- Теперь комиссия – уж набежит! – сказал Ступиньчук, зайдя к художнику Вене Соболеву в его каморку. В тридцать с чем-то лет Ступиньчук выглядит гораздо старше. Работает в Интерклубе сантехником-электриком и кем только не работает. Салабину недосуг разбираться с техперсоналом.

Окно у художника маленькое – и он постоянно держит включенными лампы дневного света. От этого в лицах у обоих – ни кровинки. Художнику – сорок восемь, холост, женатым не бывал, лицо тонкое, нос слегка вздёрнут, прямые волосы тяжелым серебром спадают на ворот вельветовой тужурки.

- Какая комиссия? – спросил Соболев, размешивая краски. На изнурённом лице дрожала мелкая сетка морщин.

- Чудак отшельник! Ведь на Салабона телега пришла в партком.

- Ну?!

- Витенькина подпись! Уже и Салабон читал, парторгша читала, местком читал. Инструктор приходил...

- И чо?

- Ужас!.. Полный набор! Бытовое разложение, грубость к подчинённым, пьяные угрозы, злоупотребление служебным транспортом, уединение с женщинами...

- Не может быть, чтоб Витенька... Он спятил! Да он и мухи не обидит! – у Вени задрожала сеточка морщин.

- При чём тут – «не обидит»! А если это – соответствует?

- Как соответствует? Тут и Кацкун не успел бы столько за целый год, не то что Салабон за четыре месяца...

(Кацкун был недавно назначенный начальник пароходства.)

Ступиньчук насмешливо свистнул.

- Тебя не спросят.

- Почему? Пусть меня тоже спросят. У меня тоже – мнение.

- Да ты же не в штате. Ты в Интерклубе – квартирант.

- Так что я – не член коллектива?

- Конечно, ты свой. Но юридически – никто. И мнение твоё значения не имеет.

Венька порозовел:

- Я же тебя как человека спрашиваю.

Усмехнулся Ступиньчук.

- Человек звучит гордо, но сидит тихо. Меня тоже как человека не спросят.

Художник-оформитель Соболев, холостой и безпартийный, образование неизвестное, был прописан в общежитии, к которому давно не имел никакого отношения. Просрочена была и прописка. Как предупредил Салабина Ласкарёв, спасибо ему: «Перед законом он уже по-всякому – бомж».

Добрый Лёва в красках описал Салабину и прошлогоднюю проверку из парткома: помимо опроса сотрудников – с обвинительным уклоном – старики-внештатники, сопя и кряхтя, переписывали мягкую мебель в укромных углах помещений... как обстоятельство, провоцирующее молодёжь на развратные действия.

Салабин слушал – и не верил. Лёва был человеком увлекающимся, творческим. В морях он был, очевидно, зажат – и теперь оттягивался.

Новому директору досталось обширное, загадочное и запутанное наследство.

Интерклуб состоит из Наследия и Пристройки.

Наследие – это бывший особняк Ивана Дурдина, купца 1-й гильдии, пивного промышленника, поставщика монаршьего двора и покровителя артисток. (Ласкарёв так о нём разсказывал, будто был лично с ним знаком.)

Резная лестница каррарского мрамора, лепные потолки, хрустальные люстры, позолота... Искусствоведы говорят: эклектика. Но памятник – датируется 1886 годом.

А Пристройка, худо-бедно, сделана в шестидесятых годах ХХ века. Вроде ангара для средних размеров дирижабля, приткнутого к Наследию торцом, – так что по мраморной лестнице, минуя Золотой Зал, библиотеку, лавку сувениров – через короткий неуютный тамбур вы попадёте в «ангар», то есть в дискотеку с баром. Обращённая во внутренний двор стена ангара – вся из стекла. К этой стене прислоняется платформа на пилонах («антресоль», как называет его Ласкарёв), куда ведут две причудливо изогнутые цельносварные лесенки. Как этот навес называть, науке неизвестно, поскольку он строился атаманом Ласкарёвым нелегально – без утверждённого проекта и невзирая на нормативы. Поэтому он неокончен, официально запрещён («приостановлен»), а используется только гидами-переводчиками и гостями самого директора. Иностранцам туда нельзя: вдруг ногу сломают!

Пристройка тоже двухэтажная, как и дворец. Наверху – эта самая дискотека. Внизу – кинозал и вестибюль вдоль стеклянной стены. Гуляя в вестибюле, гость может любоваться через стекло на дворик-садик с остатками растительности, где хранятся под открытым небом две умеренно ржавые автомашины в состоянии глубокого застоя. Одна принадлежит Витеньке Подошвинову (ГАЗ-21), другая – «Победа» пятидесятых годов – его директору Ласкарёву.

Автомашину в застойном ремонте не может не окружать всякое железо, резина и нефтяные пятна в радиусе шести метров. Не чище и бетонная чаша бывшего фонтана – некая гладь, подёрнутая неизвестной эмульсией.

Поэтому нижний этаж Пристройки используется редко – и только для мероприятий баскомфлота.

В углу двора у выездных ворот стыдливо жмётся к ограде двадцатифутовый контейнер. По словам Паши-завхоза, в нём хранится ещё одна «Победа», приобретённая Ласкарёвым на запчасти – почти даром. Сам же Ласкарёв клянётся-божится, что контейнер – это его подарок Интерклубу и лично мне-директору: «Ту мелочёвку, что внутри, я мигом уберу!.. Мне он стоил бутылку – а тебе ничего не будет стоить!»

- Нет, так не бывает, – возразил ему Салабин. – Где-то же он числится, новенький совсем, так что скорей давай эвакуируй!

«Да нет же, чудак человек, он – твой!»

Придётся с ним ещё объясняться.

Но наше главное богатство – это люди. Салабин с детства это слышал, а в заводской газете читал о собственном отце. Правая рука Салабина – это Паша-завхоз. Ласкарёв дурил его обещаниями взять его с собой на новый объект, а когда Паша всё понял, так ещё более к Салабину поправел.

Он заслуженно гордится своим званием прапорщика запаса, хотя в штатском одеянии – он «советский простой человек» из анекдотов пятидесятых годов: управдом, заведующий баней или водокачкой. Брюшко, узенькие брючки, туфли на толстой платформе, смоляная шевелюра, усики и разлапистый галстук ядовитого цвета. Ласкарёв его теперь оставил – в виде большой уступки новому директору: «ну кто ещё на такое место пойдёт?».

А уж Витенька Подошвинов – совсем неоплатная уступка!

- Витька, хоть и пьяница, зато молчит – как могила! А Паша, конечно, с неба звёзд не хватает, но человек верный.

Итак: Павел Васильевич Чечёта, 48 лет, разведён, пенсионер Минобороны, повидавший мир; служил в охране посольств в Луанде и Вьентьяне. Утверждает, что похож на Рауля Кастро, и не дай вам Бог в этом усомниться! Взрослые дочери живут с матерью-латышкой в Риге. А Павел Васильич прописан у престарелой матери в питерской коммуналке. Интерклуб – его отдушина; а если дом – то первый, самый родной. Его всё устраивает, кроме собственного статуса: звание завхоза ему ненавистно, а ехидные переводчицы постоянно колют ему этим глаза. Он предпочитает прозвище замдиректора по матчасти. И как ему в этом откажешь, если его жалованье – «восемьдесят дуриков чистыми» – не вознаграждает Пашу даже за невыносимое чувство материальной ответственности. «А я же и со временем не считаюсь – почти круглосуточно здесь!» – он рукой описывает круг. – «Не покладая рук!»

Тут что-то не так. Зачем же и ночевать ещё в клубе.

Вот он идёт ко мне, издали завидев своего директора. Под моим пристальным взглядом Паша преодолевает десятиметровую дистанцию – и глазки у Паши гуляют: в сторону, под ноги, на меня...

- Геннадий Серафимъч! Докладываю! – рапортует Паша. – Витенька, который укушенный, теперь жутко ссыт насчёт прививки и вынужон эту самую собаку пасти аж десять дён!.. Ходит за ней, как шпиён, потому как собака, ежли бешена, дольше десьти дён не живёт! А ежли не бешена, так пошто зря прививкой-то мучиться!.. Вот ежли сдохнет, побегу к врачам, говорит.

- Вы мне, Павел Васильевич, лучше о кровельных делах доложите!

- Кровля, тоись?.. На мази! Был этот, как его, Гуревич... нет, не Гуревич... ну который смету обещал... Только матерьялу, значит, в этом квартале не ждите. Плановый дефицит.

- Что это такое: плановый дефицит?

Паша тушуется.

- Ну, это... как говорится... К финансовой области, значит...

Мой «замдиректора по матчасти» страшно волнуется и потеет при составлении любого мало-мальского документа: разрешу ли я ему назваться «замом» – или же это документ строго юридически непроходимый, надо следовать буквально записям в трудовой книжке.

- Вы у начальника МТО на приёме были?

- А как же! – радостно вскрикивает Паша. – Вспомнил! Это он же мне и сказал!

- И где же мы добудем кровельного железа, Павел Васильевич? Дожди уже в этом квартале пойдут!

Паша усиленно моргает и ёрзает на стуле.

- Может, у финнов попросите, что «Асторию» ремонтируют? – невесело шутит директор. – У «чухонцев убогих»?.. Не попросить ли нам?

- А что: идея! – откликается серьёзный Паша. – Научим их родину любить! Только я для них – не тот уровень, Геннадь Серафимъч! Это вам бы сходить!

- У них всё отмерено, Павел Васильич! И валюты у нас с вами нету!

- М-м... – мнётся Паша. – Кофейку заказать вам, Геннадий Серафимович?

Знает хитрец, что если в его заказ будет включён Геннадий Серафимович, то буфетчица сама доставит кофе к столу – и директору, и завхозу. Не хочу его огорчать и соглашаюсь.

Но как сберечь лепнину от протечек – вот в чём вопрос. Надо лично идти к Кацкуну на приём. По матчасти мы зависим от милости начальника пароходства. По идеологии – от парткома. По зарплате – от Баскомфлота.

Паша – тот ещё кадр. Самый безхитростный бабник, которого я когда-либо встречал. Хранит автобиографические альбомы цветных заграничных фотографий, с портретами подружек, и после третьей рюмки выставляет их на всеобщее обозрение, затем садится с аккордеоном и наигрывает «Подмосковные вечера» вперемешку с фокстротами и танго. Похоже, что Лёва Ласкарёв, будучи сам гитаристом, принимал на работу только владеющих музыкальным инструментом. Исключение – только Подошвинов. Переводчицы не в счёт, они принимались по другим каналам.

Вечером Паша неизменно в женском обществе – с одной, а тои с двумя неизвестными. Правда, директору он их как будто представляет, или делает вид... Деньги у него ещё не кончились*, он утешается женским обществом, зато переводчицы его на дух не переносят.

[* «Ускорение» ещё не обратилось в «перестройку», и деньги – пока ещё деньги. Чубайс тоже ещё неизвестен.]

- Почему они скрежещут на вас, Павел Васильевич?

- Шут с’ими. Не нужны они мне.

- Ещё бы, вы и так в цветнике постоянно торчите!

Паша расплывается в улыбке.

- А я – такой человек, Геннадий Серафимыч! Ничего для них не жалею! Они сразу это чуют. Я за три года, Геннадий Серафимыч, вы не поверите: восемь тыщ спустил – скоро на едину пенсию сяду!.. Машину придётся продавать.

Щедрая душа: всё бы отдала, только давать нечего. А в продаже автомобиля – немалый резон: в эпоху узаконенного дефицита подержанная машина была дороже, чем новая и, следовательно, недоступная. Новые разыгрывались в лотереях, распределялись по спискам и разнарядкам. Если вы, читатель, этого не застали, то ради вас я это и говорю.

Переводчицы на собраниях терзают директора: «Геннадий Серафимыч!!! Куда это годится, вчера Павел Васильевич сразу троих привёл! А куда их увёл – неизвестно! А если в мансарду?

Есть у нас режим – или нет?!»

А Паша – незлопамятен. За коллективным чаепитием по «красным дням календаря» или по поводу какого-нибудь дня рождения вкладывает душу в игру на аккордеоне. И как после этого можно, и при восьмидесяти дуриках чистыми, его не любить?

Выписка из протокола общего профсоюзного собрания Интерклуба моряков от ... марта 1988 года.

СЛУШАЛИ: письмо т. Подошвинова В. Е. (приглашённый тов. Подошвинов не явился).

ВЫСТУПИЛИ: тт. Скороходова, Хабаров, Лунина, Ступиньчук, Салабин, инструктор парткома т. Сафаров.

ПОСТАНОВИЛИ: заявление товарища Подошвинова считать клеветническим и не соответствующим действительности. Коллектив выражает доверие директору тов.Салабину Г. С.

Принято единогласно.

                                          Председатель собрания В. Лунина

                                          Секретарь собрания      Е. Страшевская