Приятный женский голос, молодой, но скучный, звучит в трубке и отражается эхом где-то в коридорах телефонного узла:

- Геннадий Серафимович, я из театра «Чайка-перестройка», он теперь «Альбатрос»... Вы могли бы принять группу актёров в удобное для вас время?

Внезапный сквозняк просвистал через сознание, захлопали форточки, окна и двери, взлетели неотправленные письма... Откуда я помню этот голос – такой знакомый, но неузнаваемый?

- Завтра в тринадцать – устроит вас?

- Да, спасибо.

Отбой. Но голос, тембр, милое пришепётывание... Бумаги белыми крыльями разсыпаны вокруг тебя, Геннадий Серафимыч, но ты не находишь ни буквы, ни знака, ни намёка, ни указания... Встретил неузнанную потерю – и оглянулся, но не вспомнил...

А целый день ещё работать и работать.

Актриса с дефектом речи? По меньшей мере, забавно, оригинально.

Не связан ли этот звонок с раздорами в театре? Или с их претензиями к бару Интерклуба?

Чашки у нас – да, щербатенькие...

Примчался Володя-главреж. С трудом перевёл дыхание – начинает светские вопросы задавать... Как я рад, что вы, Геннадий Серафимович, и никто другой, в Интерклубе директором! Как наши дела, спрашиваете?.. Отлично, Геннадий Серафимович, отлично! Наши дела – это ваши дела, Геннадий Серафимович, и лучше не скажешь. Нет, я не говорю, что ваши – это наши. Нет, нет и нет. Мы?.. Укрепляемся, консолидируемся... Дорогу осилит идущий. А успех – оседлаем!.. Ха-ха, по-моему, афоризм! Кстати, Геннадий Серафимыч, я выгнал вчера троих. Из труппы, из театра. Последнее дело, когда за моей спиной интриги начинают, подрыв авторитета и всё такое. Человек я жёсткий, но справедливый. Оседлаем успех, оседлаем! Не извольте сомневаться, Геннадий Серафимович!

- Успеха вам желаю, Володя... Владимир Сергеевич!

- Да просто: Володя! Честное слово, Геннадий Серафимович!

И так, да не так... На следующий день у меня в кабинете двое парламентёров из театра: актёр и «зав» литчастью. Не пожелали становиться «альбатросами». И не троих он выгнал, а шестеро ушли. Курчавый Саша – ему бы Пушкина играть! – и светловолосая валькирия, только не Брунгильда, а Катенька. Это она пришепётывает, это она мне звонила, просквозила мне всю голову.

Ах, Катенька... сколько раз я вами любовался, когда вы – после репетиции или вместо неё – поднимались в бар выпить кофе. Не бывает в Интерклубе хорошего кофе, не бывает.

Ушли сразу шестеро, войдя с Володей-главрежем в творческий конфликт. Почему? – авторитарен, демагогичен, а главное – творчески несостоятелен. И непорядочен: их собственный реквизит им теперь не отдаёт, из «Осенней скуки», они целым спектаклем уходят.

- Так это вы – «Осенняя скука»? И уходите?! – огорчился директор. – Как жаль!

- Как пришли готовым спектаклем, так и уходим. Пусть Владимир собственные лавры завоюет.

Да, уходят профессионалы, картина повсеместная. Что ж... Хотя клубу театр не подчиняется, но я в отношении реквизита переговорю. А вам желаю успехов, надеюсь о них ещё услышать. Вы куда-нибудь конкретно уходите?

Ответ уклончив. Катенька обольстительна. Рука Саши-Пушкина у неё на плече. Дай вам Бог!

    *    *    *

Вспоминаю:

- А вот ты, Лёва, меня с каким-то режиссёром знакомил... Хотя, не в обиду будь ска..., он просто гопник.

- Гена! – крыльями затрещал Ласкарёв. – Как скажешь, так и будет! Одно твоё слово – и духу их нет! Я приютил их число условно... Не оправдают – выставишь.

Теперь комедианты в ведении Кацкуна.

Звоню Ласкарёву, разсказываю о происшествии в труппе.

- Да, я знаю, у меня тоже были, – и замолк.

- Прокомментируешь?

- Гена, ну ты ведь знаешь этот театральный мир!

Я кивнул, словно мы видим друг друга. Словно я знаю этот театральный мiр.

- Не волнуйся, отдаст он им реквизит. Как у тебя дела?

- Спасибо. Зашёл бы по старой памяти, – говорю ему. Потому что – как же не сказать?

- Починю машину – так ещё надоем! Кстати, спасибо за приём итальянцев.

- Когда есть возможность – почему бы нет.

- Гена! Да мы с тобой!.. Ну!.. Так ещё развернёмся! Мы сколько лет друг друга знаем?

- Давно. Ты ещё мою первую любовь отбил.

Хохочет.

- Чего не помню, того не помню! Чудило!.. Ну, пока! Звони!