Первый роман Гайто Газданова «Вечер у Клэр» занимает особое место в творчестве писателя. Во-первых, очевиден его автобиографический характер, и в воспоминаниях героя-протагониста разворачивается своеобразная духовная предыстория писателя, еще свободная от наслоений последующего опыта скитаний на чужбине. Во-вторых, именно в этом романе, может быть, благодаря свежести чувственно-эмоциональной памяти повествователя, особенно явственно обозначена проблема национальной идентичности Газданова, которая до сих пор остается дискуссионной [1]. Известно, что Газданов формировался под воздействием, как минимум, трех культур: осетинской, русской и французской. В романе «Вечер у Клэр» все эти три национальные стихии присутствуют, создавая особую ситуацию, подразумевающую выбор, поиск самоопределения.

Один из исследователей Г.Газданова Т.Салбиев справедливо полагает, что кавказская, и в частности осетинская, тема у Газданова имеет свой «код», который необходимо открыть [2].

В романе «Вечер у Клэр» такой «код», как нам представляется, связан с феноменом родовой памяти, создающим особое смысловое поле и определяющим общую ностальгическую тональность повествования. Протагонисту дано и известное свойство газдановской памяти: «… память чувств, а не мысли, была неизмеримо более богатой и сильной». Поэтому поиск героем национальной идентичности составляет скорее мифопоэтический и эмоциональный подтекст романа.

Как известно, родители Газданова принадлежали к уже вполне ассимилировавшейся и обрусевшей ветви осетинской интеллигенции, так что писатель вырос в русской языковой стихии, хотя его родители, как известно, еще прекрасно владели осетинским языком. В XIX в. формирование осетинской интеллигенции часто сопровождалось подобной ассимиляцией. Это не могло не создавать проблемной ситуации, которую нельзя оценивать однозначно. Сам факт, что для Газданова осетинский язык оказался «невостребованным» и писатель до конца жизни органично ощущал себя в стихии русского слова, весьма показателен.

«Вечер у Клэр» - по существу единственный газдановский роман, где так развернуто звучит тема кавказcкой «малой родины» и где намечена проблемная ситуация, о которой мы упомянули. Но кавказские воспоминания порой оживали в произведениях писателя. В 1931 г. в опубликованном рассказе «Великий музыкант», заявленном на литературном вечере как отрывок из будущего романа «Алексей Шувалов», читаем признание безымянного рассказчика, в котором нетрудно угадать автора: «… несчастье заключалось в том, что когда мои чувства… могли… обрести необходимую гибкость для восприятия бесчисленного множества наслаждений - от звука, от запаха, от зрительного впечатления, - то в это время все, что было непосредственно прекрасного в моей жизни, уже кончилось, и позади остались горы с белыми вершинами и сверкающая, далекая, темно-зеленая листва деревьев, растущих в глубоких кавказских расщелинах и оврагах» [3, т. 3, с. 190-191].

Описываемое состояние герой испытывает на пятый год пребывания в Париже. Эти пять лет он расценивает как годы, «искусственно задержавшие развитие его чувств», и в этом повинны голод, война и мечты.

Воспоминания героя-протагониста в романе «Вечер у Клэр» открываются картинами детства. Мать героя (о кавказском происхождении которой не сказано ни слова), внешне воплощает некий идеальный результат сознательной шлифовки характера средствами воспитания, нивелирующего всякие отклонения от заданного образца: «чинный» петербургский дом бабушки, строгие гувернантки, обязательный набор классических авторов, в числе которых и авторы русские (как замечает герой, пушкинского «Онегина» и лермонтовского «Демона» мать знала наизусть): «По-французски и по-немецки она говорила с безукоризненной точностью и правильностью…; но и в русской речи моя мать употребляла только литературные обороты и говорила с обычной своей холодностью и равнодушно-презрительными интонациями» [3, с. 63]. Герой обмолвится, что матери своей он совсем не знал и что она всегда оставалась для него «загадочной»: «Мне казалось, что в ней таилась уже та опасность внутренних взрывов и постоянной раздвоенности, которая во мне была совершенно несомненной» [3, с. 62]. За ее внешней холодностью, сдержанностью он угадывает почти пугающую его душевную тонкость и редкую проницательность: « … тот мир второго моего существования, который я считал закрытым навсегда и для всех, был известен моей матери»; должно было пройти несколько лет после смерти отца и сестер, чтобы герой понял, узнал «необыкновенную силу ее любви к памяти отца и сестер» и «грустную любовь» к нему самому [3, с. 66]. Несколько отчужденный духовный аристократизм матери, который создавал ее неоспоримое превосходство над всеми, в том числе и над сыном, ощущается героем как некий гнет, от которого он желает освободиться. Его внезапный отъезд на фронт выглядит почти как бегство. Но эта попытка бегства и от самого себя - заведомо неудачная.

Образ отца представляет в романе Газданова совершенно противоположный эмоциональный полюс. Он становится воплощением чисто мускулинных черт, типичных для кавказской культуры: энергии, смелости, благородства, мужественного оптимизма. Отец героя, ученый, путешественник, охотник, наездник, человек, искренне увлекающийся всем, что он делает, воплощает торжество жизненной энергии, несовместимой с идеей страдания и смерти. И именно он становится в романе «Вечер у Клэр» носителем живой национальной традиции. Поэтому многие эпизоды, с ним связанные, приобретают, как нам представляется, глубоко символическое значение. Рельефная карта Кавказа, любовно вылепленная отцом из гипса, случайно разбитая сыном и вновь терпеливо восстановленная отцом, - своеобразный знак непрерывности традиции и памяти, но в то же время - символ неизбежной утраты. Предсмертные слова отца - «Боже мой, если бы мне сказали, что я буду простым пастухом, только пастухом, но что я буду жить!» - тоже оказываются не случайными в контексте романа. Приезжая на лето к родным отца, герой каждый вечер спешить увидеть одну и ту же картину: «… я шел домой, в прохладные комнаты дедовской квартиры, и приходил как раз вовремя для того, чтобы увидеть пастуха в белой войлочной шляпе, гнавшего стадо с пастбища» [3, с. 79]. И в памяти умирающего отца, вероятно, возникала та же сцена давнего детства.

Герой теряет отца на пороге отрочества (в восемь лет), и лишь позже происходит его знакомство с родиной предков. Кавказские эпизоды романа «Вечер у Клэр» особенно важны для понимания национальной самоидентификации Газданова. Герой романа каждое лето ездит гостить на Кавказ к родственникам своего отца. Абсолютно эмблематичным предстает образ столетнего деда героя - в неизменной черкеске и с золотым кинжалом на поясе. Несколькими штрихами Газданов очерчивает всю историю Кавказа XIX в. Контраст между архаичностью традиционных устоев и новой жизнью, начавшейся на Кавказе «после прихода русских», оказывается у Газданова даже несколько нарочитым. В юности дед героя промышлял тем, что угонял стада у «враждебных племен». Вряд ли этот сюжет типичен для Осетии прошлого века. Его решение начать мирную жизнь, по мнению местных стариков, было следствием его ума и хитрости, но в созидании он преуспел. Тучные стада и дивный сад, в который допущен лакомиться плодами мальчик, - наглядное воплощение его трудов и упорства. Сыновья же старого кавказца отправились служить России. Двое из них стали драгунскими офицерами, а третий, отец героя, исколесил всю страну, но в родные края заглядывал лишь охотиться на туров. Мир Кавказа, лишенный живого отцовского присутствия, разворачивается перед героем скорее как мир величественный, почти легендарный, вызывающий любопытство, но не трогающий сердца. Поэтому и кавказские пейзажи в романе Газданова представлены в своеобразном эмоциональном ключе.

Снег на горах напоминает герою увиденный в детстве сугроб, вызвавший у него мысли о смерти: «… я представил себе весеннее поле и далекий снег и то, что стоит только сделать несколько шагов, и увидишь грязные, тающие остатки. - И больше ничего? - спрашивал я себя. И жизнь мне показалась такой же: вот я проживу на свете столько-то лет и дойду до моей последней минуты и буду умирать» [3, с. 51-52]. Ассоциация между снежной горной вершиной и нерастаявшим сугробом в овраге, естественно, подчеркнута субъективна и раскрывает особое психологическое состояние героя. Столь же мрачен пейзаж воспетого поэтами Терека: «… в стороне с шумом тек Терек, и черная мельница одиноко возвышалась над его грязными волнами» [3, с. 78]. А чуть позже через этот же Терек легко переплывет сонмище кочующих крыс.

Словно подражая умершему отцу, герой отправляется в горы с ружьем - непременным атрибутом охотника - но стреляет лишь в воробьев и кошек. А любимым его развлечением становится муравейник, куда он поочередно запихивает гусениц и мух, наблюдая за поединком жизни и смерти. С «томительным волнением» следит герой за яростной схваткой муравьев и черного тарантула, которого он заранее поймал и выпустил из стеклянного пузырька прямо на муравьиную кучу. Он развлекается тем, что льет воду в норки сусликов, дожидаясь пока оттуда не выскочит мокрый и перепуганный зверек. А самым его сильным впечатлением стало «необыкновенное зрелище» - переселение крыс. Все эти детали складываются в некую инфернальную и зловещую картину, эмоционально окрашенную мотивами смерти и грядущего бедствия. Они тем более значимы, что выше герой говорит о присущей ему «необыкновенной, слепой любви к животному миру», которая заменила в нем отцовскую охотничью страсть.

Из всех этих деталей вполне очевидно, что Кавказ оказывается для героя романа необретенной малой родиной, что кавказский мир со смертью отца окрашивается для него в мрачные и трагические тона.

Впрочем, в сознании персонажей романа Кавказ неотделим от России (это вполне типично для культурно-политической ситуации начала ХХ в.), и в этом отношении чрезвычайно любопытен разговор героя перед его отъездом на фронт с братом отца, Виталием, которого он навещает в Кисловодске. Это разговор о том, что, по мнению Виталия, придется в ближайшем будущем понять и пропустить через себя Николаю. Виталий как будто предугадывает, что очень скоро Николай столкнется с неразрешимыми вопросами, вечными вопросами о смысле жизни, о ценности конкретного человеческого бытия. И Виталий будет учить племянника простоте восприятия и отказу от попыток поиска хоть какого-нибудь смысла в полной противоречий жизни. Этот разговор вновь возвращает героя к эпизоду раннего детства, когда он в чистом и свежем воздухе услышал «далекий и протяжный звон, замирающий наверху» [3, с. 117]. Тогда, в три года, герой был на пороге смерти - сейчас он тоже «умирает» в своем прежнем качестве, чтобы через некоторое время возродиться в новой, чужой, холодной жизни. Опыт далеких предков, генетический «код» гордого кавказского племени во многом определили бытие героя на чужбине, став на уровне подсознания нравственным его ориентиром. Это разговор о смысле большой российской истории, уроки которой пытается донести до сознания шестнадцатилетнего мальчика драгунский офицер-кавказец. В этом разговоре национальная самоидентификация персонажей очевидна: они оба говорят о России как о родине.

Естественно, при всем обилии автобиографических реалий, мы не имеем права отождествлять героя романа с автором. Но в любом случае трактовка кавказской темы в «Вечере у Клэр» помогает представить всю сложность проблемы национальной идентичности Г.Газданова, которая не может быть решена однозначно. После «Вечера у Клэр» Газданову предстояло осваивать в своих романах и другие национальные миры. В этом смысле он в высшей степени обладал свойством русского национального сознания - всемирной отзывчивостью.

ЛИТЕРАТУРА

1. См.: Подуст О.С. Синтез культур в творчестве Г.Газданова //Проблема национальной идентичности в культуре и образовании России и Запада. В 2 т. Воронеж, 2000. Т. 2. С. 137-142.

2. Салбиев Т. Гайто Газданов и Осетия //Осетия: ХХ век. Вып. 2. Владикавказ, 1997.

3. Газданов Г. Вечер у Клэр //Собр. соч.: В 3 т. М., 1996. Т. 1. С. 48.