На Покровском острове в Петрограде (он же Санкт-Петербург), под номером 166 на набережной канала Грибоедова (он же – Екатерининский), тихо и безвестно доживает свои дни неброский с виду двухэтажный особняк, переживший свои лучшие годы, и короткую славу, и громкие планы не столь давних владельцев и обитателей.

Остров относится к району города, известному под именем Коломны и в давние времена дававшему приют небогатым служилым, торговым и ремесленным людям. Пушкинский герой, вскипевший возмущённым разумом против Медного Всадника, тоже был жителем Коломны. Она тиха, тиха, Коломна, подобно всей нашей Руси, но в тихом омуте... всем известно, кто водится... А неразлучные с нами не разлей вода поляки – те прямо заявляют, что тихие воды «берега рвут».

Цари и градоначальники укрепили камнем берега Покровского острова и соединили его с остальным городом семью проезжими и двумя пешеходными мостами, а зелёная середина острова с ХVIII века украшалась Покровской церковью. Потом большевики взорвали церковь и назвали опустевшее место площадью Тургенева. Иван Тургенев их не простил и стал являться то большевичьему министру культуры, то председателю Комитета по печати, что имело в разные периоды истории несходные последствия: изучение произведений писателя в школах всегда было неровным и, как теперь стало понятно, пристрастным.

Северная набережная Покровского острова, где стоит упомянутый особняк, осеняется высокими тополями, а солнце никогда не заглядывает в окна – это сообщает определённую серьёзность как этому дому, так и его соседям. Однако дом 166 – не чета другим: особняк появился на свет, когда Коломна уже переставала быть исключительно пристанищем разночинцев, а близость его к слиянию канала и реки Фонтанки, как и соседство со Старо-Калинкиным мостом – да ещё и проспект Римского-Корсакова на другом берегу – делали его уже местом завидным. Тогдашний Английский проспект пересекал Коломну совсем рядом, сообщая – хотя бы  только своим названием и мощно выгнутой спиной Аларчина моста – определённую респектабельность околотку. Поэтому дом 166 не мог быть просто доходным домом. Он и был почти дворцом, внутренним своим убранством не уступая даже дворцу князя Юсупова: это была одна из резиденций пивного короля Российской империи Ивана Дурдина. Но к тому времени, когда проспект назвали по-другому, не существовало больше пивной империи Дурдина в России, а сама Российская империя существовала осколками зарубежной эмиграции.

Однако мы должны объяснить, почему Английский проспект упомянут как «тогдашний». В ту недолгую эпоху, о которой речь пойдёт, проспект носил имя Джона Маклина, доверенного лица Ульянова-Ленина, а последний, как известно, носил титул «вождя мирового пролетариата». Пролетариатом, как теперь уже мало кому известно, ученые люди в пенсне* называли рабочую бедноту, а иногда, раздобрившись, вообще всех людей наёмного труда. Вождь пролетариата назначил шотландца Джона Маклина консулом большевизованной России на Британских островах. Невинные жители Коломны, да и всего Петрограда, это событие не отразили в своих дневниках или в личной переписке, ни тем более не сохранили в памяти для передачи потомству. Напротив, они переиначили шотландскую фамилию на свой манер, переместив ударение на первый слог: в народном восприятии бывший Английский проспект утратил все свои прежние порочные связи и отношения – и теперь звучал, как фамилия какого-нибудь местного Яшки Паклина... Простите: Мáклина.

Но этому не суждено было продолжаться долго: власть постепенно прибирали к рукам внучатые племянники и правнуки Ульянова-Ленина и Леона Троцкого, они-то вскоре и вернули Английскому проспекту его былое название – на фоне своих более серьёзных дел. История любит парадоксы, даже в мелочах.

Тут выше прозвучало: «Мы должны объяснить...» Поэтому объяснимся: кто такие «мы»? Ведь слово «мы» должно  вызывать гораздо больше вопросов, чем слово «я», – и оно их действительно вызывает...

Нас и в самом деле двое: автор этих строк – и мой многолетний приятель Гена Салабин. Точнее будет сказать, что авторы – мы оба. В начальной фазе той эпохи, о которой речь пойдёт, Гена оказался директором «дома на набережной» – и накопил немало записей у себя в дневнике. Время шло дальше, хотя мы не знали – куда оно и как, а возмущённый тем временем разум Гены вскипал, он стучал кулаком по картонке с бумагами и кричал, сверкая пьяными слезами:

– Всё тут!.. Всё тут!.. Всё заберёшь – тогда делай что хочешь!

Если откровенно, то я ничего не хотел. Я даже не хочу открывать своё имя читателю. Но Гена подозревал в себе погибший талант литератора и намекал, что я буду его наследником, вроде распорядителя архива.

   – Последние времена!.. – повторял он частенько.

   – С чего ты взял, что раньше меня умрёшь?

   – Знаю, знаю... вот увидишь! Просто время ещё не пришло.

Такие вот фокусы: время уходит, но ещё не пришло...

Оно пришло осенью двенадцатого года, когда Гена испустил последний вздох, взяв с меня обещание прочесть его записки и наброски.

Поэтому заранее прошу у читателя прощения, если сам буду путаться с определением – кто же «автор этих строк». Одно лишь можно гарантировать: и «мы», и «автор этих строк» равно свободны от того злого умысла, с которым луноподобно-пятнистый правитель возглашал своё «мы» – с трибуны той эпохи, о которой речь пойдёт.

Да, чуть не забыл... не взыщите с автора сего неумелого введения: надо же открыть вам, в чем состояла роль особняка в годы его особенной популярности... А конец этой роли, этой популярности – он совпал с окончанием нашей наивно-сумасшедшей молодости.

*    *    *

Вот как это излагали, согласно принятой легенде,  профессионалы-методисты, приезжавшие из Центрального комитета профсоюза работников морского и речного флота, из Москвы, а потом повторяли штатные и нештатные сотрудники «дома на набережной» перед гостями и клиентами...

Когда в двадцатых годах ХХ века наметился торговый обмен между «молодой республикой Советов» и капиталистическим Западом, и стали туда и обратно курсировать морские сухогрузы, то вождь мирового пролетариата задумался над тем, как и чем занять иностранных моряков во время стоянки их судов в наших портах. (О том, чем занять, куда пускать и не пускать наших моряков заграницей, уже хорошо были инструктированы первые помощники российских капитанов.)

В итоге в морских портах Страны Советов появились «интернациональные клубы моряков».

Пролетарская власть проявила заботу о зарубежных тружениках моря и свою классовую солидарность: специально обученные экскурсоводы получали в портовой администрации постоянные пропуска для посещения иностранных судов, поднимаясь на борт этих судов, они предлагали автобусные экскурсии по местным достопримечательностям и вечера отдыха в особняке – для свободных от вахты членов экипажа.

Всё это не явилось изобретением революционеров – нет, подобные клубы уже существовали на Западе, но там они курировались церковью, а в стране невесть как победившего социализма – профсоюзами. Дом 166 на Екатерининском канале имени Грибоедова, реквизированный новой властью у наследников пивного короля, с 20-х годов ХХ столетия стал именоваться «Интернациональным клубом моряков», или просто Интерклубом.