(Силантьев и Мишурин входят в каминный зал с веранды. Слева у двери – привратный рыцарь в доспехах. В глубине зала – старинный гобелен со сценами охоты, под ним роскошный стол, большой кожаный диван и кресла. В центре – камин, над ним охотничьи трофеи - оленья и кабанья морды. На стенах – старинное холодное оружие. Много предметов старины. В правом углу – узкая арочная дверь, ведущая на кухню. Выше – антресоли, а по правой стене - лестница с роскошными перилами).

МИШУРИН. На улице жара и штиль, а у тебя в замке твоем - сквозняки какие-то вороватые. Так и шарят по углам. (Оглядывает каминный зал, разводит руками, поражаясь его размерам). Замок-то он хорош, спору нет, только как его топить-то зимой, такую махину-то? А вот надвратный терем ты зря соорудил. Не обижайся – но эклектика.

СИЛАНОВ (говорит по мобильному телефону). Ни черта не понимаю… Громче говори. Так ты говоришь, он даже плакал? Так. Расплакался как ребенок? Говорят, ему уже под семьдесят. (Мишурину, прикрывая трубку ладонью) Вот и объяснение – в детство впадает. Просто сентиментальный старик, хотя оно и на руку бы… (И снова в трубку) Когда здесь-то будете? Под вечер? Ну все – конец связи.

МИШУРИН. А у тебя любой, кто старше пятидесяти, - непроходимый старик.

СИЛАНТЬЕВ. А разве не так? Я сам молодой – люблю динамизм, люблю жизнь… когда она ключом, ха-ха. Люблю, когда все вокруг молоды. Знаю, ты меня осудишь. Скажешь, что жизнь надо любить во всех ее проявлениях, что разумным человек становится только в зрелые годы. Только я считаю: голова – не единственная часть человеческого тела. Вот смотри – есть руки, ноги, еще кой-какие органы, ха-ха, - и все это создано для движенья. Все это наполнено мускулами, черт возьми! Это позволяет покорять пространство, перемещаться в нем, совершать кучу немыслимых движений – ходить, бегать, махать руками, бить в морду, уклоняться от ударов, любить женщин… И даже время от времени визжать от восторга и подпрыгивать от полноты бытия. Вот он – бицепс, трицепс, вот она трапеция (поочередно принимает позы культуриста). А что голова твоя? Только лицевые мышцы – тонкие, как скрепы у двустворчатого моллюска. И еще язык, который показывают только чтобы кого-то обидеть…

МИШУРИН. Язык – это не мышца, это пещеристое тело. Как, впрочем, и те органы, которые ты назвал кой-какими. Да я ведь не о том. Уж больно много дерьма между людьми завелось…

СИЛАНТЬЕВ. Да ну?

МИШУРИН. Не ну, а так и есть.

СИЛАНТЬЕВ. (трясет Мишурина за плечи). Да ладно тебе ныть-то. Дерьма много завелось. Ну и что – ну и завелось... Дерьмо – естественное следствие активных метаболических процессов. И вообще – если вместо «дерьмо» говорить «органика», все куда веселее, док… Ах ты, старый, свое отживший зануда, атавизм эпохи развитого социализма!

МИШУРИН (встает, подходит к окну). Если любишь жизнь… то жизнь надо любить во всех ее проявлениях. Старость – это тоже часть жизни.

СИЛАНТЬЕВ. Да слышал, слышал я. Ты еще скажи, что это лучшая ее часть.

МИШУРИН. Почему же нет – возможно.

СИЛАНТЬЕВ (о чем-то своем – задумчиво и уже вполголоса). Так говорите, он даже расплакался, этот господин Данилевский…

МИШУРИН. Ты о Данилевском?

СИЛАНТЬЕВ. Да, мне сказали, он даже слезу пустил, как только его привезли из Шереметьева. Что это – чувство Родины, а? (Начинает возбужденно мерить шагами пространство, снова подходит к Мишурину). Здесь важно просчитать – просчитать это чувство-то. Что ж, может, оно и на руку… Ну – и как Москва? Поверила его слезам? Думаю, вряд ли. Сейчас не перестройка на дворе. Она теперь такая, как всегда, Москва-то. Сентиментальными американцами ее не проймешь.

МИШУРИН. Это верно – Москва слезам не верит.

СИЛАНТЬЕВ. А вот наш городок поверит. Не Москва – поверит. Только бы там, в белопрестольной и первокаменной, из него все слезы не выслезили. Только бы нам досталось.
(Потирает руки, подходит к камину, берет щипцы, ворошит огонь в камине).
Мне печник – нет, выше бери, каминщик – сказал раз в месяц топи камин даже в летнее время. Это как движок прогревать у машины, когда ее надолго поставил.

МИШУРИН (тяжело встает с дивана, перехватывает щипцы). Эх, и топкий у вас диван, господин Силантьев. Сел - как утонул. Дом вон какой отгрохал, а навыка-то барского нет - в камине огонь жечь.

СИЛАНТЬЕВ (обиженно). Научи.

МИШУРИН. Да и нерусское оно дело – камины. На Руси печи были изразцовые, с грифонами. Ими и грелись – и радовались.

СИЛАНТЬЕВ. А где оно – русское дело? Давно уже на свалке истории. Только нерусское и осталось. Глобализм так и прет, понимаешь (пристально всматривается в зал). Только успевай поворачиваться. Но я его, ты знаешь, не боюсь. Во всем этом есть динамика.

МИШУРИН. А если б и так, то что ж Данилевскому от его глобализма в Россию возвращаться? Он ведь эмигрант во втором поколении.

СИЛАНТЬЕВ. Знаю. Поздний ребенок в семье эмигранта первой волны. Преуспел в бизнесе, его фирма – подрядчик в ТЕКСАКО и МОБИЛ. Производил фонтанную арматуру для буровых. Слушай, Сергей Ильич, может, ему деньги некуда вкладывать? Вот и решил – в дым отечества…

МИШУРИН. А что – имение предков, господ Данилевских…

СИЛАНТЬЕВ. Не пойму. Чудно. Не по-глобалистски как-то ей-богу. (Многозначительно) Понять не пойму, а в дело-то уже ввязался...

МИШУРИН (хохочет). Что ж, не ты один – Наполеон так тоже поступал. Надо, говорит, ввязаться – а там посмотрим.

СИЛАНТЬЕВ. Угу – пока не получил по шапке от России, где тоже так считали. (В задумчивости – рассуждая про себя) Ну, выкупит он у Фролова его полколхоза – так что с этим полколхоза делать-то будет? Там же одна низина, болота одни. Да кочки. Даже поля для гольфа не получится. Топи одни. Говорят, у них там даже собака Баскервилей по ночам воет.

МИШУРИН. Тебе-то что? И с чего ты решил, что он эту землю выкупать станет? Может, сначала реституции попросит.

СИЛАНТЬЕВ (заговорщицки оглядываясь на двери). Решил – не решил, а полкохоза в Ивашнино теперь формально мои... Со вчерашнего дня – мои. Хоть и недешево они мне достались… Одному тебе открылся, док. Так что пока – ни гугу! Особенно Софье.

МИШУРИН (изумленно присвистывая и снова плюхаясь на диван). Вот это да – огорошил… Что ж, дай хоть проедусь до Ивашнина, взгляну на эти земли. Туда ведь километров пятнадцать от тебя? (Тяжело поднимается с колышущегося большого дивана, недоверчиво оглядывается на него, идет к двери).

СИЛАНТЬЕВ (вдогонку). Дорогу спроси у охраны, эти знают. Не забудь, гости съедутся к семи. Ты у меня – за свадебного генерала, смотри не опаздывай.

МИШУРИН. Не опоздаю – мне так хотелось на ваш День осетра попасть. Столько было рассказов…

(Оставшись один, Силантьев порывисто ходит по каминному залу, снова хватается за щипцы, ворошит в камине, садится на диван, но тут же встает и подходит к привратному рыцарю).
Что забрало-то раззявил, истукан? Праздник у нас сегодня. Причем двойной - День независимости и День осетра. Один федеральный, а другой наш – местный праздничек такой. Да ты ведь и не слышал про День осетра-то. В общем два в одном – в одном флаконе, так что пить будут много. Все ноги в руки, как гр-р-рится… не, не так – все флаги в гости… Вся знать городская…
(рифмуя)
князья все замухрышкины, графья мордоворотские //
а в общем, постсоветские…(затрудняется с рифмой, наконец, находит ее) все морды идиотские…
(вздыхает) в общем все уроды наши единоутробные, эх-хе-хе-хе-хе. А еще гешефт у нас великий наклевывается. И главное ведь, вассал ты мой верный, истуканище ты мое (целует его в забрало) – твой сюзерен Андрей Силантьев успел взять в залог, а теперь и выкупил землю, пока этот сыч, этот бригадир болотный, ничего не смекнул. Пока ему кто-нибудь не нашандыбил, что не мне, а Данилевскому земля предков нужна, ха-ха. Так что ты не обижайся, тевтонец, я тебе забрало-то твое прикрою от греха. Дело еще не сделано – завершающий штрих остался.
(Захлопывает забрало).