КОГДА-ТО, ОЧЕНЬ ДАВНО…
КОГДА-ТО, ОЧЕНЬ ДАВНО…
Страничка воспоминаний о поэте и журналисте
Петре Дмитриевиче Рязанцеве
Каждому пишущему памятны его начальные творческие шаги. Первое стихотворение (большинство, конечно, начинает со стихов), первый отклик, первая публикация…
Памятны они и мне.
Двадцать лет тому назад, переписав десяток стихов в тоненькую ученическую тетрадку, направился я в редакцию павловской районки. Потоптавшись у входа, наконец, решился. Решился окончательно и бесповоротно. Взбежал по одной лестнице, по другой… К кому-то робко обратился…
«Со стихами? Это к Петру Дмитриевичу Рязанцеву, дальше по коридору…».
Позже, через много лет, вчитаюсь как следует в стихи Петра Дмитриевича – стихи безыскусно-строгие, сердечные, совестливые. Прочту его военную поэму «Обелиск», написанную еще в далеком 1961-ом. И навсегда западет в мою память:
Податься б вспять:
Огонь и чад –
Не устоять…
Они стоят!
Что жизни им,
Влюбленным в жизнь,
Простым, земным –
Упал – лежи.
У них сперва всегда –
Страна:
Была б жива
Она одна.
Не устоять
Никак нельзя.
Ведь даже мать
Скосит глаза,
Махнет рукой
И бросит: «Трус».
Нет-нет, такой
Неверен курс.
Тяжелый бой.
Фашистский танк
Ползет стеной
На левый фланг.
Во рву своем
Отважным будь.
Прикинь – огнем
Прожженный путь,
Которым шел,
И полз, и плыл.
Суров, тяжел
Путь этот был.
Тебя спасал
Источник – месть.
Прильнешь –
И снова сила есть!
До дна ль
Источник тот
Испил?
Сполна ль
Врагу ты
Отомстил?
В деревне
Виселицы в ряд
Встречал,
На них –
Тела солдат…
Малютку раненого…
«Пи-ить!» - просил…
За это
Надо мстить!
Прикинь,
И танк из толстых плит
Один твой гнев
Испепелит.
… Ты прав.
Смотри, смотри, майор! –
Не танк ползет –
Горит костер.
С победой вас, друзья!
Ура!
Хватило б силы
До утра.
Доведется мне прочитать и предельно лаконичные строки биографии: «1928 года рождения, с. Лозовое Воронежской области. Член Союза журналистов России. Живёт в Павловске. Печатал стихи в армейской периодике, областных газетах и общих сборниках…». В них – весь Петр Дмитриевич – внешне неброский, строгий, скупой на слова и – глубинно добрый и светлый. Таким и должен быть поэт…
Все это впереди, а пока – открываю очередную дверь, переступаю очередной порог. Передо мной – небольшой квадратный кабинет, из него – несколько дверей в другие помещения. Вполоборота – небольшого роста пожилой человек с лысиной. В костюме, при галстуке. Что-то сосредоточенно пишет. Мне сразу ясно, что это Петр Дмитриевич. И ему, видимо, понятно, что за птица прилетела – глаз-то за многие годы намётан! Начинающий, и, конечно, со стихами.
Январский день клонится к вечеру. Вид у Петра Дмитриевича усталый – заботы, заботы… Но – оживился, даже просветлел. Поздоровались. Усадил напротив. Отобрал тетрадь. Жду – и надеюсь, и страшусь.
Читает. Медленно читает, вдумчиво. Подчёркивает что-то. Брови то нахмурит, то поднимет. Ну, думаю, пропало. Не надо было приходить, ох, не надо. Говорил же себе: постой, повремени. Лих же, нет! Все на рожон лезешь….
Наконец Петр Дмитриевич оторвался от рукописи. «Смотри, – говорит. – Здесь надо подработать, и здесь… Это сыро… А вот это стихотворение сгодится. И вот это. Их мы и напечатаем…».
Конечно, с высоты нынешнего опыта понимаю, что все без исключения стихи были слабые, сырые, и по большому счету ни одно из них печатать не следовало бы. Понимал это и Петр Дмитриевич. Но он твердо знал и другое: не надо сходу отталкивать начинающего, необходимо поддержать его, направить и силы, и сомнения в плодотворное русло. Нельзя упустить возможность: вдруг что-то стоящее получится. Все когда-то начинали. А дать от ворот поворот никогда не поздно: задубела душа у юного «самородка», очерствела, появилось непробиваемое сознание собственного величия – вот тогда и отстранится не грех. Потому что не будет уже с человека толку. Померк он, остановился. А пока…
Почитал Петр Дмитриевич – и давай расспрашивать: кто, откуда, где живу, где учусь (тетрадь-то не подписана). Расспрашивает – и в блокнот все заносит. Значит, пришлись ему стихи по душе, раз за автора так скрупулезно взялся. Мне бы порадоваться, а на сердце – неспокойно. Того и гляди, засмеют «друзья-товарищи» за стихи. Как пить дать, засмеют.
«Петр Дмитриевич! – уговариваю его. – Давайте не фамилию, а инициалы под стихами поставим!..». Он – категорически против: «Ну, вот ещё! Пустой разговор. Отбрось эту ложную скромность, не девятнадцатый век на дворе». И улыбается потаенно, хорошо так улыбается.
И все-таки обманул я тогда Петра Дмитриевича. Как-то извернулся – и представился: Григорий. Григорий Луценко.
Представляю теперь с улыбкой: останавливают Григория Семёновича Луценко, деда моего, знакомые фронтовики: «Что это ты, Гриша, за стихи взялся на старости лет? Ну-ну, дело-то неплохое, дерзай…». Конечно, выяснилось вскоре все. Знали друг друга Петр Дмитриевич и Григорий Семёнович. Общались. И на эту тему, конечно, поговорили. И, конечно, посмеялись: «Ничего, перерастёт хлопец!».
Перерос. И много повидал и редакций, и редакторов… Где оно теперь, то чудесное волнение, те юношеские надежды? В какой стороне их искать?
А вот вспомню Петра Дмитриевича, вспомню дедушку – и заволнуюсь всерьёз. Горько мне станет, что никогда их больше на земле не увижу. И порадуюсь, что мне довелось быть с ними, и снова остро пойму: человек жив, пока жива память о нём. Потому и пишу эти строки: хочу, чтобы память наша освежилась и ещё крепче сплотила всех нас, живых и ушедших, в единое и неделимое целое…