З1 декабря Иван поехал в больницу за Марусей; путёвка в санаторий ей была выписана со второго января нового года, и ждала её дома; санаторий здешний, знаменитый Звенигородский, популярный среди высокопоставленной публики. Иван привёз мать домой и хотел уложить её в постель, но, узнав, что будут гости, она заволновалась заохала:

- Чем угощать их будем? Достань картошки из погреба, я начищу…

- Ложись,  отдыхай  и  не  поднимайся! – Приказал Иван. – Не суетись! Всё сделаем

без тебя. А за столом около тебя сядет Валентин Семёнович, он за тобой последит, чтобы чего лишнего не выпила и не съела – улыбнулся сын.

- А Гриша где?

- В пристройке, памятником Юрию Васильевичу занят, ты же знаешь.

- А чем же угощать гостей будем?

- Аграфена пироги разные печёт и холодец вчера сварила. Надюшка по твоей карточке лауреатской заказ в Звенигороде получила и привезёт, салату обещала наготовить с Татьяной вместе и рыбы заливной; всё прибудет в срок к столу. Чистяковы что-то обязательно приволокут – наберём на праздник угощений! Мы у Надьки в ресторане с Гришкой выступали, гонорар получили – два праздничных заказа с винами и  водочкой оригинальной, хотя  она нас не интересует.  Ну, а любителей порадуем - во  сколько  всего будет,  – Иван провел ладонью по горлу, - ешь не хочу. Ну и поднесут с собой чего-ничего другие гости, тоже всё пойдет на стол; не волнуйся, в грязь лицом не ударим. Селёдки начищу, соления твои – куда еще?!

                                                             349

- А кто будет-то?

- Лашковы, Петрушкины, председатель сельсовета Виктор Алексеевич Копачёв, Екатерина с Пашкой,  Чистяковы вчера приехали, Катерина им дом Голубевский загодя натопила. Валентин Семёнович с женой. Я еще хотел позвать друзей Юрия Васильевича со станции, я выступал у них, там их немного, обещали прибыть. Да мы с Гришкой да ты с Аграфеной и Лозовые - всем места хватит!

- А где же все разместятся? Господи, куда людей сажать, не в сенях же! – заволновалась Маруся.

- Столы раздвинем, плитой ДСП соединим, скатерками прикроем, наискось от телевизора через весь дом до входа в твою комнату, скамейки уже наготовили, стульев натащили, не волнуйся. А тебя посадим около телевизора во главе стола!

- А второй стол откуда?

- Аграфена даёт. Мы с Гришкой попозже принесём. Он старый, раздвижной, большущий. Всем места хватить. Винегрет сделаем, для него Аграфена всё уже приготовила, скоро можно нарезать. Я  селедкой  займусь. А ты сейчас лежи, отдыхай, на вот, районку и «Московский литератор», почитай моё.

Маруся разобрала постель, присела на край, развернула «МЛ» и ахнула: сверху – фамилия: Иван Бродов, «Афганская тетрадь». Слева портрет Ивана в мундире с орденами и медалями, врезка о нём и дальше вся полоса занята стихами сына. Маруся читала, шевеля губами, и роняла слёзы на газетную полосу.

«Кем же ты будешь, сынок? – Думалось ей. – Чтобы стать писателем, учиться, наверное, надо». Не знала она, что многие великие наши гении и таланты от литературы нигде писательскому делу не учились, да и не было такого университета, это только в советской стране для обучения одарённых тягой к работе со словом крестьянских и рабочих детей открыли литературный институт воспитания советских поэтов и прозаиков. Но она чувствовала и понимала, что для такого дела, к которому склонен её сын Иван, надо очень много знать и пережить, и любить жизнь неимоверно. «Сколько ж ты, сынок, перестрадал там, на войне, пережил, что всё пережитое зарядил в эти слова, сколько их ты, крестьянский сын, посеял! Будут ли всходы, пожнут ли люди их урожай?»

Она свернула газету с пятнами слёз, положила её на тумбочку возле изголовья и прилегла. И не заметила, как уснула.

Поднялась она уже ближе к вечеру. Иван на кухне лихо расправлялся с селёдкой, в большушей кастрюле белела начищенная картошка, залитая свежей колодезной водой. В тазике Марусю ждали принесенные Аграфеной ингредиенты для винегрета: картошка в мундире, свёкла, тут же золотились луковицы, стояли вскрытые банки с солёными огурцами из подпола.

И она принялась готовить винегрет.

- А Гриша где же? – Опять спросила мать.

- Никуда не денется твой Гриша, явится вот-вот. Он забежал, поглядел на тебя спящую, завёл мотоцикл и укатил за хлебом да за девчонками. Скоро будут.

- А гости к которому часу?

- Сбор назначен на десять, как соберёмся, начнём провожать старый год. Оттягивать не будем.

Надежда тоже кое-чего добыла в своём ресторане; Марусин праздничный заказ ошеломил бы простого труженика села и тут же озлобил его против власть предержащих. А разве таких мало было к моменту развала страны? Может, поэтому люди спокойно смотрели на то, как вышибаются опоры партийной власти: зажрались? – так вам и надо! – и не понимали, что гибнет, разваливается государство. Но это время ещё не наступило.

Наконец пробил час, собрались друзья за вкусным столом, накрытом яствами и домашнего, и государственного приготовления.

                                                             350                                                               

Хорошо, когда все свои, не в том смысле, что единомышленники, нет, конечно, у каждого из них свои понятия о жизни, и каждый – на своём уровне, но терпимы друг к другу, потому что сходятся во многом и единодушны, не стесняются сказать, о чём думают, и не боятся друг друга. Ну, и хватит об этом.

Петрушкин предложил избрать тамаду. Все сошлись на Чистякове. Он поднялся:
            - Я извиняюсь, тамадой должен быть тот, кто знает всех лучше всех. Прошу самоотвод и предлагаю эту должность поручить Владимиру Ивановичу!

Лашков смутился, встал, Георгий Иванович зааплодировал ему и все поддержали.

- Массы просят, Владимир Иванович!

- А что, гэтак, говорить-то? Мы с супругой, – он обнял сидящую рядом жену левой рукой, - хотим сказать старому году  спасибо за то, что был не хуже предыдущего. И урожаем порадовал, и добрыми делами. Правда, чернобыльскую беду на нас обрушил, с последствиями её нам долго придется разбираться. Ранами и болезнями кое-кого из нас испытал, -  но, слава Богу, все живы и здоровы. Теперь вот развернёмся в  новом  году перестройки, дадим нашему производству ускорение,  и гласность поставим на уровне, чтобы ничего от людей не скрывать. И пусть только он, старый год, унесёт с собой болезни наши, так, Мария Николаевна? - всё дурное и, гэтак, все недостатки наши и неудачи, оставив новому году наши достижения и радости. Вот такие, как встреча Ивана и  Григория из Афганистана! Вот за это выпьем, но по началу я прошу добавить нашего друга Чистякова.

Все приосанились от такого торжественного начала. Поднялся Георгий Иванович:

- Спасибо за алаверды. Хочу добавить такое событие в жизни наших Устьев, как презентация «Афганской тетради» Ивана Бродова на активе вашего совхоза, публикация в местной газете и в «Московском литераторе» подборки его стихов. Всё, что было дорого нашим сердцам в году уходящем, берём с собой в дорогу в Новый год, будем прибавлять к ним новые достижения, которые радуют не только одного достигшего, но и всех его друзей! А если повезёт,  то и весь наш народ! Счастливого расставания, старичок одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой!

Выпили, наконец, потянулись к тарелкам с закусками. Кто-то попросил Ивана, нельзя ли взглянуть на  московскую газету.

Чистяков попросил слово:

- Я не вставая, реплику. Раздача газеты намечена в Новом году при завершении нашей встречи. Каждый получит на память номер со стихами автора и его автографом. Если раздать сейчас, дом Бродовых превратиться в избу-читальню, честное слово, это собьёт нашу встречу с праздничного ритма. Авторские экземпляры всегда принято раздавать в конце мероприятия. Ваня, покажи подборку.

Иван  развернул  газету,  подняв  её   над   столом.   Все    увидели   его   портрет   и

стихотворные строки. Он свернул номер и передал его Чистякову:

- Спасибо, Георгий Иванович, за публикацию. Если бы не вы, вряд ли мне…

- Не скромничай, Иван Степанович! Плохие стихи я не понёс бы издателям. Будем ждать выпуска сборника к Дню Победы! – Он сложил газету и убрал её в карман пиджака. – «Афганская тетрадь» - это только начало твоего большого пути в отечественной поэзии.

- За это надо выпить! – Предложил тамада.

- Безусловно! – Тут же добавил Петрушкин. – А Ваши слова, Георгий Иванович, будем считать за тост. Наливайте!

Надежда принесла с кухни большую кастрюлю с поспевшей исходящей паром отварной картошкой, пересыпанной рубленным присоленным укропом из подпольных припасов Маруси.

- О, гэтак, бульбочка наша готова! - Обрадовался Лашков. – И накладывая себе в тарелку горку картофелин, куда уже запасливо положил несколько кусков жирной селёдки, процитировал стихи:

                                                             351

Хлеб и картошка -  брат с сестрой:

Идёт за первым хлеб второй.

И пусть картофельное поле

Нам уродит его поболе!

Иван сидел между матерью и братом. Он подливал себе и Гришке в стопки пива из бутылки. И попросил у тамады разрешения выступить.

- Так, слово просит Иван Бродов! Внимание! Слушать!

Иван встал, поднял стопку с пивом, заговорил, обращаясь к Марии:

- Мама! Дорогая наша Маруся! Уважаемая Мария Николаевна! Не буду дожидаться твоего юбилея, скажу сейчас. Поздравляю тебя с выздоровлением, с избавлением от тяжёлой хвори, с возвращением в дом родной! Спасибо тебе за всё! За твой орденоносный труд, за жизнь нелёгкую, но честную, за то, что родила нас с Гришкой на свет Божий, вырастила, воспитала, выучила, благословила в путь-дорогу по жизни. Знай, что мы всегда с тобой, ты была нашей надеждой и защитой, а теперь мы для тебя ими будем, как и опорой. Я понимаю, бесполезно тебя уговаривать уйти на заслуженный отдых, но хотя бы не торопись, побудь дома, порадуй нас. Мы любим тебя, Марусечка ты наша! Я тебе песню сложил, хочу её спеть сейчас. – Он взял приготовленную гитару, и полилась песня:

В деревнях, городах я встречал много раз

Женщин тихих, святых, как Россия.

Я не знаю имён, только хочется вас

Называть по-простому: Мария!

Ты растила детей, провожала солдат,

Рядом с ними шагала в шинели.

И над вечным огнём опускала свой взгляд,

И вплелись в твои косы метели.

Что судьба отпустила – одно к одному

Испила ты из вдовьих колодцев.

Если кто-нибудь крикнет: «Мария!» - к тому

Пол-России, считай, обернётся.

Ну, а в праздник никак без тебя не могла

Расплясаться, распеться Россия.

И от песен твоих растворяется мгла,

Дочь земли нашей русской, Мария.

В деревнях, в городах повстречаетесь мне.

До земли поклонюсь вам, родные.

Вечно имя Мария в родной стороне

Будет рядом со словом Россия.

Мы к Небесной Марии мольбу обратим,

Чтоб спасла от дурного и злого,

Чтобы нас защитила Покровом своим,

перед Сыном замолвила слово.

Маруся прослезилась, гости постучали в ладоши – от души, песня понравилась. Сидевший рядом с хозяйкой  доктор стал успокаивать её, долил ей в фужер газировки «Буратино»: - «Попейте сладенького, Мария Николаевна», погрозил Ивану пальцем: «Нельзя её расстраивать даже такими замечательными песнями, как ваша, молодой человек!»

 Да я ничего, ничего, – приговаривала Маруся, промокая глаза концом ситцевой косынки и отхлёбывая из фужера.

                                                             352

- Маруся, а спой «Калину», а? – попросила Екатерина. И все гости подхватили её просьбу. Маруся махнула рукой, Валентин Семёнович сказал: «Только не напрягайтесь сильно», и все замерли, ожидая песни. И в этой тишине раздался печальный голос Аграфены:

- Ой, а кто же про Аграфену песню сложит? Нешто Гришку попросить?

Молодежь засмеялась, «старики» заулыбались.

- Напишу, баб Грунь!

- Он с тебя портрет вылепит. - Добавила Надежда.

-  Мария Николаевна, и правда сможете исполнить Юрину песню? – Спросила Чистякова.

- Ребятки помогут. Гриша, Ваня, давайте «Калину».

Иван  догадался  передать  гитару  брату,  тот  приосанился,  заиграл,  сделав  для Маруси проигрыш,  а дальше подхватил с Иваном и  постепенно  втянулась  в  пение  вся  компания. Галина Михайловна  сияла, Чистяков, наклонив голову к плечу, смотрел на поющих и улыбался.

            - А ну, дайте казакам кубанским свою песню вставить в праздничный репертуар! -Отдал  команду  вспомнивший  о   своих   обязанностях   тамада   Лашков.   И  Петрушкин

добавил:

            - Выступайте, Лозовые!

И Гришка, подогревая  веселье:

- Напрягите ваши выи! Приготовьтесь, Лозовые!

- Гриша, саккомпанируете «Чернобровую казачку», Знаете? – и Таисия Лозовая напела мелодию популярной песни из репертуара солистки ГАБТа Тамары Синявской.

- Вань, бери вторую гитару, одной мало будет, - попросил Гришка и одним словом ответил Таисии: - Попробуем!

Песня была у всех на слуху. Братья заиграли в лад, старшие Лозовые начали, дочери подхватили – лихо получилось.

- Держат казачки‛ фасон, - удовлетворенно сказал Петрушкин.

- Держат марку, - поправил Валентин Семёнович.

- Хорошо-то как, - негромко сказала его жена-тихоня. – А можно мне гитару?

Гришка с охотой протянул ей инструмент. Она негромко перебирая струны, объявила:

- Эту песню любили все девочки у нас в МГУ, мы её всегда поём, когда встречаемся. И по радио она звучала.

Ты стоишь у окна. Небосвод лазурный светел.

Ты стоишь и молчишь, и не знаешь, отчего…

Потому что опять он прошёл и не заметил,

Как ты любишь его, как тоскуешь без него.

Неожиданно подключилась Татьяна, и они вдвоем допели эту нежную песню про царевну Несмеяну, известную до сих пор  студенткам Москвы, а, может, и России. Песня тронула всех, жена доктора зарделась, как девочка, смутилась, махнула рукой, мол, «да ну вас!» - реакция на аплодисменты. Лашков объявил:

- Предлагаю выпить за таланты, проявляемы за праздничным столом. – Выпили, конечно, закусили. Кто-то спросил: « Сколько там осталось до Нового года?»

 – Полчаса! – Ответил Лашков.

- Иван, - спросил  Чистяков, - ты  на  презентации  заявил прилюдно, что замахиваешься на роман.

- Это пока моя мечта, надо материалы собирать и собирать.

- Ой,  Георгий  Иванович, -  вступила в разговор Маруся, –  он  меня  каждый  вечер  до  больницы расспросами донимал. То про Стёпу моего, то про Юрия Васильевича покойного.

                                                             353

- Я хочу посвятить свой роман нашим землякам, воевавшим в Великую Отечественную. Вот  и расспрашиваю  родных  и  соседей,  какими  они были. Что получится из этого, пока не знаю, но жутко интересно узнавать о их жизни до войны.

- А ты не роман твори, а документальную поветь о земляках – воинах,  с фотографиями, включи в неё и афганцев; совхоз  поможет  тебе  её издать как  книгу  памяти, это будет здорово. – Сходу подсказал Чистяков. Только никогда ни с кем не делись замыслом!

- Сглазят! – Поддакнула Аграфена, и все засмеялись. – И меня, Ваня, расспроси, я тебе много чего расскажу, и про Голубева тоже, как они мальчишками со Степаном озоровали до войны.

- Григорий, - попросил Петрушкин, - пока Новый год не наступил, спой, дружок,  «Чёрного Ангела»,  да – помянем всех наших воинов-земляков.

Гришка, довольный, что и на него обратили внимание, выполнил просьбу вечного совхозного парторга с блеском, потом подняли рюмки, стопки и бокалы, помянули солдат, выпили не чокаясь.

Тут загорелся экран – нате вам! – и выяснилось, что советский народ будет поздравлять президент Америки Рональд Рейган, а наш Мишка Горбачёв – параллельно с ним – народ американский.

- Да, спрятался Михаил Сергеевич за спину Рейгана, не стал нам объяснять тяжести Чернобыля, и не назовёт виновных! – Проговорил медленно Валентин Семёнович, вертя в руках пустую стопку. Потом налил в неё водки, выпил, крякнул и принялся закусывать.

- Это почему же не назовёт? – попытался навалиться на него Петрушкин.

- Не давите, - сказал ему доктор. – Хотя бы потому, что у нас никогда виноватых не называли потом, их расстреливали  до того. А теперь высоких виноватых принято перводить на выскооплачиваемую работу. И не будем об этом. Не стоит портить праздничного настроения за столом.

Пока слушали Рейгана, Надежа протянула Гришке бутылку шампанского:

- Бахни под куранты, - что  он и сделал. Пробка выстрелила в самый нужный момент, все закричали «Ура!», быстро разлили шампанское по фужерам из двух бутылок (вторую открыл Пашка), и под бой курантов успели чокнуться и выпить шипучую с иголочками влагу.

            - Друзья, прошу внимания! – Лашков встал и звонко постучал вилкой по пустой бутылке из-под шампанского. – Дело серьёзное, гэтак. Мы хорошо проводили старый год, много пели, но, на мой взгляд, недостаточно пили и ели. Надо этот недостаток устранить. Как тамада повелеваю: налить! Слово для тоста – Георгию Ивановичу!

            - Я говорить ничего не буду.  Я свой тост спою. – Гришка уже подавал ему через стол гитару. - Моя старая новогодняя песня, а припев я новый сочинил специально для подмосковных слушателей, для вас то есть.  И он запел:

Тихо в эфире. В эту минуту

Стрелки сомкнутся, дрогнув, и вот

Кончится этот, принёсший кому-то

Радость и горе, наш земной год.

   Что вы, ребята, стоит ли киснуть?

    Стали мы старше, будем в годах.

    Снег над Подольском, снег над Ногинском,

    На луховицких лугах и полях.

Маруся  вспомнила Юркеша и утёрла набежавшую слезу; глянула на Екатерину. Та держала платок у глаз. А песня плыла дальше.

Что впереди? По какой из теорий

Жизнь обозначит времени ход?

Сколько на радость, сколько на горе

Выделит времени будущий год?

                          354

   Что вы, ребята, стоит ли киснуть?

   Стали мы старше, будем в годах.

   Снег над Можайском, снег в поле клинском,

   Снег на коломенских свят-куполах.

У прогнозиста висит в кабинете

График прогресса, надежда идей:

Где и когда на весёлой планете

Счастья прибавится у людей.

   Что вы, ребята, стоит ли киснуть?

   Стали мы старше, будем в годах…

   Снег по-над Рузой, над Нарофоминском

   И на Серебряных знатных прудах…

Синие звёзды над снегом повисли,

Свет зажигают, молитве внемля.

Маленькой и незаметною искрой

В космосе мчит голубая земля.

   Что вы, друзья, не грустим, Бога ради!

   Стали мы старше, будем в годах!

   Снег в Одинцове и в Сергий Посаде,

   В Пушкине, в Монине на проводах...

Всё Подмосковье огнями объято,

Ёлки сияют в каждом дому.

Добрые люди, живите богато!

Счастья народу, страна, твоему!

   Что вы, ребята, стоит ли киснуть?

   Стали мы старше, будем в годах…

   В Раменском снег, и в Мытищах, над Истрой,

   В рузских и в устьинских старых садах…  

Упоминание об устьинских садах привело гостей в восторг, застолье огласилось аплодисментами. И только Аграфена сказала вдруг:

- Что-то ты, Иваныч, грустную нам песню спел. Давай что-нибудь повеселей.

- Это пожалуйста. Новая песня на мои стихи, которые напечатали  в институтской многотиражке в канун 1959 года. А на днях присочинил припев и стихи стали новогодней песней. И Чистяков лихо, по-молодецки запел:

В квартире – на крючок – и царь,

И ничего нет проще ведь.

А я на праздник чокнуться

Хочу с тобой на площади.

Чтоб песня не замолкла, ей

Шального вихря надо бы.

Эй, тишина, под ёлками

Сиди и не выглядывай!

   Вейте, вейте, вихри и метели,

   Чтоб у нас бокалы запотели.

   Чтобы все печали отлетели,

   Вейте, вихри и метели!

Не съёжимся под холодом,

Мороз сегодня ласковый.

                         355

Нам чашей будет Колокол

И добрым дедом – Спасская.

Пусть ёлкой будет небо нам,

Нарядом звёзды светятся,

И тост, какого не было,

Провозгласит Медведица!

   Вейте, вейте, вихри и метели,

   Чтоб у нас бокалы запотели.

   Чтобы все печали отлетели,

   Вейте, вихри и метели!

Надежда потащила Ивана танцевать под эту песню, но он постучал отказно по раненому колену, тогда она  выдернула из-за стола Пашку, а Татьяна уже танцевала с Григорием у ёлки, которую они нарядили с утра.

Песня отзвенела. Тамада скомандовал:

- Гэтак, пьём и закусываем. Хорошо-о-о!                                                                          

- Мария Николаевна, вы не утомились? Н пора ли вам прилечь? – пытал Марусю доктор.

- Нет, мне хорошо. Спасибо за заботу, Валентин Семёнович. Я ещё посижу со всеми, мы чаю не пили, а после чая лягу.

Молодёжи, разогретой песней и танцами, хотелось продолжения, они пытались танцевать под мелодии телевизионного новогоднего «Огонька», но кто-то крикнул: «А пошли на улицу, на речку!»  оделись и гуртом вывалились во двор и далее – за ворота. Где-то заливалась гармошка. Во всех домах горит свет, из разных углов Устьев музыка плещет – гуляет деревня, пуляет в небо то здесь, то там ракеты.

У  нас гармошки нет, у нас гитара в Гришкиных руках и кассета частушек в его башке. Он её и зарядил: и про колбасу на плакатах, и про билет в Израиль, про игрушку между ног, и новенькие гривуазные, от которых Петрушкин крякал, а все смеялись:

У милёнка моего

Чтой-то это не того,

Ни того, ни этого,

Словно  как и нет его.

     *       *        *

Милый пашет, милы пашет,

Милый сеет, блин и жнёт.

Ну, когда ж свою милашку

Он в сенях  к стене прижмёт?

И  никто в темноте не заметил, как Гришка при этом осклабился, повернув голову в

сторону брата, и хохотнул. Прошлись, подзамёрзли, вернулись  за стол. Дома у самовара оставалась Аграфена, не охочая до ночных прогулок.

Надежда с Аграфеной  к плите, подогревать «горячее»: свиные отбивные на косточке с картошкой, жареной с луком – фирменное блюдо  Минводхозовского пансионата, да сверху Марусин огурчик из банки да сливы маринованные, - ой, батюшки, вкуснота!

- А Ванечка, сынок ваш где? – поинтересовалась Маруся у Чистяковых во время прогулки.

- Он после болезни в детском санатории, тут недалеко от Звенигорода, в Пришвинских местах, в Дунино. Завтра поедем, навестим, пирогов и плюшек ему Аграфениных отвезём.

- Она завтра, ой, уже сегодня, утром собиралась свежие испечь, их и отвезёте. 

- Да как же она успевает?

- Управится, она такая. Горяченьких для Ванечки вам завернём.

                                                             356

- Спасибо.