5. А не кажется ли тебе, Андрюша, что ваша мушкетёрская дружба трещинкой пошла?

 – А не кажется ли тебе, Андрюша, что ваша мушкетёрская дружба трещинкой пошла?

– Это ты о чём? – Андрей Петрович оторвался от компьютера и взглянул на жену.

–Я о том, что споры Григория с Александром становятся всё резче и ожесточённее.

– Ну и что? Вся страна раскололась. Вся страна спорит. Одним личных свобод и личных денег не хватает, другие и малым готовы довольствоваться, считая, что избыток того и другого к добру не приводит. От излишка свобод – вседозволенность. От избытка денег у кого-то одного – безысходность и нищета у тысяч других. А все никогда, ну никак и никогда, не смогут быть миллиардерами…

– Да, я не об этом. Я о том, что причина этих споров, которые могут перейти во вражду между Григорием и Александром, гораздо глубже. Она скрытно, незримо присутствует где-то на генном уровне.

– Ну, ты даёшь! – Андрей Петрович развернулся на своём вращающемся кресле и уставился на Татьяну Сергеевну. – Гены-то здесь при чём?

– А при том. Ты послушай… Дед Зацепина – нищий крестьянин в каком-то глухом селе, где-то в Самарской губернии. Отец Зацепина – деревенский парень с образованием в четыре класса приходской школы. Быкам хвосты крутил. По призыву «Комсомол – в авиацию» окончил в Москве авиационное училище. Отметь при этом, что свидетельство о семилетнем образовании, чтобы поступить в училище, он купил на рынке в Баку. Помнишь, Гриша рассказывал, как бежавшие от голода в начале тридцатых селяне метнулось на юг, в «хлебные края». Потом – служба, война, победа… Демобилизовался полковником. Страна похоронила ветерана с воинскими почестями: ордена на бархатных подушечках, троекратный салют… Помнишь, мы были с тобой… Гришка рос в воинских гарнизонах и не знал той нужды, в какой после войны пребывало всё население. Страна заботилась об армии своей. Потом институт, интересная работа… Он получил от Советской власти всё, что должен иметь человек – заслуженный изобретатель СССР, заслуженный энергетик…

– Ну и что ты хочешь этим сказать? Перед революцией крестьянство – это восемьдесят процентов населения России. Да если заглянуть поглубже в прошлое  –  все мы из деревни. Там наши корни.

– Погоди. Не в этом дело. Дослушай. Дед Лукашевича – белая косточка, полковник в армии Каппеля, до последнего воевавший с красными. После окончательного разгрома Белого движения сумел уцелеть, перебрался через Амур и осел в Харбине.  Отец Саши горбатился на чужбине, мечтал о родине. Вернулся, перемещался по стране... Были и неустроенность, и неуверенность, и страх тоже… Сколько харбинцев в лагерях сгинуло?! Александр, правда, жил, как и мы все, но в семье, наверняка, сохранялась память о прошлом. И память эта не могла не тосковать о давно утраченном. Что дала Сашке Советская власть? Да, ничего. Всё, что имели Лукашевичи – наскребли сами.

– Нет уж, извини. Тебе, мне, Гришке, Сашке Советская власть дала равные стартовые возможности. А дальше – каждый получал в силу своих личных качеств и способностей.

– Ты не хочешь меня понять. Я – о Грише и Саше. Каждый из них на генном уровне, в подсознании, хранит: один – что приобрёл, второй – что было утрачено. И, мне кажется, отсюда их внутреннее, глубинное противостояние. Шрам, образовавшийся на теле социума после Гражданской войны, к семидесятым годам только-только зарубцевался. И вот – на тебе. Его расковыряли снова. Ещё бы пару поколений мудрой власти, и шрам этот перестал бы напоминать о себе. Да только не стало мудрой власти…

– Что-то слишком глубоко ты копаешь. И гены здесь абсолютно не при чём. Всё и проще, и сложнее. Иди-ка лучше укладывай внуков. Что-то они подозрительно притихли…