КОГДА-ТО, ОЧЕНЬ ДАВНО…

КОГДА-ТО, ОЧЕНЬ ДАВНО…

Страничка воспоминаний о поэте и журналисте

Петре Дмитриевиче Рязанцеве

Каждому пишущему памятны его начальные творческие шаги. Первое стихотворение (большинство, конечно, начинает со стихов), первый отклик, первая публикация…

Памятны они и мне.

Двадцать лет тому назад, переписав десяток стихов в тоненькую ученическую тетрадку, направился я в редакцию павловской районки. Потоптавшись у входа, наконец, решился. Решился окончательно и бесповоротно. Взбежал по одной лестнице, по другой… К кому-то робко обратился…

«Со стихами? Это к Петру Дмитриевичу Рязанцеву, дальше по коридору…».

Позже, через много лет, вчитаюсь как следует в стихи Петра Дмитриевича – стихи безыскусно-строгие, сердечные, совестливые. Прочту его военную поэму «Обелиск», написанную еще в далеком 1961-ом. И навсегда западет в мою память:

Податься б вспять:

Огонь и чад –

Не устоять…

Они стоят!

Что жизни им,

Влюбленным в жизнь,

Простым, земным –

Упал – лежи.

У них сперва всегда –

Страна:

Была б жива

Она одна.

Не устоять

Никак нельзя.

Ведь даже мать

Скосит глаза,

Махнет рукой

И бросит: «Трус».

Нет-нет, такой

Неверен курс.

Тяжелый бой.

Фашистский танк

Ползет стеной

На левый фланг.

Во рву своем

Отважным будь.

Прикинь – огнем

Прожженный путь,

Которым шел,

И полз, и плыл.

Суров, тяжел

Путь этот был.

Тебя спасал

Источник – месть.

Прильнешь –

И снова сила есть!

До дна ль

Источник тот

Испил?

Сполна ль

Врагу ты

Отомстил?

В деревне

Виселицы в ряд

Встречал,

На них –

Тела солдат…

Малютку раненого…

«Пи-ить!» - просил…

За это

Надо мстить!

Прикинь,

И танк из толстых плит

Один твой гнев

Испепелит.

… Ты прав.

Смотри, смотри, майор! –

Не танк ползет –

Горит костер.

С победой вас, друзья!

Ура!

Хватило б силы

До утра.

Доведется мне прочитать и предельно лаконичные строки биографии: «1928 года рождения, с. Лозовое Воронежской области. Член Союза журналистов России. Живёт в Павловске. Печатал стихи в армейской периодике, областных газетах и общих сборниках…». В них – весь Петр Дмитриевич – внешне неброский, строгий, скупой на слова и – глубинно добрый и светлый. Таким и должен быть поэт…

Все это впереди, а пока – открываю очередную дверь, переступаю очередной порог. Передо мной – небольшой квадратный кабинет, из него – несколько дверей в другие помещения. Вполоборота – небольшого роста пожилой человек с лысиной. В костюме, при галстуке. Что-то сосредоточенно пишет. Мне сразу ясно, что это Петр Дмитриевич. И ему, видимо, понятно, что за птица прилетела – глаз-то за многие годы намётан! Начинающий, и, конечно, со стихами.

Январский день клонится к вечеру. Вид у Петра Дмитриевича усталый – заботы, заботы… Но – оживился, даже просветлел. Поздоровались. Усадил напротив. Отобрал тетрадь. Жду – и надеюсь, и страшусь.

Читает. Медленно читает, вдумчиво. Подчёркивает что-то. Брови то нахмурит, то поднимет. Ну, думаю, пропало. Не надо было приходить, ох, не надо. Говорил же себе: постой, повремени. Лих же, нет! Все на рожон лезешь….

Наконец Петр Дмитриевич оторвался от рукописи. «Смотри, – говорит. – Здесь надо подработать, и здесь… Это сыро… А вот это стихотворение сгодится. И вот это. Их мы и напечатаем…».

Конечно, с высоты нынешнего опыта понимаю, что все без исключения стихи были слабые, сырые, и по большому счету ни одно из них печатать не следовало бы. Понимал это и Петр Дмитриевич. Но он твердо знал и другое: не надо сходу отталкивать начинающего, необходимо поддержать его, направить и силы, и сомнения в плодотворное русло. Нельзя упустить возможность: вдруг что-то стоящее получится. Все когда-то начинали. А дать от ворот поворот никогда не поздно: задубела душа у юного «самородка», очерствела, появилось непробиваемое сознание собственного величия – вот тогда и отстранится не грех. Потому что не будет уже с человека толку. Померк он, остановился. А пока…

Почитал Петр Дмитриевич – и давай расспрашивать: кто, откуда, где живу, где учусь (тетрадь-то не подписана). Расспрашивает – и в блокнот все заносит. Значит, пришлись ему стихи по душе, раз за автора так скрупулезно взялся. Мне бы порадоваться, а на сердце – неспокойно. Того и гляди, засмеют «друзья-товарищи» за стихи. Как пить дать, засмеют.

«Петр Дмитриевич! – уговариваю его. – Давайте  не фамилию, а инициалы под стихами поставим!..». Он – категорически против: «Ну, вот ещё! Пустой разговор. Отбрось эту ложную скромность, не девятнадцатый век на дворе». И улыбается потаенно, хорошо так улыбается.

И все-таки обманул я тогда Петра Дмитриевича. Как-то извернулся – и представился: Григорий. Григорий Луценко.

Представляю теперь с улыбкой: останавливают Григория Семёновича Луценко, деда моего, знакомые фронтовики: «Что это ты, Гриша, за стихи взялся на старости лет? Ну-ну, дело-то неплохое, дерзай…». Конечно, выяснилось вскоре все. Знали друг друга Петр Дмитриевич и Григорий Семёнович. Общались. И на эту тему, конечно, поговорили. И, конечно, посмеялись: «Ничего, перерастёт хлопец!».

Перерос. И много повидал и редакций, и редакторов… Где оно теперь, то чудесное волнение, те юношеские надежды? В какой стороне их искать?

А вот вспомню Петра Дмитриевича, вспомню дедушку – и заволнуюсь всерьёз.  Горько мне станет, что никогда их больше на земле не увижу. И порадуюсь, что мне довелось быть с ними, и снова остро пойму: человек жив, пока жива память о нём. Потому и пишу эти строки: хочу, чтобы память наша освежилась и ещё крепче сплотила всех нас, живых и ушедших, в единое и неделимое целое…