По наклонной
Вы не устали, дорогой читатель? Признаться, автор этих строк устал: выбирать из океана подробностей, представленных покойным Салабиным в его коробе, самые существенные, самые важные для нашей истории – как и важные для истории страны – труд непростой. Не раз и не два ловил я себя на том, что чрезмерно увлекаюсь записками Геннадия и некритично их воспроизвожу на своих страницах. Не каждый читатель скажет мне за это спасибо, но я надеюсь – простит.
Однако хочется более простого и безхитростного повествования, без лишних эмоций, которым так предавался Геннадий, - автору хочется библейской простоты и летописной краткости. Того же ли хочется вам? В пользу этого такое соображение как экономия времени и места; поскольку время к нам немилосердно, оно торопит, гонит нас, нагромождая события без разбору, журналисты валят их в одну кучу, Салабин всё фиксирует и бросает в короб, а мне остаётся их извлекать, разсматривать на свет, оценивать на вес – принимать или отбрасывать.
Всё замечательное я старался взять, не пропустить, лишние повторы – убрать, а недостающее – мне известное со слов Геннадия – вписать. Поэтому всё лучшее здесь – заслуга Серафимыча, а всё посредственное или слабое – на совести вашего покорного слуги.
Тем временем «перестройка» мобилизовала себе на помощь мага экстрасенсорных наук Кашпировского – и я говорю об этом столь уверенно, поскольку товарищ Первый был рьяным поборником и пропагандистом этого «психотерапевта» в стенах Интерклуба. Этому я был свидетелем, по крайней мере, дважды.
Летописи сообщают, что первый сеанс экстрасенсорной телеобработки населения произошёл 9 октября 1989 года, ввиду предстоявшего демонтажа той политической системы, которая была построена в послевоенной Европе.
В записках Салабина сохранились свидетельства о том, какое воздействие оказывал Кашпировский на отдельных людей. Салабин участвовал всего в одном сеансе чёрного мага и пришёл в состояние дурноты, то есть тошноты и разбитости суставов. Жена его, Наталья, стала ходить по комнате, заламывая руки, одновременно рыдая и хохоча. Почемучкин признавался, что после сеанса мага ему три дня был свет не мил. У кого-то пропали мозоли на пальцах ног, а кто-то слёг в постель. Как бы то ни было, мало кто обратил внимание на то, что в те же дни Венгрия сменила своё официальное название, а власти ГДР сняли пограничный контроль у Берлинской стены. Ещё через неделю пражские студенты стали забрасывать полицию камнями и бутылками.
А первого декабря «советский лидер» лобзал папу римского в Ватикане, прежде чем отправиться на Мальту и вместе с президентом США объявить о «конце холодной войны». Вопрос о победителе был обоюдно замолчан.
«Обитатели» Интерклуба хоть и перестали смотреть на Кашпировского, но не обрели необходимой чуткости и зоркости – их по-прежнему безпокоили шансы на доплату к заработку, желание изгнать самодеятельный «театр», заставить директора «работать по-настоящему», а кое-кто желал бы и занять его место.
История страны катилась по наклонной – так же по наклонной катился Интерклуб со своим директором. Последние три месяца 1989 года стали последними в его директорской карьере.
Однако обо всём по порядку... Как выражался мастер специфической логики, генсек умирающей партии: «вкратце, но... с принципиальных позиций».
* * *
Салабин тоже устал.
Пока ждали из Латвии Пашу с микроавтобусом, с клубом и с Салабиным ничего не случилось, кроме визита странной парочки – двух лиц мужеска пола в традиционных народных костюмах: малоросса и великоросса.
Если описывать кратко, то оба здоровые лба были одеты, для той эпохи, экстравагантно – один в косоворотке и в штанах, заправленных в сапоги, а другой в бараньей шапке и в сорочке-вышиванке, тоже в сапогах.
- Опять набег из театра? – как можно грознее произнёс Салабин.
Хорошо хоть – произошло это в светлое время, задолго до прибытия моряков.
- Никак нет! – ответил великоросс. – Мы настоящие! По рекомендации товарища Колшина.
- Пана, пана Колшина! – поправил его, толкнув локтем, малоросс.
- Вы мне сами представьтесь! – ничуть не смягчился Салабин. – Пан Колшин пускай отдыхает.
- Кажы, добрóдию! – толкнул хохол русака.
- К нам в Русскую партию прибыл на разведку украинский националист. Познакомился с нами, потом с паном Колшиным, обменялись адресами, зашли к вам, чтобы отметить...
- Что отметить? – строго спросил Салабин. – Вы не заговорщики?
- Да нет... – пожал плечами парень в косоворотке.
- Як можна? Та ж нiяк! – отмёл подозрения украинец.
- А в чём ваше беспокойство? – спросил Салабин.
- Выпить негде, – пояснил парень в косоворотке.
- Угóду пидпысалы, забенкетуваты треба, – важно произнёс украинец. – З вашого дозволу.
- Садитесь, разсказывайте! – сделал жест рукой Салабин.
Особо разговорить парней не удалось. Однако украинец, будучи понахальнее, проговорился, что прибыл договариваться о поддержке украинских националистов со стороны «нацiонально свiдомых росiян» – на случай их преследования киевской властью – и с обещанием поддержки и даже убежища на Украине россиянам в случае преследований здесь.
Салабин не торопился привечать гостей.
- У меня был гость, не так уж давно, из министерства иностранных дел РСФСР. Так он сокрушался, что нет у РСФСР своей компартии, своей делегации в ООН, что республика обездолена – по сравнению с Украиной или Белоруссией. Даже флаг появился у РСФСР позднее всех других. А я, хоть и не сразу, но понял, что это всё номенклатурные комплексы... А ещё попозже сообразил, что это всё не к добру... Хотите, анекдот разскажу?
- Хочемо, кажить! – согласился украинец.
- Это анекдот ещё брежневских времён. Советские пограничники застукали на советско-польской границе нарушителя – корову... И прогнать её не могут – ни туды, ни сюды. Докладывают по начальству, дошло аж до Кремля. А польские пограничники доложили в Варшаву. Политбюро посовещалось и спрашивает: «А какой половиной она находится на нашей территории?» Отвечают: «Мордой у нас!» – Команда: «Кормите!» Польских пограничников о том же спросили – и скомандовали: «Доите!»
- Нас Россия дóит! – одновременно с русским союзником воскликнул украинец.
- Нас Украина дóит! – одновременно с украинским союзником воскликнул великоросс.
- Да вы как Бобчинский и Добчинский! – не без горечи разсмеялся Салабин, хотя, по правде говоря, и не помнил, было ли у гоголевских персонажей что-то подобное.
Но союзников по размежеванию их восклицание дуэтом не разсмешило.
- Вот видите, ребята, – сказал Салабин, – у каждого своя беда: дипломат РСФСР плачется, что СССР никуда его не пускает...
- Да почему она своя, она – общая! – возразил парень в косоворотке.
- Была бы общая – так нас не разделяла бы! – пожал плечами Салабин. – Мне кажется, над нами кто-то здорово смеётся!
- Гость в вышиванке повертел головой:
- Не чую! – и трезво оценив обстановку, обернулся к попутчику: – Гей, Иванэ, домовляйся про пляшку*, та й пидэмо!
- А не подерётесь после пляшки? – спросил Салабин.
- Та нi, вiн у мене сумирный! – ответил жовтоблакитник.
- Ну ладно, коли так! Света, отпустите с миром товарищей!
- Покуштýеш полиського сала! – хлопнул жовтоблакитник русака по плечу.
- И где вы снюхались, ребята? – не скрывая иронии, спросил Салабин.
- Та в землячестве! – туманно ответил жовтоблакитник.
Салабин решил их тоже удивить.
- Чомýсь товариш твiй неговiркий! – сказал он жовтоблакитнику.
- О! А звiдки ви?
- Да у меня сестра в Киеве, – улыбнулся Салабин.
- То, може, вы з нами?
- Нет, спасибо.
И не удержался, чтобы не уколоть:
- Я в России говорю по-своему.
Жовтоблакитник не смутился:
- А я теж!
Великоросс по-прежнему отмалчивался. Его молчание ещё долго безпокоило Салабина после ухода обоих.
Прапорщик Паша прибыл из Елгавы с микроавтобусом – но с газобаллонным. Облюбованный Пашей «рафик», по его словам, «увели эстонцы».
- Но он же и бензиновый тоже! – успокаивает Паша директора, заодно оправдываясь перед переводчицами. – Сюда же я на бензине ехал! Надо только письмо на автобазу кинуть, чтобы – только бензин!..
«Так мы и знали! – гудит народный контроль, – что опять ничего хорошего не выйдет, и кому он нужен – газобаллонный?.. На первой же экскурсии Леночка отравилась, а что об иностранцах говорить?»
Но Салабину посчастливилось увидеться в лифте с Кацкуном. «Да разве каждый день у тебя иностранцы будут в «рафике»?» – усомнился начальинк. И решения никакого не последовало. Тогда Геннадий – была не была! – бросился напоминать начальнику про обещания доплачивать сотрудникам Интерклуба за проведение мероприятий пароходства.
- Виктор-Якольч, ОТЗ не видит никакой возможности... Вот если бы, как в других портах, вы стали бы нам квартальную платить!..
- Где, почему в других портах? – бросил на ходу Кацкун.
Вопрос его повис, как сизый дым после автобуса, и долго растворялся в коридоре. Кацкун в машину – по асфальту «шиной губатой...»
Да и хорошо, что Кацкун торопился – о «театре» не вспомнил.
Однако жизнь продолжалась – и подарила всесоюзное постановление по обузданию алчных работников-совместителей, чтоб ни в коем случае не платить им больше, чем полставки. Сантехник и столяр ушли из Интерклуба сразу, остались только бездомные Ступиньчук и Соболев.
В период этого брожения умов капитан итальянской «Розы Бьянки» пригласил директора и сопровождающих его лиц отобедать на борту судна и провести вечер за просмотром концерта песни из Сан-Ремо. Составили список посещающих иностранное судно и подали пограничному начальству. В назначенный день погрузились в автобус и поехали.
- Только, ребятки, прошу вас, – обратилась ко всем Тамара, клубный корифей романских языков, – не увлекайтесь антисоветчиной и прочей модной самокритикой! Недавно в Доме дружбы итальянцы буквально взвыли: «Вы думаете, только у вас проблемы? У всех проблемы! Давайте не будем!..» А их, как выяснилось, уже две недели долбили – по принципу «мы своих болячек не скрываем»!
- Ещё бы! – сказала Алла. – Их «Розу Бьянку» три недели выгружают – выгрузить не могут! Ещё две трети груза на борту. А мы – им же плачемся. Кому угодно тошно станет.
- Это наш нормальный, привычный скандал – чисто внутренний! – вмешался Салабин, выходец из службы эксплуатации. – Убытки – только наши, простой чужого судна оплачивает наш импортер, фактически – это мы с вами!
- Батюшки мои! – схватилась за голову Свет-Михална.
- Ой, девочки, а что вам я разскажу! – восклицает Наташа, проводившая отпуск на Украине. – Привезли в деревню грузовик туалетного мыла – и зарыли в землю бульдозером. И никто не удивился, и никто не возразил! Начальству виднее!
- Ужас! – поразилась Свет-Михална. – Так есть ли там советская власть?
- Есть, но по карточкам! – хмыкнул Веня Соболев. И все вспомнили, что с ними едет Веня-художник, с картиной капитану в подарок.
В порту подошли тесной кучкой к часовому-пограничнику у трапа. Всё ли гладко сойдёт? – думал каждый про себя. На трёх человек, не обладавших пропусками на суда, у директора была копия письма, вручённого пограничному начальству, да устные заверения пограничных властей.
[Автор этих строк, сам того не желая, увлекается перипетиями, характерными для той эпохи, н ему с трудом даётся сокращение салабинских записок.]
Пока пальцы пограничника роются в железном ящике среди картонок и листочков, на палубу «Розы Бьянки высыпают моряки и машут руками, выходит капитан. В чём были – так и вышли: в безрукавках! Привыкли к нашему холоду, скоро выучат язык.
Пограничник разводит руками: на этих троих у меня нет разрешений.
Капитан спустился на пирс, обнимается с Тамарой и Свет-Михалной, директору пожимает руку: Доменико, просто – Доменико.
- Не повезло нам, капитан!.. Товарищ часовой, повызывайте ещё начальство ваше!
- Начальство встречает судно, пока ещё заняты.
- Тамара, послушайте меня – потом переведите! – говорит Салабин. – МВД уже собирается ксероксы вывести из-под надзора – так что, я думаю, к следующему приходу наших неаполитанцев не будет уже и часовых у трапа.
Выслушав перевод, капитан хлопает по плечу директора и что-то оживлённо говорит на своём языке.
- Он всё-таки хотел бы раньше к нам прийти!
Салабин хохочет и в свою очередь хлопает капитана по плечу: экий прыткий народ итальянцы, не в пример осторожному Брайану из Саутгэмптона.
Караульный перестал вызывать начальство. Веня отошёл в сторону. Передав картину Тамаре. Девушки без пропусков тоже отходят к нему. У всех приглашённых настроение испорчено, хоть и в разной степени.
Допущенные поднимаются на борт. Недопущенные возвращаются в автобус. Люди на палубе – уже в пуловерах и куртках, над ними почти неаполитанское синее небо. На синем фоне застыли портальные краны – чёткая гравюра социалистического реализма, запечатлённый пафос созидания.
А ведь русскую женщину ничто не остановит!..
Через час с небольшим Алла с Наташей нас удивили, а итальянцев здорово обрадовали. Всё с той же копией письма они подошли к трапу после смены караула.
- Предыдущий парень просто был дундук: зачем он рылся в карточках, когда бумага была у нас на руках?
Только многоопытная Свет-Михална покачала головой: выпустят ли вас обратно, голубушки!..
Однако обошлось. Что же до концерта из Сан-Ремо, то запись конкурсных выступлений смотрели только Салабин да урывками – второй механик. Si, caro direttore, la canzona italiana es morta*, – вздохнул капитан. [Да, дорогой капитан, итальянская песня умерла.] Зато он с гордостью показал своё судно – предельно автоматизированное, способное целиком грузить и выгружать этот свой жмых за двенадцать часов, лишь бы «берег» подавал безперебойно полувагоны или баржи. Да, день простоя такого парохода стоит нам недёшево!
В связи с чем директор не стал отказываться от ещё одной чашечки эспрессо.
В те же дни, когда «Роза Бьянка» стояла в ожидании принимающих ёмкостей под соевый жмых, в Интерклубе наблюдались телодвижения разных лиц вокруг неумирающей идеи «открыть ресторан».
Никогда ещё осуществление мечты не представлялось мечтателям столь близко. Пришёл от Почемучкина внушительный мужчина, похожий на Луначарского с Кагановичем и стал рисовать перспективы «нашего кооператива в стенах Интерклуба» – со снабжением из БЗУ, с мороженым в «гильзах», с соками в охладителях*, с шурпой** в кипящих чанах и с собственным автомобилем Салабина у подъезда.
[* Теперь, дорогой читатель, охладители стали кýлерами: coolers! ** Шурпа – чечевичная похлёбка по-узбекски.]
- Что такое БЗУ? – спросил Салабин.
- База закрытых учреждений.
Это прозвучало как серьёзный пароль. Несмотря на грубую приманку в виде автомобиля, Салабин почувствовал доверие к этому фокуснику, которого Почемучкин представил – не лично, правда, а по телефону – как замзава райпищеторга.
Закрытый режим Интерклуба не смущал Арнольда Алискеровича, ссылавшегося на связи с начальством товарища Первого, на дружбу с заместителем Кацкуна по быту и даже с начальником пограничников.
Однако нарисованные Арнольдом перспективы скоро разсеялись: на звонок Салабина телефон Арнольда отозвался словами «Таверна. Слушаю вас» в женском исполнении, а заместителя Кацкуна он почему-то именовал совершенно неизвестной фамилией. Вскоре Кацкун сказал Салабину: «Гони ты в шею этих самозванцев!».
Почемучкин даже извиняться не стал: «Я за что купил, за то и продал».
Неожиданно вернулся Гавенякин, партийные дела которого оставляли ему много свободного времени для отставленного было МКЦ... Но теперь – не самое странное, но самое страшное – он выступал в союзе с «театром»!
Однако ржавчина разъедала театр изнутри: актёры отказывали в доверии тренеру, то бишь режиссёру, Кацкун явно охладевал к директрисе, а труппа разделилась на два лагеря. Гавенякин утверждал, что если предложить Кацкуну идею «в пакете»: МКЦ, «театр» и ресторан – то Виктор-Якольч клюнет.
А тем временем «Торгмортранс» решил сократить совершенно праздную штатную единицу – «администратора ресторанного зала», который бездействовал 360 дней в году. Об этом сообщил Салабину Кацкун, когда ему Геннадий стал разсказывать о планах Арнольда. «И этого гони в шею, и администратора мы сокращаем» Ласкарёв, при встрече с Геннадием, подтвердил: да, Валерия убирают, это даже не обсуждается. Отторгла его система.
Вечером того же дня Геннадий убедился в справедливости закона: век живи, век учись. Ласкарёв заехал в Интерклуб сразиться шахматы со Ступиньчуком и с упомянутым Валерием... Салабина поразило, как Лёва подошёл к Валерию, взял его за локоть и проникновенно произнёс:
- Ну что, уходишь? Эх ты, предатель!..
Где же искренность и где правда? И Ласкарёву что за дело до этого всего?
* * *
Но мы с вами, дорогой читатель, почти забыли о том, о чём директор Салабин успел совершенно забыть – о запланированном вечере ветеранов и наставников. Вообще автор этих строк считает эту историю необязательной, излишней для нашего повествования, ничего не добавляющей к характеристике эпохи... особенно для читателей-мужчин.
Не знаю сам, почему я привожу её, обращаясь к запискам Геннадия... Может, из желанья показать дальнейшее движение и клуба, и директора по наклонной. Впрочем, можно эту историю пропустить и далее читать со страницы двести двадцать шестой (начало восьмой части).
Ба, семинар наставников молодёжи!..
- Что же вы, Геннадий Серафимович? – с укором спрашивает гостья, Галина Ивановна.
(Как я мог, этакий салабон, – ведь начисто забыл об ентом мероприятии!..)
- Галина Ивановна очень расстроилась, вы вроде как обещали... – заявляет мне Паша прямо в лицо, прямо при ней.
«Правда?! – ожгло меня. – Что же я такого обещал?»
- Простите! – взмолился, сжав её ручонку. – Никак не мог раньше. Непреодолимые обстоятельства, то есть форс мажор!.. Надеюсь, Павел Васильевич оказал вам необходимую помощь?
- Да, спасибо, – она обернулась к Паше. – Благодарю вас, павел Васильевич. Теперь попробую с вашим начальником разобраться!
- Я понял! – кивнул понятливый Паша. Там, где не следует, он черезчур понятлив.
Вопросы согласовать количество стульев Галины Ивановны не стоили, конечно, и выеденного яйца: согласовать количество стульев за столом президиума, обезпечить техперсонал (электрик, завхоз), цвет скатерти выбрать и форму графина – а лучше поставить минеральную воду, если есть...
Оторвавшись от этих проблем, она вдруг говорит:
- Я жду-жду, а вас всё нет и нет!
(Неужели у нас уже что-то было-нéбыло?.. Или просто у неё реакция чрезмерная?)
Гостья решительно встала из-за стола.
- Могу предложить вам кофе? – пролепетал Салабин. К счастью, уже в баре что-то лязгало, тени двигались... Галина Ивановна улыбнулась благосклоннее. Мы выбрали столик, который не качался.
- Вам нравится здесь быть директором? – спросила Галина.
(И что меня все об этом спрашивают?! То бишь, о чём: как я докатился до жизни такой?)
- Как вам сказать... Здание ветхое, транспорт – по милости пароходства, оклады – древние, а коллектив... женский!
- Всё понятно! – разсмеялась она. – Но гостям нравится!
- Угу!
- А что за оклады? Или это секрет?
- Секрет.
- Извините.
- Директорский оклад – засекречен в интересах самоуважения. В остальном – никто сюда не идёт, кроме пенсионеров. А с них – какой спрос?
До начала «семинара» оставалось меньше часа. Весь вечер Салабина полетит – будет отдан на алтарь профдвижения.
- А почему так много обслуги в баре? – спросил себя директор.
- Здрасте! – удивилась Галина. – А закусить?.. После грамот и приветствий!
После грамот и приветствий мы пили с ней коньяк. Единственный напиток, признаваемый Галиной из всего предложенного.
- А пиво бывает у вас?
- «Торгмортранс» перестраивает свой ресторан на Двинской – и всё импортное пиво уходит на поощрение строителей. Это официальная версия.
- А другая?..
- ...что пива на всех не хватает, а Чехословакии мы больше не нужны.
- В смысле?..
- Покупатели мы, потребители, непостоянные... А ещё – волнения в Чехословакии.
- Да... Хороший коньяк!
- Благодарю вас.
- Гостеприимный директор!..
- Симпатичная гостья.
Она щедро улыбается, подаваясь мне навстречу.
- Галочка! – окликает её полная блондинка из-за соседского столика, и я запоздало сознаю, что у нас были заинтересованные слушатели.
- Людка! Давай к нам! – предлагает ей Галина.
- Нуу!.. А я гляжу, кого это наша Галинища охмуряет! Директора, говорят!
- Знакомьтесь! – Галина поводит рукой. – Геннадий Серафимович!.. Людмила Анатольевна!..
- Ну надо же – встреча!.. Очень приятно! Теперь у вас две блондинки за столом! – со значением говорит Людмила.
- А третья – за углом! – каламбуром отбивается Салабин. – Смотрели этот фильм?
- Я – шатенка! – недовольно заявляет Галина. – Подтвердите, директор!
- Но у вас и дворееец! – восхищается Людмила. – Покажите нам побольше! – она толкает Галину в бок и подхихикивает.
- Ещё не вечер! – возражает Галина.
- Тогда повторим? – предлагает Людмила. Затем её мысли меняют направление: – Галина, здесь фортепьяно есть?
Галина движением головы указывает на Салабина: вот кого спрашивай.
- Пойдём, Галочка, сбацаем?
- Я бы лучше гитару... Во дворце есть гитара?
- У нас артисты всё больше со своим инструментом.
- С инструментами! – поправляет Галина. – «С инструментом» – это про слесаря, а не культработника!
Они садятся в Золотом зале играть в четыре руки: обе окончила Институт культурных девиц. Галина поёт, Людмила голосит в унисон, Салабин подвякивает, вторя на поворотах и припевах. Ой, то не вечер, то не вечер... По Дону гуляет... по Дону гуляет... по Дону гуляет казак молодой!..
Ой то не вечер, то не вечер... От этой песни я в восторге. Ой да то во сне привиделось!.. Тысячу лет в этом клубе живу без русской песни!
Проходят мимо – в бильярдную – иностранные морячки́. Притормаживают, слушают... Слушайте, слушайте!.. Или проходите – шары загонять... У Галины длинные ногти с жемчужным лаком, это ей мешает. Руки белые, но не черезчур, а в самый раз, и несколько крохотных родинок выше запястий. Очень интересная линия: у запястья – гениальный изгиб...
- А вы неплохо поёте, дорогой директор! – говорит Людмила.
Почему бы и не спеть, когда поётся!
Нам жарко, мы выходим на балкон – к каналу, в парную ночь исключительно тёплой осени. Ласковая свежесть обволакивает нас. Директора одолевает красноречие:
- Весь Интерклуб ломает репу: влюбился, что ли, директор – или рехнулся?
Всем показал на шило из мешка.
- И в кого же это он влюбился? – в тон директору вопрошает Людмила.
А Галина смотрит на жёлтые листья, усеявшие чёрную воду канала. Я смотрю на неё. Глупее вопроса, чем этот, Людмила не задаст никогда.
Все идём танцевать. Галина – фантастична в танце. Людмилы уже нет. Галина меня смешит: танцует озорно, делает повороты, отталкиваясь от моей грудной клетки, или меня отправляет во вращение. Клуб глазеет, а мне ничего не остаётся, как что-нибудь говорить её невозмутимому лицу.
- А ты держишься ничего, молодец!
- А ты... Ты почему, откуда такая?!.
- Он так здорово чувствует музыку! – говорит Галина невесть откуда взявшейся Людмиле.
В конце концов, я директор или нет? Могу я хоть однажды отдаться музыке?
- Ваша дама... э-э... чересчур агрессивно танцует! – доверительно шепчет мне, в промежутке между танцами, профсоюзник Анатолий Николаевич, открывавший «семинар». – Но вы ничего, ничего: нестандартно, демократично!..
- Она же, как-никак, почти начальство! – отшучиваюсь я.
- Ещё по чашке кофе – и нах хаус! – говорит Галина.
Пьём. Этот кофе можно с чем угодно сравнивать.
- Растворимый...
- Импортный? – удивляется Галина. – Непохоже!..
- Так ведь по заказу родного «Плодоимпорта». До головы не достанет, а желудок схватывает.
Галина прыскает. Но странный вечер должен странно кончиться.
Кофе выпит, она берётся за свои пакеты с трофейными дефицитами (и когда успела?), что-то говорит – но слов я не слышу, потому что пластиковые мешки в тот же миг взрываются громом и пылью.
Мы опрометью разлетаемся друг от друга.
Гляжу на неё и на мешки, ничего не понимая: пакеты целёхоньки, топорщатся трофеями...
На осколки акмиграновых плит тихо осаждается сизая пыль.
Это была катастрофа, потому что нельзя оставлять Интерклуб в такую минуту. Говорю Галине:
- Подожди меня на набережной, ладно? Я Скоро!
Я пригвождён служебным долгом, ко мне спешат, обгоняя друг друга, Светлана Михайловна, Нина Анатольевна, Леночка-деточка...
Женщин – успокоить, в авральную службу – позвонить... Если я ничего не путаю... Главное – выбраться отсюда.
До её дома Салабин и Галина доехали на частном «жигулёнке».
- Когда ещё-нибудь пригласите, Геннадий Серафимович?
Своими горячими обязательствами Салабин превзошёл это её нарочитое «когда-нибудь». Она смешно возседала на заднем сиденьи: коленки торчали между пластиковых мешков, набитых профсоюзной снедью.
- Вот моя визитная карточка! – важно произнесла она, протягивая Салабину белый прямоугольничек. Там было от руки написано её полное имя и телефоны – служебный и домашний.
- Я бы вас пригласила на чашку чая, если бы не беспорядок в комнате... – всё в том же церемонном тоне произнесла Галина.
- Если вы нас пригласить не можете – тогда пригласи меня ты!
- А что!.. Это мысль. У меня сейчас в гостях подруга из Калининграда. Спишу беспорядок на неё!
И с облегчением разсмеялась.
* * *
Утром кто-то из подруг недурно похрапывал. Салабон не стал прислушиваться – торопился исчезнуть, глотнуть свежего воздуха, сосредоточиться перед звонком домой...
Чего ты ради покупал вчера коньяк «на дорогу»? Чего хотел, то получил! Полно, да получил ли? Этого ли ты хотел? Так просто, так элементарно, чистая арифметика... Подруга улеглась зубами к стенке, свет торшера в дальнем углу, шаг вперёд, два шага назад – два шага вперёд, один назад... Просто – правила игры.
В голове землетрясения и треск земной коры... Шипят гейзеры сквозь запекшуюся – что? – сукровицу или магму.
- Ну что, Геннадий... ведь всё равно мосты разведены! – сказала она вчера, хотя было уже сегодня...
Не хочется вспоминать, как уходил он из храпящей комнаты. Думал оставить записку, но ничего не придумал и скомкал листок.
Беззвучно прошёл по коридору, тихо щёлкнул замком – и ссыпался по лестнице, как из самосвала щебень...
А как всё было: приехали мы, наконец, по волнистому асфальту в район Промышленной улицы, водитель в последний раз чертыхнулся и затормозил...
Через двор, заросший кустарником, поднялись мы в домик пятидесятых годов и поднялись на третий, последний, этаж.
- Неля не спит: свет в окне, – сказала Галина, зазвенев ключами.
Значит, подруга – не выдумка. Я повернул её к себе и стал целовать рот обманщицы. Злость и нежность не перечили друг другу, я ощущал их одновременно. Только почему – обманщица, если подруга, как сказано, на месте? Вот потому и обманщица, что всё равно...
Прежде чем отпереть, Галина приложила палец к губам. Я понял всё, войдя в прихожую: квартира была коммунальной. Знаками Галина указала, куда ставить мешки и где я должен был обуться в расползавшиеся тапочки.
- Привет! – сказала она, войдя в комнату. – Жу-жу-жу-жу...
Послышался женский смех.
В приоткрывшуюся дверь она поторопила меня: что же ты!..
Я вошёл и поздоровался с Нелей. Та выглядела худощавой чернавкой из южных степей и могла казаться, по обстоятельствам, как заурядной, так и элегантной. Сейчас она была в заурядной фазе и готовилась ко сну.
Галина поставила на стол принесённые фрукты, коньяк и бутерброды.
- Нелька, поешь! – позвала она.
- Ну вот ещё, на ночь глядя! – отказалась подруга.
- Ну, пригуби хоть с нами!
С четверть часа женщины разсказывали друг другу, ради гостя, всякие случаи из общего студенческого прошлого. Вскоре Галина отлучилась на кухню.
- У вас подруга просто фантастическая! – сообщил я Неле.
- Все мы бываем фантастичны, когда накатит! – трезво пояснила та. – Ну ладно... Приятно было познакомиться. Теперь спать пойду.
- А куда пойдёшь? – сказала, возвратясь, Галина. – Сначала давай решим, куда гостя положим... Битый час ловили такси, ни одна падла не остановилась.
- Где скажешь – ты хозяйка.
Галина стала медленно набирать вызов такси. Послушав гудки, молча положила трубку.
- Можно бы частника поймать, только это ни то ни сё, – сказала она с гримасой. – А товарищ переживает, что я его домой не отправляю.
В ответ я поднял рюмку:
- За здоровье присутствующих дам!
- А потом – отсутствующих! – хмыкнула Неля.
Но мы чокнулись теперь уже вдвоём, потом поглядели друг другу в глаза – это было как падение без конца...
Потом она встала – постелить мне на сдвинутых вместе мягких квадратах от дивана. В оранжево-красном халате она перемещалась при свете напольной лампы – зрелище года.
Постелив, она затеяла ещё варить кофе и позвала меня с собой на кухню.
- Захвати, пожалуйста, рюмки, – сказала на ходу.
Мыть рюмки оказалось ещё рано: она перенесла сюда бутылку и мы продолжили пить коньяк и разговаривать.
У неё давно умер отец. Мама с сестрой, много старше Галины, в каком-то посёлке Горьковско-Нижегородской области. Галина же – ну, училась, ну выучилась, распределилась... получила комнату, работала, выдумывала, и вдруг увидела, что это всё не нужно – никому, вообще. И люди друг другу – не нужны. Разве что некоторые дети – некоторым родителям. Ничто не нужно, всё безсмысленно – какой-то... совдеп! А в вашем Интерклубе: приходят тупые иностранцы, а какие-то мальчики с постными физиями произносят обветшалые фразы... Это мрак!
- Это не мы, а наши квартиранты – молодёжный туризм от филиала Кировского района.
- Какая разница? Всё тот же совдеп.
Я решил не возражать, а только слушать.
- Вот я, например... Делаю каждый день – ну, не то чтоб бесполезную – но, понимаешь, в принципе ненужную и вредную работу! Мои способности не нужны ни-ко-муу-у!.. Я разучилась играть на рояле, потому что некогда и не к чему, я забываю иностранный язык, потому что мне он никогда не пригодится – и всё, всё, что я могу, никого не интересует! Зато всех интересует, не получила ли я лишний процент надбавки или квартальной премии. Понимаешь, Гена?.. Я училась петь, играть, ставить спектакли, учить других – для чего?! – чтобы заниматься неизвестно чем и получать за это чёрт знает что!.. А кому я интересна, если делаю чёрт знает что и получаю неизвестно что?.. Кому я нужна?.. Молчи, молчи! Знаю, знаю... И эта унизительная давка за обувью, тряпками, косметикой – а теперь ещё и за этой жрачкой! Мне скоро двадцать шесть, ты только подумай – да! да! – эти вот рюмки мне девчонки из отдела подарили на двадцатипятилетие... Скажи, Гена, можно поверить, что я одна?
- Просто в голове не укладывается!
- А вот – одна. Был одни мальчик, с такой же судьбой, как моя... и сам не знает, чего хочет. В два месяца видимся один раз, зато уж это – счастье!.. Да ну – счастье?.. А опоры в жизни – никакой. И нет, и нет...
Я пил – и трезвел. Жалобы Галины становились безсвязнее, она говорила, сидя у меня на коленях. У неё была нежная, текуче-невесомая грудь, слёзы оставили дорожки на щеках, одной рукой она перебирала мне волосы на затылке, другой то и дело подносила сигарету ко рту.
Морщась от дыма, я отворачивался – целовал её в шею. Сигарета кончилась, я поднял её на руки...
- Подожди, я сейчас... – прошептала она. – Ты иди туда...
Войдя в комнату, она ногой придавила выключатель лампы и юркнула под одеяло к подруге.
Освещённый уличным фонарём, я воззвал к ней, простирая руки: взлетело одеяло, сверкнули бёдра, она – рядом!
- Ты – сумасшедший, ты – сумасшедший!..
Сумасшествие, счастье, несчастье – была бы у них какая-нибудь последовательность! Нет её – и быть не может. Что вслед за чем приходит – непонятно...