Истоки и преемственность в гражданской лирике Геннадия Суздалева

У любого поэта есть истоки – то, от чего он идёт в жизни и в поэзии, что его питает, поит, наполняет. У Г. М. Суздалева это – русское село, когда-то богатое, живущее полнокровной жизнью – крестьянским трудом, напряжёнными буднями и песенными праздниками; это мир с пятистенками, табунами «в серебряной пыли», подводами с сеном, курлыканьем журавлей, соловьями, отмеченный той классической сельской поэтикой, испокон веков врачующей русскую душу. Но самое главное – с «материнской добротой» и «голосом юного отца». И пусть впоследствии всё это он «променял на городской размах», чувство сыновней любви к отчему дому и преемственности всего лучшего живёт в его душе. Эти настроения отразились в стихотворениях «Преемственность», «Отцу», «Для него никогда не настанет рассвет...», «Видение», «Не хранила свои фотографии мать...», «Маме» и др.

Эти истоки – его малая и большая родина, его Отечество, его «священная», «ясноокая», «пречистая», «непобедимая река» Непрядва. Чувство родины многогранно отражено в стихотворениях «Отечество», «Травы, травы – медленные гусли...», «Поле», «Над Владимиром дождь...», «Волшебно догорают купола...», «Доля», «Вечный огонь», «Дед». И чувство это действительно многогранно: с одной стороны, поэт чувствует себя Иваном, «почти не помнящим родства», ведь он, как и многие другие, не помнит всех своих родичей; с другой стороны, он ощущает себя обманутым «посулами красного беса», имея в виду советскую эпоху, начавшуюся с кровавого 1917 года; с третьей стороны, он видит, как «трава забвенья набирает силу» до такой степени, что в XX веке теряются могилы родных и близких людей.

Примечательно то, что преемственность касается не только продолжения добрых обычаев дедов и отцов, высоких нравов и героического опыта своих предков, но и самой судьбы, что выражено у поэта словом «доля» в стихотворении с одноименным названием, и это по-настоящему страшно, поскольку доля эта, касающаяся жизни нескольких поколений, прошлого, настоящего и будущего, далеко не безоблачная, радостная и счастливая. Напротив, она несчастная, бедственная, трагическая. Как родители умерли («в вечность ушли»), «стяжая мытарства», так и он сам чувствует себя мытарем: «Я мытарь двадцатого века». Но беда даже не в этом, а в том, что преемственность беды, мучений и страданий на Руси продолжается – «И мытари дети мои» [2, с. 23].

В стихотворении «Трава забвенья» эта тема звучит ещё более выразительно и даже пронзительно. Герой стихотворения не может найти могилу своего отца: «У солнечной деревни на краю... / Я не нашёл отцовскую могилу...» [2, с. 25].

Как случилось, что человечество в пустых разговорах о гуманизме и человеколюбии забыло о человеке?! Как случилось, что в XX веке теряются и зарастают «травой забвенья» могилы родных людей? И зарастают они не из-за невнимания к ним со стороны близких людей, а из-за нелепой, чудовищной игры политиков, нескончаемых споров, жесточайших войн за землю и богатства, их неуёмной жадности, от которой страдают все нормальные люди, не могущие отыскать разбросанные по всему свету родные могилы.

Горестно, горько, трагично звучат заключительные строки стихотворения Геннадия Суздалева: «Мы ищем неизвестные могилы – / Известные не можем отыскать» [2, с. 25].  

Гражданская лирика поэта взывает к памяти о предках, об их «доблести, о подвигах, о славе» (А. А. Блок), о братьях и сестрах, о днях, «объятых войной», о «крутых дорогах», «распятой земле», так появляется на его страницах тема войны и военного детства, где были «хлеб из лебеды» и нехитрые радости («Вечный огонь», «Ранение», «Триптих», «Под синим колоколом неба...» и др.). Вечный огонь напоминает поэту о той войне, он видится ему то «дальним отпрыском костра», то «светом упавшей звезды», то «светом огня на челе» своих сверстников. Кто-то пал на той войне, а кто-то чудом вышел из её пекла живым и невредимым, но со «смертельно» раненой душой, когда «сила воли уступала злу, и смешивалась водка со слезою...» [2, с. 34]. Подобная история рассказана в стихотворении «Ранение». Многие фронтовики, пережившие ужасы Великой Отечественной войны, навсегда оказались буквально искалеченными воспоминаниями о ней, которая жгла их память, не давала покоя по ночам и часто «заливалась» водкой. Жить с этими воспоминаниями было тяжело, почти невыносимо, ведь война – это не отвлечённые, похожие на экранные выстрелы, бутафорские хлопки и разрывы снарядов, это концентрация смерти, денно и нощно глядящая в глаза каждому солдату. И они, выжившие и даже как будто «невредимые», всё равно оказывались её жертвами.

По словам поэта, «двадцатый век шатала великая война», но и двадцать первый оказался не безоблачно радостным для русского человека, ему выпали новые испытания.

Гражданскую лирику Геннадия Суздалева можно охарактеризовать одним словом – откровенность или исповедальность. В ней нет ни грана лжи, натяжки, позы, проходного когда-то бодрого пафоса соцреализма, это относится как к стихам, написанным недавно, так и к созданным в период торжества социалистического реализма в истории русской литературы. Искренность сквозит в его строках, потому он всей душой не выносит кривду, лукавство, «суету, кичливость, суесловие и чванство». Он чувствует себя «солью и потом» и «плотью» родной земли – и потому «красивость современного мещанства» для него неприемлема. Его органика связана с Русью и всем русским миром со «спелыми хлебами», голубым небом и незабудками, которые видятся ему не цветами, а душами павших. И потому, обращаясь к завтрашнему дню, его людям, он просит их помнить об этом, ведь «бессмертна только память»: «Ей внемли, оберегая пращуров заветы...» [2, с. 40].

Продолжая тему истоков, отметим, что деревня и город в творчестве Г. М. Суздалева не противостоят и не борются друг с другом, они друг друга дополняют и прекрасно соседствуют. Хотя приметы сельской старины в городском пейзаже с «каркасами новостроек», безусловно, смотрятся «музейно», как, например, тройка на празднике проводов зимы («Проводы русской зимы»).

В одном из стихотворений (как мы понимаем, автобиографических) его герой приезжает из города в село Целинное, где до этого прожил многие годы, он идёт по улицам, радостно оглядывая дома «до пяти твоих этажей», знакомую площадь, где полощется флаг, снуют машины и всё «молодо», и задаётся вопросом: «А где же лошади, / Что нас вывезли на большак?» [2, с. 46]. Всё ему кажется свежим и волнующим в нынешнем селе, но при этом он понимает, что приехал он сюда из города, «Из огромного, без которого / Мне бы в жизни не повезло» [Там же, с. 47]. Его деревня и город – друзья, две половинки одного целого. Он благодарен деревне, «где каждый знает, кто он есть», и благодарен городу, который помог ему добиться в жизни успехов и признания, выпустить книги стихов, состояться как поэту.

Но, пожалуй, одно из самых тёплых и трепетных стихотворений о деревне – «В деревне», характер которого создаётся благодаря таким простым и традиционным образам, как рубленая изба, кот у изголовья, домовой, что ходит «на мягких лапах», петухи, что будят всех по утрам. Может быть, именно поэтому герой постигает как истину, что возможно, только здесь и живёт Правда. А теплота и душевность возникают словно сами собой:

Я позабуду о цитатах

И позабуду о себе

В его бревенчатых палатах,

Где домовой

На мягких лапах

Тихонько ходит по избе.

А дед разбудит с петухами:

– Не пролежи, сынок, кровать!

Вставай. Не будешь сыт стихами.

Давай потрудимся руками –

Пойдём лаптями щи хлебать [2, с. 48].

Видимо, так может написать только русский человек, исконно, кровно, генно связанный с русской землёй, и в этом выражении «лаптями щи хлебать» – не утрированный квасной патриотизм, о котором писал В. Г. Белинский, а сдержанная и добрая самоирония, говорящая о самодостаточности человека, а то и приправленная гордостью за великую и гениальную простоту русского Отечества.

Безусловно, поэт, как и многие родившиеся в селе, на каком-то интуитивно-подсознательном уровне чувствует свою вину перед покинутым кровом, иногда Г. М. Суздалев называет таких людей «предавшими землю». Но сложности жизни порой бывают таковы, что винить людей в коллизиях и перипетиях судьбы не всегда правильно и корректно, и не всегда обстоятельства зависят от самого человека. Но и сам поэт верит, что деревенская жизнь, когда-то полнокровная и созидательная, вновь возродится и наладится. В стихотворении «Старая школа» он высказывает свою заветную мысль: «Деревня строится / И верит, / Что звёздный час ее / Придет. / Вернутся люди, / Птицы, / Звери... / Гармонь, как прежде, / Запоёт» [2, с. 55].

Отчий дом всегда давал ему силы, примечательно, что именно здесь, «в родном родительском дому» к нему приходит вдохновенье («Минута вдохновения»), и сколько бы ни колесил герой по свету, только под крышей родного дома он находит покой: «Но вряд ли где-нибудь найдется / Роднее дома место на Руси» («Я поклонился Богу и порогу...»). И когда на душе смута, ему является именно образ матери («Надеялся на успех...»). И когда «слова, как шелуха» путают жизнь и сознание, затемняя суть, ему снова вспоминается мать, «Чтобы мучительно молчать / И дров не наломать» («Слова, слова...»).

Есть у Г. М. Суздалева стихотворение «Эмигранты», в котором гражданская позиция поэта выражена предельно ясно: «Лишь родная земля / Для родных плодотворна! / Умирая, трава / Припадает к земле. / За неё, как за мать, / Крепко держатся корни, / Чтобы жизнь не погасла / До срока в стволе» [2, с. 115 – 116]. В данном случае гражданская лирика тесно переплетается с лирикой пейзажной, объединяясь в некий сплав, где трудно отделить одно от другого.

Иногда его гражданский голос возвышается до грозных интонаций и появления в голосе жёсткости, а порою его гордое и горькое чувство любви к Отчизне становится очистительно высоким, как, например, в стихотворении «Одиссея моя получилась смешной...», ведь его герой понимает, что не смог уберечь родную землю, «на которой рождаются сказки». Мысленным взором обращаясь к своему детству и всему пройденному пути, он понимает, что, к счастью, избежал многих бед («И от волка ушёл, / И Ягу миновал...»), да вот только «Кощея пока не ославил», не пропел ему дифирамбов, как это, по его мнению, сделали многие льстивые угодники. Образ Кощея для поэта ассоциируется с неким почти вселенским злом, воплощённым тотальным злодеем, лукаво клянущемся «в любви к православному люду», противостоять которому очень трудно, ведь силы его неимоверно велики.

Ломка эпохи, перемена, а вернее, крушение общественного строя, повлекшие за собой и ломку сознания и смену парадигмы ценностей, тяжело переживались многими поэтами и писателями, в итоге так до конца и не принятых ими. Прежний общественный строй со всеми его недостатками тем не менее ориентировал людей на идеалы бескорыстия, человеколюбия и великодушия, новому же строю с самого начала был характерен рыночный коммерческий дух, прагматизм и рациональность, и люди, выросшие и воспитанные в иных условиях, оказались не готовы к подобным изменениям и принятию их. Многие поэты и писатели восприняли развал Советского Союза как личную трагедию, связанную отчасти с потерей смысла того, что было достигнуто ранее, в их числе оказались Николай Тряпкин, Владимир Солоухин, Валентин Распутин, Валентин Сорокин и многие другие.

Пытаясь противостоять этому символическому образу Кощея, поэт Геннадий Суздалев взывает к родной земле: «О родная земля! / Дай мне силу твою, / Дай мне волю твою / И отраду, / И удаль: / Не скудельною песней / Тебя воспою, / А былиной твоей / Перехожею буду» [2, с. 122]. Кстати сказать, Владимир Солоухин когда-то говорил, что у слабого нет другого оружия кроме взывания к совести. Но мы никак не можем назвать лирический образ поэта в этом стихотворении слабым, в данном случае это, скорее, связано с традицией русского фольклора и литературы одушевлять природу, видеть в ней защитницу и помощницу. Это буквально отголосок традиции сочувствования природы человеку, их взаимопонимания и жизни в ладу, гармонии и согласии.

Вспомним, что на долю поэтов Серебряного века выпала та же смена эпох, пережить и принять которую не смогли многие: кто умер, не выдержав испытаний; кто погиб в Гулаге; кто эмигрировал, не желая видеть разорение страны; кто покончил жизнь самоубийством. И лишь немногие устояли, будучи верны своим жизненным принципам, но «их мало, с опытной душой» (С. А. Есенин).

На долю поэтов XX века выпало не менее тяжёлое испытание, ведь произошла новая смена эпох, требующая от каждого понимания, мужества, терпения, мудрости и крепости духа. Геннадию Суздалеву этой крепости не занимать, ему хорошо ведомы «российские тщета и прямота», и потому «распродажа с молотка родного слова» – не для него. Его душа не только противится всякой лжи, но он даже убежден в том, что несмотря ни на какие трудности, «все образуется» (Л. Н. Толстой), но говорит он словами, созвучными своему времени, противоречивому XXI веку: «Кончится ядерный век. / Жизнь не может / Себя истребить. // Заплутавший в себе / Человек, / Научись / И прощать, и любить» [2, с. 137]. Но это – не попытка самообмана, не позиция страуса, это – зрелая вера в разум и душу человека.

«Заплутавший в себе человек», по мнению Геннадия Суздалева, не безнадежен, хотя он прекрасно видит, что жизнь претерпевает большие изменения, ведущие далеко не к лучшему, ведь «Реки усохли и лес поредел... / Рушатся звенья. / Жизнь продолжается... / Где ты, предел, / Долготерпенья?» [2, с. 179].

  Возможно, эта вера побуждает его не только не сдаваться самому, но и обратиться к потомкам с пылкой и ответственной речью:

Сын или внук,

Или правнук –

Крепись!

Бьётся твой пращур.

Мы остановим

Скольжение вниз,

Разум обрящем [2, с. 179 – 180].

Зададимся вопросом: есть ли у поэта на это основания? Думаем, что есть, ведь сама Земля «из глубин подает» свой голос, вставая на защиту истины. И вечно живое русское слово – подмога ей.

Кредо поэта ярко выражено в его гражданской лирике, патриотических стихах о малой и большой Родине, отчем доме, русских людях, наконец, родной природе. Его личные мировоззренческие установки крепки и основаны на твердой убежденности и вере в Россию, ее светоносности и открытости миру. Вспомним, кстати, что когда-то Николай Тряпкин назвал Россию «свечой Земли», призванной светить миру. «В стихотворении 1993 «Мать» он проводит такую параллель между судьбой Руси и… святой участью Богородицы. Вот, например, строки о Богоматери:

Никто не знал, что у того Подножия,

В грязи, в пыли,

Склонилась Мать, родительница Божия,

Свеча земли [3, с. 409].

И вот строки о святой Руси:

Промчались дни, прошли тысячелетия

В грязи, в пыли…

О Русь моя! Нетленное соцветие,

Свеча земли! [Там же].

И Божья Мать и Русь названы Н. И. Тряпкиным одинаково – Свеча Земли, только для них поэт нашел такую удивительную по содержанию и силе звучания метафору, поэт усматривал схожесть их участей, тяжесть пережитого страдания и одновременно – свет, исходящий от них миру. Поэт уподобляет Русь Божьей Матери, на долю которой выпало вселенское горе… Но вечный свет души Богородицы светит добрым людям, разрывая любую тьму – зависти, косности, невежества, злобы. Так и Русь светит всему миру, показывая пример гармонии двух начал – высокой духовности и земной щедрости» [1, с. 25].

Но именно этот великий русский поэт был в числе старших друзей и наставников Геннадия Суздалева, их роднит «почвенный» характер лирики, похожий взгляд на различные явления и, вероятно, состояние души, которая способна не только любить и быть жертвенной, но и может побеждать в любых условиях.

Жизненное кредо Г. М. Суздалева выражено в таких стихотворениях, как: «Правду-матку любил...», «Когда холодели думы...», «Хата с краю», «Именинник», «Суть», «Забыв о том, что знала мать...» и др., где поэт неоднозначно высказывает свои основные нравственно-этические принципы – неравнодушие, правдивость, совестливость и, если можно так сказать, активное вмешательство в жизнь, для него «нейтралитет – позиция слепых, / Двуликих и безликих / И безбожных» [2, с. 73].

В стихотворении «Забыв о том, что знала мать...» жизненные принципы поэта также выражены однозначно: это вновь правдолюбие и неприятие лжи. Общение его героя с неким «баловнем судьбы», отмеченным чинами, наградами и томами книг, но не талантом, приводит его к пониманию, что именно такие, заложившие душу, проживают «в лепоте на незаконной высоте», те же, что остались верны понятиям добра и чести, часто оказываются не у дел, без денег, книг и славы; их жизнь не то что лишена внешнего блеска, но часто в ней нет даже необходимого. Вот и герой стихотворения возвращается «в свой приют, где воду даром выдают» и ничего не может понять в этой житейской и околотворческой круговерти.

Он действительно не способен понять это, потому что в его представлениях о правде жизни двуличие и продажность немыслимы и «заложить душу» для него невозможно. Он живет, согласно русской пословице, что жизнь дана на добрые дела, и пусть, согласно другой пословице, злой не верит, что есть добрые люди. Но в его системе координат «заветы пращуров» оказываются не просто сильнее, они ему как путеводные звезды в его лирических просторах.

Литература:

1. Рыжкова-Гришина Л. В. Свеча Земли. Творческий путь Николая Ивановича Тряпкина: Монография. – Рязань: Скрижали, РИБиУ, 2012. – 294 с. – (Научная школа по русскому языку и развитию речи).

2. Суздалев Г. М. Феникс: Стихотворения, поэмы, переводы, песни. – Смоленск: издательство «Смоленская городская типография», 2012. – 246 с.

3. Тряпкин Н. И. Горящий Водолей / Сост., вступ. ст. С. С. Куняева. – М.: Молодая гвардия, 2003. – 493 с. – (Б-ка лирической поэзии «Золотой жираф»).