На другой день вечером Маруся чаёвничала с Аграфеной.

- Вот что, Груня, ухожу я с комплекса с первого сентября.

Аграфена ахнула, хлопнула себя по коленкам:

- Да ты что? Тебе же год остался!

- Ребятки мои учиться уезжают, я не могу их оставить, поеду вместе с ними, мне там работу предлагают.

- А дом как же? Неужто продашь?!

- Нет, мы же вернёмся, и на лето будем приезжать.  Хочу попросить тебя, Груня, последить за ним, протапливать иногда, козу Симку и курей обихаживать. А я тебе приплачу за это, буду приезжать, оплачивать, что положено – свет, газ, телефон…

- А пенсия твоя как же?

- Приеду – оформлю. Может, персональную всё же дадут.

- А там-то скока будешь получать?

- Сколько положат, не знаю ещё.

- А как меньше? Пенсию насчитают копеечную, и будешь  маяться до конца дней своих.

- Пенсию, говорят, рассчитывают по двум последним годам или по любым пяти. Так что буду определяться по самым выгодным совхозным моим трудовым годочкам… А потом, я же сказала, может и персональную дадут…

- Ну, тогда, конечно, Марусенька, тока боязно мне, справлюсь ли я два дома тянуть? Я ведь старше тебя, соседка. О- о - х! – она тяжело вздохнула и положила на стол свои большие натруженные крестьянской жизнью руки.

Марусины руки легли рядом, и трудно было их отличить от соседкиных. Сюда бы сейчас Ван Гога, ему бы только раз взглянуть на них, и он смог бы создать шедевр мирового изобразительного искусства. Но он жил в 19 веке, а наши Ван Гоги ещё не родились…

- Ты, Груня, попробуй. Станет тяжело, позвонишь мне или отпишешь, я тебе оставлю адрес и телефон училища. Я тогда приеду и мы найдём выход, не смущайся, я тебя не подведу. Только не надрывайся тут, здоровье дороже.

-  Как бы я тебя не подвела, Маруся,,. А так я согласна.

                                                             168

                                                    *       *       *

На неделе случился у Маруси свободный день и Бродовы снова отправились в Медвежьи озёра.

Первое, что спросила у Маруси Людмила Прокофьевна, после того как они поздоровались, было:

- Ну, что вы решили, Мария Николаевна?

И Маруся ответила просто:

- Я согласна. На время учёбы детей. Только я ещё не уволилась.

- Замечательно. Документы на ваших ребят получены, они зачислены. Сейчас пойдём в канцелярию,  напишите заявление, заполните анкету, в общем, выполним все бюрократические процедуры.

И снова Бродовы сидели у Клименков за столом, угощались Людмилиными фирменными варениками, пили чай, разговаривали. Маруся интересовалась, будет ли у неё возможность отлучиться в Устьи на оформление пенсии, какую ей положат зарплату (примерно), правда ли, что пенсию можно рассчитать не по двум последним годам, а по пяти любым и прочее. Людмила Прокофьевна позвонила кадровику и упокоила Марусю своим ответом.

- Теперь, когда надо приехать для выхода на работу?- Спросила Бродова.

- У нас двадцать пятого августа общий педсовет перед началом учебного года, так что приезжайте двадцать четвёртого.

- С жильём что можете предложить?

- Есть у нас в резерве в жилом доме небольшая однокомнатная квартира. Там и мебель кое-какая находится, кровати для ребят подвезём из общежития, матрасами, подушками, постельным бельём обеспечим.

- Мы уж как-нибудь своё доставим.

- Хорошо, сложнее с посудой и кухонной утварью. Но питаться можно в столовой. Ребятам обеды бесплатные, преподавателям – со скидкой. Питание у нас недорогое. Маруся подумала о Голубеве и сказала, что постели, посуду и утварь она привезёт из дому и потому постарается приехать пораньше.

Неловко было стеснять хозяев долгим присутствием; Маруся поблагодарила их за помощь и участие и стала собираться в дорогу. Людмила Прокофьевна передала ей стопку книг и пособий по преподаванию.

- Здесь программы курсов, рекомендации по составлению планов занятий, перечень их тем и другие пособия для преподавателей. Познакомьтесь на досуге, что будет неясно, звоните, помогу разобраться. Как-никак, пристýпите к занятиям подготовленной.

На том и расстались. Обратная дорога уже не казалась такой долгой. Домой прибыли около половины восьмого, как раз и ужинать пора.

- Марусь, а как мы потащим такую даль одежду, постель, сковородки с кастрюлями? – поинтересовался Иван.

- На тебя, силача нагрузим и ту-ту – поехали! Ну и я пару тарелок прихвачу, - посмеялся Гришка.

- Я с Юрием Васильевичем попробую договориться, он нас отвезёт.

- Ништяк! – обрадовались мальчишки.

                                                      *       *       *

Маруся плохо спала после поездки в училище. Всё прикидывала, как ей завтра заявить о своём увольнении. Других вариантов она не видела и не рассматривала. То, что должна быть с сыновьями, это она решила твёрдо. Какие слова подобрать, чтобы её не пытали расспросами? Долго ворочалась в постели, пока её не осенило: завтра посоветуюсь  с  Юркешем,  а  заявление  подам  послезавтра,  заодно   попрошу  Голубева

                                                             169

помочь составить заявление. Как гора с плеч свалилась, и довольная своей придумкой, тут же уснула.

Она позвонила ему после утренней дойки из комплекса и сказала, что ей очень нужно с ним посоветоваться. И где они могут встретиться.

- Я готов к тебе подъехать домой вечером, часикам к девяти, подойдёт?

- Давай к восьми.

- Нормаль, жди!

Он не приехал, а примчался на новых «Жигулях» и, конечно, привёз с собой сами понимаете что и закуску.

- Это лишнее, Юра, садись так, поужинаем.

- Как это лишнее? А со встречей? Мы сколько с тобой не виделись? Больше года? Есть что друг другу рассказать.  Пашка у меня уже студент МИИСПа, так нынче наш МИМЭСХ именуется. Так за это надо выпить. По чуть-чуть, Марусь, без злоупотребления – и со встречей, и за твоих ребят.

- По глоточку и поставим точку, - зарифмовал Гришка и протянул Голубеву свой стакан.

- Компоту тебе мать нальёт, а мы, ты правильно сказал, по глоточку, и он налил слегка себе и Марусе, - слабенькое – «Российское полусладкое».

- И вкусное, - добавил Гришка.

- Пробовал, чертяка чёрная?!

- Чёрный Пёс, - уточнил Иван, - его так  на деревне прозвали.

- Ну, тогда пробуйте, огольцы. – И  Голубев налил им по паре глотков.

Маруся не возразила, простота деревенская, она и не знала, что беда начинается вот с таких пробований в малолетстве. Но так устроен сельский быт, что бражку пацанам наливают по праздникам сызмальства.

Гришка слизнул свою порцию мгновенно, громко втянул в себя воздух открытым ртом, издав звук блаженства: «А-а-а!» и принялся за еду. Иван отодвинул свой стакан в сторону.

Пацаны закончили есть, и Маруся выпроводила их из дому.

- Ну, мать, рассказывай, зачем звала.

- Ребят в СПТУ определяю с осени.

- Что так? А в институт? Пусть десятилетку добьют, а там в наш, я помогу.

- Нет, всё уже решено. Наделал беды Гришка в прошлом мае, знаешь, небось.

- Да уж рассказывали.

- Хотели из школы исключить, а Иван упёрся: тогда обоих! Я отстояла, упросила оставить на год, переломила себя и дала слово, что уйдем сами в СПТУ. И это окончательно. Захотят после училища дальше науки одолевать – пожалуйста, тогда и поможешь, коли удастся. Я не за этим тебя… Я ребят не брошу, не могу, поэтому тоже ухожу, увольняюсь.

- Ты с ума сошла!

- Нет, я при своём уме. Вот если бы сошла, тогда бросила бы их. Но я этого никогда не сделаю. Как мне, научи, сказать Лашкову об этом? Он начал было меня уговаривать, я обещала подумать, согласилась с ним почти. Но это я так. Я твёрдо решила ехать с Гришей и Ванечкой.

- А жить на что будете?

- Мне там работу предложили мастером производственного обучения. Я согласие дала. До пенсии год, приеду – оформлю, будет добавок к заработку.

- А дом? Продаёшь?

- Зачем? Мы же вернёмся через три года. На Аграфену, соседку, ты знаешь её хорошо, оставляю пока дом. А дальше видно будет.

- Да, Мария Николаевна, оглоушила ты меня. А чего ты боишься?

                                                             170

- Уговоров. Поддаться на них боюсь.

- Зачем бояться? Ты не член партии. Подала заявление – и вперёд. Выговор не влепят, некуда записывать, трудовую книжку не замарают, не трусь. Ты же у нас кто? О-го-го! Бродова! Отпустят. Я-то чем могу тебе помочь?

- Напиши мне заявление, чтобы прочли и вопросов не задавали.

- Так… - Задумался Голубев, но не надолго. -Значит,  вот как поступим. Пусть училище пришлёт заявку  на  тебя  на  имя  Лашкова: просим,  мол,  отпустить  на  такую-то должность вашу работницу Мэ Нэ Бродову для повышения качества учебного процесса и связи учебноо проценсса с практикой сельхозпроизводства.

- Ой, я не запомню и не смогу так объяснить. Ты туда позвони, пожалуйста, я дам телефон, чтобы они Лашкову сообщили.

- Верно! Пусть они не письмо дадут, а организуют звонок из Министерства. Давай телефон, я им подскажу, как надо поступить.

- А заявление?

- Сейчас набросаю тебе текст. Заявлений будет два. Одно на отпуск, а другое – на увольнение в связи с переходом на новую работу. Ты заявление напиши, но не подавай, пока Лашкову не позвонят сверху. Он сам тебя разыщет. Ты всё-таки у нас лауреат. И работа в новом качестве для тебя – как помощь учёбе от производства, во как! – И он налил себе полный стакан «Российского».

                                                    *       *       *

Дело, короче, завершилось так. Голубев позвонил Клименко, напросился на встречу и сгонял на своих «Жигулях» в училище. Сошлись на общих знакомых из МИИСПа, Минсельхоза и «Госкомсельхозтехники», в том числе, на Чистякове, распили бутылец, спели «Незабудку», «Калину» и «Чёрного Ангела», сидели заполночь. Клименки оставили Юрия Васильевича ночевать у себя. По поводу Маруси Клим пообещал сделать письменный запрос и, вдобавок, высокий звонок. У Клима однокашник работал в сельхозотделе ЦК КПСС. Расстались друзьями. Утром с письмом от училища на имя Лашкова Голубев укатил в Устьи.

На другой день Марусе позвонил Лашков.

- Ты что, гэтак, творишь, Бродова?! С ума сошла?! Мне из ЦК партии звонили по твоему поводу. Я с полными штанами выслушал речь инструктора сельхозотдела ЦК КПСС о важности укрепления квалифицированными кадрами учебных заведений, готовящих работников массовых профессий для села. Неси своё заявление, мы тебе всё сегодня же оформим и дадим расчёт. Живи без нас и дружба врозь! – И он шваркнул трубкой.

Маруся даже не успела спросить, кто же всё-таки звонил. А разговаривал с Лашковым по телефону однокурсник Клима Юрка Король, как его звали в институте, Королёв Юрий Сергеевич. Вот так на себе лично испытала Мария Бродова силу телефонного права, сыгравшего, к счастью,  в её судьбе положительную роль.

Письмо от училища Голубев ещё вчера привёз, Маруся собрала свои бумаги и пошла по инстанциям. Эта процедура стала для неё самой тяжёлой в жизни; никогда и нигде, даже на комсомольском съезде, она так не волновалась.

Никогда и в голову ей не приходило бросить работу в совхозе, на родной земле, оборвать все нити, связывающие её с ней, людьми, хором в клубе, домом родным, с каждым кустиком и кочкой на тропе, по которой ходила на комплекс к своим бурёнкам, с ними самими, тёплыми и вздыхающими горячо во время дойки – со всем, что оказалось вдруг дорогим и близким, и теперь она резала эти нити по живому, будто умирала.

На ватных ногах вошла она в кабинет Лашкова.  И разрыдалась.

- Ты что, Бродова, слёзы льёшь? Может, жалеешь, что уходишь?

- Жалею,  Владимир  Иванович,  никто не знает, как жалею, на душе тяжело. Но не

                                                               171

могу оставить сыновей одних в чужом месте. Простите меня. И я не знаю, кто вам звонил, я никого не просила. У меня только вот, письмо из училища.

Едва дошла до дома и слегла. Ребята суетились вокруг неё, не зная, как помочь, побежали за Аграфеной. Та вызвала врача по телефону. Он определил гипертоническй криз и предложил отвезти Марусю в больницу. Она отказалась, подписала отказную бумажку, врач сделал укол, прописал лекарства, велел лежать, обещал навестить через пару дней.

Ребята сообщили Голубеву, и он в тот же день сгонял за лекарствами. Аграфена на скорую руку приготовила обед, но больная от еды отказалась, выпила только чаю и молока. Гришка с Иваном от неё не отходили, кидались к ней при каждом её вздохе.

Юрий Васильевич  посидел около Маруси недолго, рассказал ей, что звонок – это работа Клименко.

- Ты, Маруся, не бери в голову, нет здесь никакой твоей вины.

- Получается, я Лашкова и обидела, и напугала.

- Как так напугала?

- Ну, этот, который из ЦК, наверное строго с ним разговаривал, Владимир Иванович как мне кричал в трубку: я, грит, Бродова, слушал его с полными штанами!

- Так и сказал?

- Ну да.

 Голубев так закатился смехом, что ребята тут же оказались возле материнской постели: что случилось? А он даже платок достал глаза промокнуть.

- Ну, Володька, на фронте ничего не боялся, а тут обосрался! – не мог остановить смех Голубев.

- Молодыми храбрятся, к старости всего боятся – подвела итог Аграфена.

- Это точно. - Согласился седой ветеран. – Молодому терять нечего, кроме жизни своей, а цену её не узнаешь, не пожив. А к старости есть, что терять: нажитое, положение, дом, семья, дети… Мудрая  ты, Солдатова, мудрая. Вот так-то! – Последние слова он обратил к Ивану и Григорию. – А ты, Маруся, не расстраивайся: Лашков покричал сгоряча, он тебя любит,  вернёшься – он тебя назад с радостью примет.

- Кому я буду нужна, пенсионерка.

- Да-к,  после пятидесяти пяти всё только начинается, вот попомнишь меня! Ну, я должен отбыть, у меня на работе сложные дела разворачиваются, пост надолго бросать нельзя. Всего тебе хорошего, поправляйся и не мучай себя пустыми вопросами. Пацаны, блюдите мать. Завтра вечером загляну. Пока!

Через два дня Марусе стало легче, она, как ни уталкивали её в койку ребята, поднялась с постели, занялась домашними делами. Сыновья оставались подле неё.