прошил бы не защищённую бронёй рубку буксира и находившихся в ней людей. Подняв над головой руки и показывая, что они безоружны, офицеры вышли на верхнюю палубу. Разговор начал Украинец:

«Гашимов, ты меня знаешь?»

Утвердительный кивок в ответ.

«А ты мне веришь?»

Небольшое раздумье и снова кивок.

«Зачем ты убил Молдабекова?»

Гашимов затрясся, выкрикнул что-то нечленораздельное и вновь вскинул автомат к плечу.

«Ну ладно, ладно, успокойся. Уже ничего не вернёшь. И что ты теперь собираешься делать?»

Гашимов на минуту задумался и ответил:

«Сейчас покурю, помолюсь… и себя стрелять буду».

«А сигареты у тебя есть?»

Гашимов отрицательно покачал головой.

«Дать?»

Утвердительный кивок.

Ульянов кидает на берег пачку, но так, чтобы она упала недалеко от борта БУКа. Гашимов осторожными шажками, не опуская автомата, подходит, поднимает пачку и достаёт сигарету.

«А спички-то у тебя есть?»

Гашимов мотает головой отрицательно.

«Ну держи», – Украинец бросает спички рядом с бортом и, как только Гашимов за ними наклоняется, оба офицера одновременно прыгают на него… Выстрелить он не успел, секунды борьбы – и убийца скручен и обезоружен.

Ночью в гарнизон срочно прибыла комиссия во главе с начальником ОУС (отдел устройства службы) флота капитаном 1-го ранга Портновым. Работали до утра, проверяя организацию несения караулов и выясняя причины случившегося. Хотя что тут уже выяснять? Всё и так понятно.

Утром комиссия возвращалась на нашем катере в Североморск. На верхнюю палубу занесли тело Молдабекова, покрытое белой простынёй с проступившими на ней кровавыми пятнами. Его было необходимо доставить в морг при североморском госпитале для проведения судебно-медицинской экспертизы. Когда на катер под охраной заводили закованного в наручники Гашимова, он подбежал к трупу, пнул его ногой и грязно выругался.

Украинца и Ульянова поощрить, как всегда, забыли…

В известной песне любимого всеми долгогубцами Владимира Высоцкого есть слова: «Вот, к примеру, захочется выпить вам, а вам выпить никак не дают». Выпивать на службе, тем более срочной, конечно, нельзя. Пьянка – грубое нарушение воинской дисциплины. Однако уставы – уставами, а жизнь – жизнью.

В посёлке действовал «сухой закон», и потому население запасалось спиртным в Мурманске (купить водку в Североморске было практически невозможно). Для матросов же срочной службы этот вариант был почти неисполнимым. Хотя… случалось всякое. Другой источник выпивки – посылки из дома, от друзей-приятелей. Правда, их проверяли, но не все и не всегда. Кроме того, оставалась надежда полюбовно договориться с проверяющим. Внаглую засунуть спиртное в посылку – большая редкость и глупость. Чаще встречались наполненные «огненной водой» резиновые грелки, а наиболее искушённые маскировали выпивку под компоты или варенья. Помню, один раз даже попалось настоящее произведение искусства: наполненные чачей абхазские мандарины. Точнее – самих мандаринов не было, а была их аккуратно склеенная кожура.

Некоторым удавалось умыкнуть на боевом посту немного «шила» – корабельного спирта, выданного для протирки оборудования. Однако главным матросским спиртным напитком была бражка. Её умели заваривать из чего угодно: из компота, варенья, сока, сахара, риса, изюма, чернослива и т. п. Основные слагаемые – тепло, дрожжи и время. Конечно, очень важно и то, где брага заварена, поскольку за ней шла постоянная негласная охота: как в детской игре «сыщики-воры», искали места её закваски и хранения. Помню, за обедом на одном из наших МРК командующий Кольской флотилией контр-адмирал Касатонов И. В., попробовав компот, констатировал: «Несладкий, ищите брагу».

Заваривали её иногда в самых неожиданных местах, а то и, по системе Станиславского, на самых видных. К примеру, висит на переборке огнетушитель, на нём – свинцовая пломба и бирка с указанием срока годности, хотя в действительности – внутри красного корпуса давно потихоньку доходит до нужной кондиции бражка. Могли залить её и в неработающие плафоны освещения. Не говоря уже о тёплых закутках в котельных, цехах, складах. В общем, «голь на выдумки хитра».

Был в гарнизоне и совсем экзотический и, на мой взгляд, смертельно опасный напиток под кодовым названием «кислуха». По-моему, его правильное наименованье – «тринитрат ортофосфорной кислоты». На деле – это кислотный разбавитель, добавляемый в краску для обработки днищ кораблей от обрастания. В бутылку с разбавителем засыпали каустическую соду, после чего там начиналась бурная реакция. В итоге сода выпадала в осадок, а желтоватую, похожую на спирт и страшно кислую на вкус жидкость сливали. Для отбивания запаха в неё потом добавляли растворимый кофе. До сих пор крещусь, удивляясь, что этой гадостью никто не отравился насмерть.

Обстановка в гарнизоне порождала ещё один вид самодеятельного творчества – различные поделки, или, как их называли, «маклаки», «маклачки». Умелые ручищи мореманов делали модели катеров, шлифовали снарядные гильзы под сувенирные пепельницы, чеканили на меди русалок с аппетитными формами, расписывали циферблаты часов, выпиливали, выжигали, рисовали… Хорошо помню матроса Закабунина, который числился радистом при клубе, а фактически был и главным художником, и конструктором, и генератором идей. Необычайно одарённый, он, к примеру, мог буквально за полчаса изготовить великолепную красочную афишу. Портреты катерников-героев в музее – тоже его рук дело. Закабунину достаточно было дать задание: «Через месяц – день рождения бригады, приедет человек десять ветеранов войны, будут гости с других соединений флота. Надо готовить сувениры. Подумай, что можно сделать, и давай предложения с эскизами». Эскизы появлялись у меня на столе уже через два часа, а дней через десять Закабунин тащил короба: 25 чеканок с видом ракетного катера во время пуска ракеты, три картины с панорамой посёлка, три картины с видами северной природы, две модели МРК под оргстеклом… Кстати, эскиз юбилейной медали бригады на её 35-летие, также как и эскизы памятных жетонов (значков), – его творчество. Уникальный был талант. Интересно, как сложилась его жизнь после службы?..

У многих охотников были фирменные ножи «Made in СРМ». Сделанные из стали подшипников, острые как бритва, своим грозным видом они напоминали знаменитый по кинофильму нож Крокодила Данди. У меня тоже был такой, да подарил его в середине 1990-х своему другу – адмиралу, который не от хорошей жизни вырастил на подмосковной даче огромную свинью и мучился вопросом, чем её заколоть, – не адмиральским же кортиком? Подарить-то подарил, а жалко до сих пор…

Материал для «маклачек» добывали кто где мог, но чаще совершали набеги на переоборудованный под УТС (учебно-тренировочное судно) бывший американский тральщик проекта «Амик». Поставленный по ленд-лизу в годы войны, он обретался на вечном приколе на причале дивизиона катеров обеспечения боевой подготовки. Здесь можно было разжиться нержавейкой, мельхиоровыми трубками, кусками фосфора, оргстеклом и т. п. Однако сильнее всего на судне поражала… стиральная машина для личного состава. Это же надо, уже в годы войны её устанавливали на корабли для бытовых нужд матросов! И спустя более чем сорок лет она исправно работала! Да, капитализм «загнивал» умело.

Всё-таки великая штука – Интернет! Нет-нет, а приходит на почтовый ящик послание: «Здравия желаю, товарищ… Вы меня, наверно, не помните… Я служил в Гранитном… Вы меня ещё «воспитывали»… Только через несколько лет понял, как Вы были правы… Я работаю… Семья… Спасибо за…». Много таких писем.

И кем только не стали бывшие гранитненские караси-годки: известными предпринимателями, фермерами, майорами ГАИ, телережиссёрами, банкирами, рабочими…

Но с одним из матросов, которых невозможно забыть, довелось мне столкнуться не виртуально, а воочию.

Служил у нас молдаванин по фамилии, скажем, Мунтяну. Черноволосый красавец, весельчак и балагур, активный участник художественной самодеятельности. Помню, как наигрывая на дудочке какую-то молдавскую мелодию, он лихо, нахлобучив на голову чёрную папаху, отплясывал народный танец. Однако был у него и недостаток, и большой – аллергия к труду, причём к любому. Именно здесь проявлялся весь незаурядный артистизм Мунтяну. Стоило «забрезжить на горизонте» какой-нибудь тяжёлой работе, как он мгновенно заболевал и направлялся в лазарет. Правда, из казармы выходил цветущий Фет Фрумос (герой молдавских народных сказок), а к зданию лазарета приближался шаркающий ногами бледный доходяга, требующий экстренной госпитализации. По-моему, он обладал какими-то экстрасенсорными способностями и умел искусственно повышать температуру тела и артериальное давление, а также завораживающе убеждать медперсонал в своей тяжкой болезни.

Вот так он и проплясал все три года. Естественно, и сослуживцы, и командиры его не особо любили, да и за что, спрашивается, было его любить? Поэтому, когда настала пора увольняться в запас, Мунтяну оказался в списках самым последним. Но и тут он нашёл абсолютно нестандартный выход из ситуации: Мунтяну… женился! Вскружил голову дочери одной из служащих, дважды не сумевшей поступить после школы в ВУЗ и коротавшей девичьи деньки преимущественно у окошка с видом на Лобаниху.

Было всё: и шумная свадьба, и фата, и крики «горько», и брачная ночь… В общем, последний месяц службы Мунтяну провёл в тёщиной квартире, за ломящимся от яств столом и с молодой женой под боком. Когда же наступил долгожданный день увольнения в запас, Мунтяну с супругой приехал на вокзал Мурманска, оставил её в зале ожидания стеречь чемоданы с приданым и исчез. Исчез навсегда, бесследно растворившись на огромных просторах «Союза нерушимого республик свободных». Длительные и официальные его поиски результатов не принесли.

И вот – лето 2003-го. Я работаю директором одного из предприятий в промзоне на северо-востоке Москвы и нахожусь в своём кабинете. Получаю доклад от охраны с КПП: «К вам на приём просится какой-то директор винзавода из Молдавии».

Странно! Ни с Молдавией, ни с вином наше предприятие дел не имеет, но разрешил пропустить визитёра. Через пару минут в кабинет вкатывается настоящий колобок: мужчина старше средних лет, с лысиной на полголовы, седыми висками и огромным животом. Он одет в белые полотняные брюки и синюю, с коротким рукавом, джинсовую рубаху навыпуск, на которой проступили тёмные пятна пота – на улице жара. Гость начинает «грузить» меня прямо с порога: «Добрый день, уважаемый! Директор директора всегда поймёт…». Далее следует полный драматизма рассказ о доставленной несколькими машинами в Москву партии молдавского вина, о том, что за него рассчитаются только после реализации, о том, как в Москве их грабили бандиты и «прессовали» гаишники… Резюме: нужны деньги хотя бы на бензин, чтобы вернуться в благословенную солнечную Молдавию и больше никогда, даже в страшных снах, не видеть Москву. Однако деньги нужны не просто взаймы под честное слово, ведь мы же опытные хозяйственники, поэтому вот, пожалуйста, забирайте за полцены два элитных комплекта всемирно известной посуды «Цептер»: один покупал для себя, а другой – дочери на свадьбу, да, знать, не судьба.

С первых же секунд его речи меня не покидало ощущение, что я знаю этого человека, оно всё крепло… и вот – вспомнил: «Извините, уважаемый, но ваша фамилия случайно не Мунтяну?..».

Визитёр осёкся на полуслове, побледнел, плюхнулся на стул, помолчал и произнёс: «У меня тоже такое чувство, что мы где-то встречались».

В ответ прозвучало лишь одно слово – Гранитный. Видимо, только тогда он узнал меня окончательно и то ли испугался, то ли ему действительно стало стыдно, но Мунтяну опрометью кинулся из кабинета… На следующий день охрана КПП принесла мне пятилитровую бутыль сухого молдавского вина в соломенной оплётке и корзину персиков, которые по пути завёз в подарок «директор молдавского винзавода». Мир тесен.