Звонок Серафима Иваныча обозначил для Салабина-младшего серьёзный перелом в жизненных обстоятельствах, а для самого Серафима Ивановича – решительное подведение итогов.

Как разсказывал мне сам Геннадий, его удивило уже то, что отец ждал сына на лестничной площадке. Они обнялись, что тоже удивило сына. А в комнате Геннадий не увидел на столе разстеленных газет с красными пометками.

Отец усадил Геннадия на стул, сам сел напротив на кровать – и стал вглядываться в него, будто видел впервые.

Недоброе предчувствие шевельнулось в душе у Геннадия, но он попытался мысленно прогнать его: «Что ещё за кино?».

- Вот так, сынок!.. – чужим голосом произнёс Серафим Иваныч. – Нам надо срочно съехаться, иначе моя площадь пропадёт!

Врачи обнаружили у отца легочную онкологию. А поскольку он обратился к медикам уже из-за болей, то времени оставалось в обрез. Он выспросил у медиков вероятные сроки своего ухода – при отказе от лечения и в случае лучевой терапии после операции (если ещё найдётся смельчак-хирург!) – и понял, что разница невелика: нужно решать другие – насущные проблемы.

Последний месяц жизни отца пролетел в бюрократических хлопотах, в страхе не успеть и в отчаянных усилиях подтолкнуть бюрократическую машину. Геннадий даже оказался обязан товарищу Первому: тот обещал содействие по своей линии. Помог ли он – скорее всего, помог, потому что осуществить такую операцию меньше чем за месяц было уму непостижимо. Естественно, Салабин сам справки собирал, стоял в очередях, толкался в горжилобмен, но без шёпота ответственных товарищей «по линии» провал всех его усилий был более чем вероятен.

Геннадий получил новый ордер на жильё за четыре дня до смерти отца. Отец уже не вставал и говорить почти не мог, но понял, что за бумагу показывает ему сын. Он сильно зажмурился, лицо его смяла гримаса и в глазницах из-под закрытых век блеснули скупые слёзы.

Хоронили ветерана на Колпинском кладбище, были прощальные речи стариков-сталеваров и заводской администрации, а четвёрка Салабиных, вместе с другими родственниками, слушали эту прощальную святую правду о своём отце и дедушке, не имея сил что-либо добавить. Да так получилось, что профсоюз и партком всё взяли целиком на себя.

Наталья нет-нет да и ловила себя на том, что улыбка не покидает её губ, и она запоздало спохватывалась. Геннадий это видел, но осуждать её не мог. Судил он себя: за то, что не пытался чаще видеться с отцом, хотя бы просто спорил с ним почаще, не оставлял бы старика наедине с перестройкой.

Очнувшись от происшедшей утраты и от внезапного переезда в двухкомнатную квартирку на Разъезжей улице, Геннадий стал чувствовать, как пол дрожит у него под ногами. «Старый фонд?» – подумал он, поскольку дом был чуть ли не дореволюционной постройки. «Деревянные перекрытия, как в Золотом зале Интерклуба», – была вторая мысль.

Когда в зале, на втором этаже, выступал фольклорный ансамбль, то Геннадий опасался за прочность деревянного перекрытия: паркет зримо вибрировал. Но ещё больше пугала директора опасность пожара.

Он стал уже привыкать к дрожанию пола в новом семейном обиталище, но подсознание продолжало свою работу... Однажды ночью пришла в голову мысль о подземных толчках. Их предостаточно: Воркута, Кузбасс, Армения... Первые лица, которых надо бы с глаз долой, едут в Спитак, Ленинакан – изображают, выражают и... «принимают решения». Без решения один Карабах, он же – Арцах. Потому что генсек не умеет правильно произнести: Азербайджан... И смех, и грех. Но Геннадий преувеличивает, он склонен преувеличивать, он вообще пессимист: нет в Отечестве маршала, способного арестовать генсека.

А кто-то из неформалов-демократов раскопал, что КПСС – тоже неформалы, поскольку не имеют законной регистрации. Находятся возражающие: 6-я статья Конституции о руководящей роли партии, и проч., и проч. Встречные возражения: «Долой 6-ю статью!» и «Прочь! И прочь!». Вульгарная версия лозунга: «Партия, дай порулить!». Инфантилы, дети глупые, надели джинсы и от радости описались. «Архипелаг», который «Гулаг», издан массовым тиражом – вся страна обязана прочитать. Профессионалы «режут правду-матку» – и чем страшнее, тем лучше. Откуда узнал Горбачёв о тихом киевском существовании украинско-язычного писателя, врача и публициста Коротича? – стал требовать его себе в Москву на журнал «Огонёк», наседать на первого секретаря ЦК Украины: отдай, отдай мне Виталия! Откуда он узнал – не говорящий ни по-русски, ни по-украински, ни по-ставропольски, ни по-армянски?.. А ему подсказали. Это remote control называется.

Страна сейчас – неравновесная система: телекрасавицы втюхивают туфту, что «вся страна вышла на рубеж» или ещё куда-то, а сослуживцы Салабина в пароходстве – обо всех народных, рабочих и прочих «фронтах» слыхали краем уха и сквозь подушку. Им после сидения в офисе и позднего ужина – не до телевизора. Выходит, что «вся страна» – это пенсионеры и профессиональные демократы. Те – с одной, а те – с другой стороны. И такая странность «всей страны» может плохо кончиться для всех, включая тех, кто слушает сквозь подушку.

    *    *    *

- А как сотрудничество ваше с Ласкарёвым, Геннадий Серафимович?

Улыбка товарища Первого плывёт над столиками, но взгляд сосредоточен. Свой кофе он уже выпил, там и сям переговорил, теперь к директору подсел.

Неожиданный вопрос, но, как всё плохое, ожидаемый. Однако нечего скрывать и нечего стыдиться. Разсказываю о милых чудачествах Лёвы и о прекращении знакомства с ним.

- Однако это роскошь – «прекращение знакомства», которую мы, например, не можем себе позволить!.. И совсем-совсем не поддерживаете?..

Не спрашиваю «товарища», кто такие – «мы», как не спрашивал о том же Горбачёва. Только отрицательно качаю головой.

- Да!.. – тот, в свою очередь – своей головой. – Плохо это, плохо...

- По-моему, так, Владимир Павлович: либо человек порядочен, либо – нет. Нельзя быть чуть-чуть порядочным, чуточку другом...

- Но в интересах дела... – тянет Первый. – Восстановили бы вы с ним!..

- В интересах какого дела?

Вздыхает «товарищ» – не знаю почему. Мне и разговор неприятен, а ещё и «товарища» жаль.

- Вам, Интерклубу, какая-нибудь помощь нужна? – спрашивает Первый. – Пока мы ещё что-то можем...

- Пока?..

- Да, на Старой площади уже ликвидаторские замашки... в отношении Лубянки.

- Мне кажется, Владимир Павлович, они в отношении всего, а не только Лубянки, – говорю ему, как бы сочувствуя – и вместо сочувствия.

На самом деле всё пароходство знает, что Кацкун начал борьбу с «девятым этажом» – выживает КГБ за рамки пароходских структур, упирая на статус пароходства как арендного предприятия. С министерством он тоже стал держать себя независимо, не допуская москвичей к проверкам и ревизиям. Однако «товарищ» спросил, не нужна ли помощь Интерклубу...

- Знаете, Владимир Павлович, мой прямой номинальный начальник, председатель баскомфлота, заикнулся Виктор-Якольчу о наших нуждах – две недели назад, на открытии памятника погибшим морякам... Товарищ Кацкун просто послал его, то ли нас обоих, на три буквы. Так что зачем вам брать на себя лишнее...

Наступает молчание. Только я просто молчу себе, а «товарищ» – со значением.

- Хо-ро-шо! – произносит он, прокрутив свою аналитику. – То есть.... Идём дальше! До свиданья, Геннадий Серафимович!

До свиданья. То есть – ничего хорошего, и кажется – куда уж дальше. Вы тоже неспособны генсека арестовать, потому что вы – комитет господской безопасности.

А у генсека – армия коротичей.

    *    *    *     

На выходе из клуба меня останавливает вахтерша, из самых добросовестных:

- Геннадий Серафимович, позавчера вас не было, а под вашу гарантию в бар приходили двое интересных!

- Кто такие? Вы записали их?

- Я? Конечно! Сейчас скажу...

Она листает журнал и подслеповато жмурится:

- Пого... Поще...

Я беру журнал и расшифровываю её каракули: Почемучкин! Ну же тип! А второй... Таве... Гавенякин!

Припоминаю: потомок генерала Галифе... тьфу – Кавеньяка!

- Они вместе пришли, Елизавета Павловна?

Хорошенькое, думаю, знакомство водит Почемучкин! Не хватало только тётушки Глафиры.

- Да, они вместе были. Что, не надо было их пускать?

- Когда нет меня в клубе, то не стоит. И запомните: я никаких гарантий никому не выдавал.

- Я учту,  Геннадий Серафимович.

- Да, учтите, Елизавета Павловна. До свиданья.