2. Здание быстро пустело...

Здание быстро пустело. Последними часов  в семь вечера ушли уборщицы. Жилкин запер входную дверь и до утра остался один в большом пятиэтажном доме в центре города.

У охранников своя безоконная комнатка рядом со входом. Там стол, стул, диван… Жилкин обошёл здание, проверил запасной выход, двери кабинетов, захлопнул открытое окно в одном из коридоров и вернулся в свою комнату, вскипятил воду в электрочайнике… Вспомнил про Мальчика. Так ведь и нет его уже вторую неделю. Гуляет. Май. Но уж пора бы и нагуляться.

И Жилкин пошёл ещё раз к запасному выходу, отпер замок. И не ошибся – бурый в тёмную полоску круглоголовый котище мимо ног проскользнул в коридор, побежал знакомой дорогой к охранницкой. Игорь запер дверь, вернулся в комнату. В старом холодильнике нашёлся пакет с молоком, там же и колбаса…

Кот жадно  вылакал молоко, сожрал колбасу, и только теперь обратился к хозяину, стал тереться об его ноги.

- Ещё хочешь? Истаскался ты, дружище… А ведь это я тебя спас… - говорил Игорь, наливая коту ещё молока и отрезая кусок колбасы. - Ешь, Мальчик, ешь…

 

Три года назад, когда Жилкин ушёл из школы и устроился работать здесь, и случилась эта история с котом. Да какая история… Взяли домой  котёнка. Андрюшка, конечно, выпросил. Как часто бывает, крохотная кошечка, которую подарила им подруга жены, оказалась котиком и её срочно переименовали из Буси в Мальчика. Через некоторое время Мальчик повзрослел и стал проявлять естественные для кота желания. Когда он грязный и голодный вернулся домой после недельного загула, Елена велела больше его на улицу не выпускать. Что он делал! Кидался на стены, драл когтями мягкую мебель и палас…

- Придётся в клинику нести, кастрировать, - строго сказала Елена.

- Да ты что!.. - возмутился Игорь.

- Да-да, иначе вас котов не успокоить…

Больше она ничего не сказала. Игорь спорить не стал, в тот же день унёс кота на работу, Андрюшке сказали, что убежал. Он сначала расстроился, а потом забыл Мальчика.

С тех пор Мальчик здесь и живёт. Никому не мешает, а даже наоборот…

Кот наелся, мурлыча, потёрся опять об ноги Жилкина и лёг на диване, блаженно потянулся и уснул, продолжая урчать громче, чем древний холодильник.

 

И вот теперь, напившись чаю, Игорь достал из сумки свои тетради. В них записи об Олеге Дорогине. Многое уже публиковалось в газете отдельными статьями. Теперь оставалось-то – собрать все эти записи, статьи, архивные разыскания, воспоминания воедино…

К тому же в его распоряжении и архив поэта Дорогина  – пластиковый пакет с оборвавшимися ручками, набитый тетрадками-черновиками, вырезками из газет и журналов с публикациями стихов, там же и толстая в чёрной обложке тетрадь – многолетний, с большими правда пропусками, дневник.

 

Было: в школе директор предложила (видимо, была на этот счёт какая-то «установка» из управления образования) вести внеурочный кружок по «литературе родного края», он не отказался («лишняя копейка» не была лишней). И хотя кружок вскоре прекратил существование (не сумел увлечь учеников или ещё что, однако же, не пошло дело), сам-то Жилкин уже увлёкся и продолжал изучать творчество местных авторов, в том числе и Олега Дорогина. Когда  появились первые публикации в газете, ему вдруг позвонила дочь поэта:

- Здравствуйте, вы Игорь Жилкин? Ваш телефон мне дали в редакции. Дело в том, что мы переезжаем на новую квартиру. Я не знаю, что делать с архивом отца, музей не взял… - говорил в трубке женский голос и смущенный, и напористый одновременно.

Жилкин срочно поехал по адресу.

- Я бы уже выкинула это, куда нам, - говорила женщина, дочь поэта Дорогина, руководя при этом и бригадой грузчиков. Жилкин ничего не сказал ей, забрал пакеты с бумагами.

Позже в одной из дорогинских тетрадей нашёл листочки с рисунками его дочери. И стихи были в той же тетради «Дочке Юле».

«Подарю дочурке Юле яркую юлу…» и т. д.

В толстой «общей» тетради Игорь Жилкин писал: «Красивейшая земля была уготована будущему поэту малой родиной – деревня Большие Дворы на берегу речки Сухты, вблизи синего Сухтинского озера, где плавные холмы покрыты лесами и полями, где хранился вековой крестьянский лад, где испокон веку жили его предки…  Но так и осталась лишь местом рождения.  А малой родиной, местом, где вырос, куда возвращался Олег Дорогин из странствий, которое воспел в своих стихах, стал железнодорожный посёлок Октябрьский, куда переехала семья через три месяца после рождения Олега.

«Я рос под стук колёс вагонных», «две полоски серебра – рельсы, тук да тук, как молотки стучат колёса» и ещё десятки, если не сотни строчек можно привести из стихов Олега Дорогина, посвящённых как теме железной дороги, так и шире – теме пути.

Великие социальные потрясения – коллективизация, индустриализация, страшная кровопролитная война, рвали семейные и родовые связи, отрывали миллионы людей от их корней… Так случилось и с семьёй Дорогиных…»

  Писал Игорь Жилкин и думал же и о своей семье, о своём роде. Семья отца была раскулачена и выслана, родители матери тоже почему-то уехали из родных мест (впрочем, не случись этих событий – никогда бы не встретились его родители в N-ске), оба деда погибли на фронте… Бабушку по отцу, на могиле которой сегодня был – он ещё немножко помнил, видел, кажется, один раз; бабушка же по матери умерла вскоре после войны… Давно уж нет и отца с матерью.

Он вспомнил, как ходил с отцом к бабушке. Вспомнил ту улицу с деревянными домами рядом с рекой, квартирку с тёмной прихожей и комнаткой, в которой жили бабушка и тётя Галя – сестра отца. Бабушка угощала его пирогом… Больше ничего не вспоминалось.

Недавно Игорь Жилкин понял, что последняя возможность узнать что-то об отцовской линии – это попытаться найти тётю Галю. Нашёл по телефонной книге (тётя Галя не бывала замужем и оставалась Жилкиной). Отсюда, с рабочего телефона и звонил ей. Услышал в трубке старушечий голос,  напомнивший, как ни странно, голос отца (хотя – чего странного-то?).

Поговорили тогда, съездил он к ней (уже в новый дом, в однокомнатную квартирку). Думал, что у неё есть какие-то фотографии, документы. Почти ничего не было. А ещё через месяц пришлось хоронить её (на кладбище была ещё какая-то старушка её знакомая и более молодая соседка, на которую уже давно была записана квартира).

Она-то, тётя Галя, и успела показать, где похоронена бабушка. А сама упокоилась на другом кладбище…

Даже и после смерти-то все раскиданы, разбросаны… «Что ж это за судьба-то такая? Что за злой рок?»  - думал Игорь Сергеевич Жилкин и хотя бы в молитве своей пытался объединить всех – живых и мёртвых, близких и незнаемых, далёких и забытых… И получалось, что незнаемых-то и забытых гораздо больше. Ну, и естественно, что мёртвых больше, чем живых.

 

«Отец поэта в июне 1941 года ушёл добровольцем на фронт и осенью того же года погиб. «Отца сразила пуля на войне» и другие скупые поэтические строчки, за которыми судьба мальчишки, детство которого, как и миллионов его сверстников, навсегда опалено войной.

Прошли годы, и поэт Олег Дорогин всё чаще стал возвращаться на малую родину в посёлок Октябрьский. Бывал он и в деревне Большие Дворы…»

Жилкин тоже недавно собрался, посетил «малую родину»  – район города, в котором жил до семнадцати лет…

 

В тот день он был свободен от дежурства. Сын ушёл в школу, жена уехала на свою работу в пресслужбе… Да, в их семье жена ездит на машине, а он, принципиально, ходит пешком или пользуется общественным транспортом… Так вот, в тот день, он сел в автобус и через каких-то двадцать минут вышел на улице своего детства. Давно здесь не был. Знал, конечно, что многое изменилось… Кругом новые многоэтажные дома. На месте, где стояла двухэтажная начальная школа, в которую пошёл «в первый раз в первый класс» (на домашней фотографии – мальчик в школьной форме со светлыми металлическими пуговицами, в берете с петелькой на макушке, с ранцем за спиной, с букетом, конечно, этих длинных цветов, название которых всегда забывает, с улыбкой, которую старается сдержать, но она даже на фотографии тянется и тянется – до ушей)… Так вот на этом месте теперь двенадцатиэтажный небоскрёб районного  масштаба…

Он пошёл в сторону своего дома. Были тут бараки, нынче – белокирпичные, многооконные дома, стеклянный куб торгового центра… Но во дворе-то яблони, старые, корявые, осенью на них будут мелкие кисло-сладкие красные удлинённые яблоки – «китайка». Вон на той яблоне ведь он и сидел (на соседних – его друзья-приятели), набивал рот и карманы, ветка обломилась и, падая, он порвал штаны сзади. И, прикрывая дыру рукой, бежал домой…

За перекрёстком  дорога разбита, сюда не ходят автобусы. И тут сохранились те двухэтажные барачного типа дома. Прямо вот тут, посреди дороги, потому что машины ездили здесь очень редко (разве что дрова привезут или газовые баллоны), играли в «пекаря». На кирпич устанавливалась высокая консервная банка (часто – из-под болгарских консервированных яблок), её охранял почему-то «пекарь», остальные метров с пяти по очереди кидали длинные палки, стараясь сбить банку… Что там дальше в игре?.. Забылось совсем…

Дом – двухэтажный, деревянный, в облупившейся коричневой краске… Вот в это окно, сейчас заколоченное досками, выглядывала из-за занавески девочка и, увидев его (он стоял вот тут, у столба, не отводил глаз от окна), тут же пряталась… А потом провожал её из школы… А потом, ходили в кино, и он сжимал своей ладонью её ладошку… А потом в тёмном подъезде вот этого самого дома тыкались холодными твёрдыми губами в носы и щёки друг друга… А потом она уехала. Да и у него появились другие… интересы…

Следующий дом… А нет дома. Обгорелый чёрный остов с проваленной крышей…

Ещё дом… Его дом... Нет… Да… До крыши закрыт бесхозными тополями, первый этаж весь скрыт густо разросшейся акацией (ели горькие горошины из сухих твёрдых стручков).

Свернул во двор – а нет никакого двора. На месте сараек и поленниц – железный гараж, мусорный бак. Подступают какие-то новодельные быстровозводимые дома. На двери в подъезд цифровой замок. Половина окон заколочена фанерными листами, на других окнах решётки. Он знал, слышал, что дом использует под склад какая-то фирма…

Вон зарешёченные окна его квартиры на втором этаже. В первое от угла глядел, как идёт с работы мама. Без десяти четыре её было видно в просвете между сарайками, потом она скрывалась за забором и через ворота (в каждый двор каждого дома с улицы вели настоящие деревянные ворота, а между дворами – калитки) входила во двор. Если без пяти четыре её ещё не было видно, он начинал волноваться. И стоял коленками на стуле, упёршись лбом в стекло… И в это же окно глядел, когда уходил из дома (он ещё не знал, что насовсем) отец.

Соседняя квартира – Араповых. Отец их всё занимался физкультурой – бегал по утрам и делал во дворе зарядку (один такой и был во всём районе), был он каким-то, вроде, начальником – на работу ходил в шляпе и с портфелем (видно, не слишком большим начальником, если жил в этом доме). Запомнилось как однажды, когда колол во дворе рядом с сарайкой дрова, Арапов, возвращаясь с работы, одобрительно и в то же время как-то по-начальнически сказал: «Молодец, Игоряха, вся сила у мужика от колуна!»

А вот тут на первом этаже жил дядя Боря – тихо, одиноко, пьюще. Звали его все просто – Боря. Было ему, наверное, лет под пятьдесят тогда…

Мальчишки увлекались в ту пору деревянными ружьями с нехитрым приспособлением для стрельбы: гвоздь, алюминиевая проволока и тонкая резинка «венгерка». Стреляли эти ружья «пульками» - кусочками алюминиевой проволоки, сложенными пополам.

Игры с этими ружьями были увлекательны и опасны. Выстрел такого ружья бесшумен, но припекает пулькой – будь здоров, тут уж не поспоришь, что, мол, «не попал».  К счастью, ни разу никому не угодили пулькой в глаз.

В тот день Игорь и мастерил в сарайке ружьицо. Нашёл доску, нарисовал на ней контур будущего оружия, опилил лишнее и дальше работал молотком и стамеской. От усердия даже кончик языка высунул… И услышал за спиной:

- Ну-ка, Игоряшка, покажи.

У открытой двери стоял Боря. От неожиданности Игорь растерялся, ему стало стыдно своей неумелости. Боря глянул на дело его рук, хмыкнул и сказал:

- Подожди-ка, - и ушёл в свою сарайку.

Вскоре он вернулся с лёгким топориком, взял заготовку ружья. Топорик и доска заплясали в его руках. Лёгкие щепочки и стружка летели из-под бритвенно острого лезвия.

Красота его движений завораживала. Пожалуй, впервые в жизни Игорь понял красоту мастерства.

Заканчивая работу, Боря уже действовал топором, как ножом, самым кончиком лезвия, доводя, заглаживая края, а Игорю уже не терпелось взять в руки то чудо, которое он сотворил…

Даже не хотелось делать на этом ружье спусковой механизм. Хотелось гладить игрушку, вскидывать к плечу. Но уже собирались во дворе приятели, и Игорь, всё же стараясь не торопиться, пробил оружие в нужном месте гвоздём, выгнул из проволоки спусковой крючок, натянул «венгерку». И сразу же попробовал выстрелить в мишень, нарисованную на куске картона и висевшую на стене. Пулька застряла в середине мишени, пробив картон.

Некоторые ребята искренне восхищались его новым ружьём, другие делали вид, что ничего особенного не случилось – ружьё, мол, как ружьё… Но Игорь знал, и все знали, что сегодня его ружьё лучшее. И он был счастлив и горд.

Бегали по дворам между сараек и поленниц до темноты…

Когда уже шли домой, Сашка Арапов сказал:

- Давай меняться, - и протянул своё ружьё, тоже хорошее, красиво украшенное жёлтыми гвоздиками, которыми околачивают двери.

Игорь отрицательно мотнул головой.

Сашка усмехнулся, оглянулся по сторонам.

Они были в тёмном углу двора, никого рядом не было. Арапов выхватил из рук Игоря ружьё (а был он на два года старше, в шестом уже классе учился) и об колено обломил ствол.

- Вот тебе ружьё.

Игорь даже не понял сперва, он не верил, что можно вот так просто взять и сломать его ружьё, его прекрасное ружьё, самое лучшее.

Сашка убежал. А Игорь рыдал беззвучно. Он бросил обломки под забор в крапиву и побрёл домой.

- А-а, Игоряшка! Всех фашистов убил?

Боря был пьян. Он хотел, видимо, погладить Игоря по голове, но тот откинул его руку так резко, что он сильно качнулся, и упал бы, если б не упёрся в забор.

И вот это несоответствие поразило тогда Игоря: Боря – мастер, волшебник прямо, и Боря пьяный, отвратительный; все восхищались ружьём, и вот так запросто Саня Арапов взял и сломал его…

И, главное, в себе, в себе он чувствовал какое-то несоответствие, что-то надломилось и в нём…

Через несколько дней он узнал, что Боря умер. Не стало человека и всё…

 Жилкин ещё прошёлся по улице – заброшенные дома, заросшие кустами пустыри… Качели – ещё обломок старой жизни.

Развернулся и ушёл. Всё – побывал на малой родине.

 

«Дорогин, вернувшись после долгого отсутствия в свой посёлок Октябрьский, написал: «Я вернулся туда, где оставил родное и вечное. Я вернулся… Но вечного я ничего не нашёл».  Но он же и писал в своём дневнике: «Нет – есть вечное! Неразменное! Батюшков писал: «Отечески пенаты, о пестуны мои!..» , о доме родном писал… А Пушкин писал: «Нам целый мир чужбина, Отечество нам Царское Село!» Но ведь родился-то он в Москве, жил дольше всего в Петербурге. Почему же Царское Село? Значит, отечество – не обязательно место рождения?..  Искать своё отечество, свою родину. Не зря же Есенин-то говорил: «Почему я поэт? Потому что у меня есть Родина».

Дорогин и стал тогда искать свою родину…»

«А моя родина где? - думает Игорь Жилкин, отложив рукопись книги о Дорогине. - Там, на родной моей улице, конечно… Но и в деревне, где жил отец, когда от нас ушёл. Ведь всё детство я  к нему выездил… А надо бы в деревню-то съездить. И родину бы отца найти, и матери…»

И ещё думал: «Почему я пишу о жизни Дорогина, а о своей не пишу? Напишу тоже. Не мемуары, а просто детство своё запишу. Родина-то там – в детстве…»

Отложив свои тетрадки, он достал уже изрядно потрёпанную Библию. Открыл самое начало. Вспомнилось то, что отец Георгий про Адама говорил, что он истинный человек, к которому и надо стремиться.

 «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет…» Какие простые слова. И вечные. Вечное – всегда просто, но не примитивно.

«… И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.  И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле…»

Об Адаме сначала ничего не сказано, и о Еве ничего… Лишь дальше в следующей главе подробно описано сотворение первых мужчины и женщины. Описана и первая их родина…

«И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою. И насадил Господь Бог Рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал. И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди Рая, и дерево познания добра и зла…»

«И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его. И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.  И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему. Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему. И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию.  И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку.  И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть.  И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились…»

Вот где впервые имя первого человека названо…

И с ужасом знания читал Жилкин о том, как змей соблазнил Еву, Ева Адама, и вкусили они от древа познания…

«И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания. И услышали голос Господа Бога, ходящего в Раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями Рая. И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: где ты? Он сказал: голос Твой я услышал в Раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся. И сказал: кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть? Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела…»

Не соблазнись тогда первая женщина, не поддайся ей Адам – жили бы в Раю, плодились бы… С Богом общались…

Но:  «…Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою. Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься. И нарек Адам имя жене своей: Ева, ибо она стала матерью всех живущих. И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их. И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни».

О, тоска первых людей по родине! О, память о потерянном Рае!.. До кровавых мозолей трудится Адам на земле, в муках рожает Ева Каина, а потом Авеля, а потом ещё Сифа… А ещё суждено им увидеть и смерть одного сына от руки другого… А ещё и ожидание собственной смерти… Вот откуда вечная тоска в человеке, даже, если он не осознает, не знает от чего эта тоска. Эта тоска от Адама дана нам, и никуда от неё не деться. Каждый человек является в мир Адамом. И, как Адам, переживает изгнание из Рая. И поиск родины – поиск потерянного Рая...