О характере и художественных особенностях лирики Геннадия Суздалева

Индивидуальное художественное видение любого поэта выражается не только в тематике его стихов, способах его самовыражения, но и в изобразительно-выразительных средствах и приемах, используемых им, сознательно или по наитию, по словам Геннадия Суздалева, «на уровне души».

Говоря о тематическом многообразии поэзии Г. М. Суздалева, в первую очередь мы отмечаем такие магистральные темы, как: судьба России, малая родина, военное детство, отец и мать, но есть и другие: природа, тема поэта и поэзии, любовь, жизнь и смерть. Но решение любой темы зависит от общего характера лирики, интересов и устремлений поэта, его личных предпочтений, индивидуальной манеры, особенностей его мировосприятия.

Так, тема любви у Г. М. Суздалева окрашена красками лирического драматизма. В сборнике «Феникс» представлено много стихов, которые можно отнести к любовной лирике: «Мы высказали всё...», «Приударился – искры из глаз...», «Был жених весёлым...», «Попытался сорвать я цветок...», «Ты не зовёшь...», «Уходит день...», «Как медленно листья осенние падают...», «В плену хрустального излома...» и др.

Как выясняется, в лирическом пространстве поэта любовь редко бывает счастливой или же дело в том, что счастливая любовь редко бывает воспетой, уже давно подмечено, что строки о ней немногочисленны, зато мотивы грусти, уныния, предчувствия расставания с любимым человеком, разлуки, последующего одиночества – наиболее частые в лирике. Н. С. Гумилев в своё время афористично написал об этом: «У муки столько струн на лютне, / У счастья нету ни одной» [1, с. 215]. Вот и у Г. М. Суздалева чувство любви чаще всего связано с «душевным неуютом», «беспросветными небесами», снегами, туманом, «звенящей прохладой» осеннего «догорающего сада» и т. п. Даже восприятие тёплого «ультрамаринового моря» со временем превращается в воспоминание о море Чёрном.

Почему чувство любви его героя так драматично, надрывно, словно «в плену хрустального излома...»? Его лирический герой страдает от одиночества и непонимания, от невозможности разделить свою жизнь с той единственной, которую ищет. Он – в поиске, но каждая новая встреча таит в себе опасность разочарования и новой разлуки. Любовь случается с ним, но озаряя его на какое-то время, покидает его, она уходит – тихо, но так, что остаются только «тень женщины» и «тень мужчины», и «плачет дверь, и ставни плачут», опаляя душу, выжигая её своим огнём и оставляя пепел.

Пронзительная нота драматизма становится доминирующей в решении любовной темы, иногда начинает казаться, что она характерна всему творчеству Г. М. Суздалева. В самом деле, если любовь – это «небесная тайна земли», то отчего она несёт человеку такие страдания и муки? Открывая для себя тайну любви, герой неожиданно и горько восклицает: «Дожил / До запретного мига. / И понял: / Смертельно устал… / Закрылась / Бессмертная книга. / Зачем / Я её прочитал?» [4, с. 83].

Отметим, что анализ любовной лирики любого поэта (ныне живущего или ушедшего) всегда таит в себе опасность вторгнуться в запретные сферы, поэтому делать это следует в высшей степени осторожно и деликатно, отстраняясь от личных пристрастий и стремясь быть, согласно древнему ведическому принципу, выраженному в «Махабхарате», как Бог над битвой. Именно этот принцип невмешательства и отстранённой объективности допустим при анализе стихов о любви, ведь эта тема касается самых тонких душевных переживаний человека, вследствие чего разговор об этом следует вести на полутонах. 

Остановим наше внимание на художественных особенностях творчества Геннадия Суздалева и сразу же отметим, что форма его лирики лишена того драматизма, который присутствует в содержании. Ритмический рисунок его стихов, порядок слов, используемые приёмы настолько просты и естественны, что кажутся живой человеческой речью и часто лишены тех примет внешней выразительности, к которым стремятся многие поэты. Порой это их стремление выходит за границы здравого смысла и приобретает характер эпатажности. Но у Г. М. Суздалева всё иначе. Конечно, им создан свой мир эпитетов, как привычных, так и индивидуальных: свадебная купель, красногрудые трамваи, всесильная трава, ультрамариновое море, непобедимая река, медовое детство, паслённая межа, русалочий приют, золотые невода, скудельная песня и др.

Поэт умело, но умеренно использует звукопись; есть у него строки с ассонансами и аллитерациями: «унижает остуженный ужин» (акцент на звуке -ж-, а также -у-), «в забытье забытья» (акцент на звуках -з-, -б-, -т-), «усталость есть у стали» (очень интересная в звуковом решении строка), «а изба не засутулится от осиновых стропил» (акцент на свистящих звуках -з- и -с-); «смычки осоки», «скопища скопцов» (тот же акцент); «пугливая пуля подлеца» (в каждом слове повторяются буквы -п- и -л-), «ворона проворонит» (акцент на звуках  -в-, -р-), «черный черновик» (повторение звука -ч-); в названии речки Непрядва ему слышится «сколько скорби, правды и неправды» и т. д. Таким образом, поэт использует эти приемы, но не злоупотребляет ими и не делает самоцелью игру словами, рифмами или звуками.

Иногда у него встречаются противопоставления: «Но жизнь меня не оградила / Ни от рабов, ни от господ» [4, с. 9]; «в пути булыжников и звезд» и др.

Встречаются и лаконично афористичные строки: «суть от суеты не отличишь», «уж если не сломались на мякине, то на хлебах вовек не пропадём», «война открыла столько трав съедобных» и  т. д.

Есть у него аллюзия: девочка «в розовой накидке» (аллюзия к С. А. Есенину, его «девушке в белой накидке»); «Когда иссяк табачный дым, / Когда мой разум утомился, / Мне не явился cерафим – / а образ матери явился» (аллюзия к А. С. Пушкину).

Примечательна реминисценция в стихотворении Г. М. Суздалева «Бывшему другу», но сначала следует вспомнить классические строки из стихотворения А. С. Пушкина «К Чедаеву»:

Товарищ, верь: взойдёт она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена! [2, с. 68]

Теперь прочитаем строки Г. М. Суздалева:

Уймись.

Наступит тишина:

Придёт черёд твоим капризам.

Товарищ – зверь,

Взойдёт луна,

Тогда походишь

По карнизам [4, с. 164].

Эффект реминисценции, намеренного использования чужого текста, отдельных образов, ритмического рисунка часто используется поэтами с целью привлечь внимание к проблеме или преследующих какую-либо другую стилистическую цель.

Если говорить о традициях лирики Геннадия Суздалева, можно отметить определённую связь с Николаем Тряпкиным, с которым в своё время они были дружны. Это родство выразилось в близости тем и их решений, в ритмическом строе, лексическом наполнении, но главное – в «почвенном» характере их лирики и тесной связи с русским фольклором. «Можно с уверенностью сказать, что творчество Н. И. Тряпкина находится в лоне русской литературы, но прежде всего, изначально оно находится в лоне устной народной традиции. Его лирический герой постоянно обращается к силам природы и её проявлениям – к солнцу, ветру, реке, земле, временам года, и всё это – лишь частное проявление исконно народных взглядов поэта на окружающий мир и природу» [3, с. 247]. То же можно сказать и о творчестве Г. М. Суздалева, здесь приёмы, свойственные народному поэтическому творчеству – одинаковое начало смежных слов, повторы, обращение к силам природы и т. д. Несомненно, что Н. И. Тряпкин, так или иначе, оказал влияние на творчество своего, более молодого друга.

Отчасти встречаем мы и есенинские «нотки» в поэзии Г. М. Суздалева, но их, скорее, связывают лишь общие мотивы русской лирики, её лирико-психологический характер, пристальный взгляд в душу человека, любовь ко всему живому миру, словом, классическая «милость к падшим». Дело в том, что поэтический мир Г. М. Суздалева находится в поэтическом пространстве русской литературы и является его частью, он не «выпадает» из него, а напротив, существует в нём органично и гармонично.

Каков общий характер его лирики? Характеризуя одним словом творчество Г. М. Суздалева, можно сказать, что это теплота, которая исходит от его строк. Поэт и сам говорит, что его речь – «объяснение в любви» («Встреча с читателями»), и в том же стихотворении есть строки, объясняющие очень много в поэте, по крайней мере, в его отношении к своему творчеству: «Страшно мне за любые слова» [4, с. 137]. В этих строках – осознание высочайшей ответственности за подуманное, произнесенное, написанное, напечатанное, растиражированное и выпущенное в мир слово, которое (если оно правдиво), может указать другому человеку правильный путь, а если лживо – увести его по «кривой» дорожке. Вследствие этого слово поэта, писателя приобретает особую ценность, вес, смысл, который поначалу даже не всегда познается самим пишущим, для него важнее высказаться. И только зрелой душой эта истина понимается им в полной мере, тогда и приходят мысли о том, сколько ненужного, лишнего, даже опасного создано им, и со скольким количеством людей он «поделился» собственными заблуждениями. Именно подобное происходит и с Геннадием Суздалевым, осознание значимости поэтического слова порождает и высокое отношение к своему «нерукотворному ремеслу», как сказал он в стихотворении «Суть»: «От звёздного ветра – висок, ступни – от земного озябли» [4, с. 140].

В стихотворении «Оттрубят городские рассветы...» поэт вновь всерьёз задумывается о судьбе своего поэтического слова:

Замолчит моё горькое слово,

Зародятся цветы над быльём.

Отлетит мишура и полова…

Что останется в сите моём? [4, с. 154].

Но это – размышление и о судьбе как таковой, попытка подвести какие-то итоги. Рано или поздно подводить эти итоги, неизвестно, хотя жизнь человека в любом случае коротка, даже если он и проживёт на земле век. Успеть наполнить эти годы смыслом, содержанием, ценнейшими знаниями, драгоценным опытом, духовными прозрениями и любовью удаётся далеко не каждому поэту и человеку. Геннадий Суздалев ориентируется на высокие образцы, на «седого слепого Гомера», пытаясь «всей своей жизнью» понять, «чему подчиняется слово», в чём секреты поэтического мастерства.

Есть ли огрехи в стихах Г. М. Суздалева? Возможно, и есть, но наш подход таков, что оценивать надо сделанное и лучшее в нём, а не то, что могло быть сделано и чего в нём не хватает. На наш взгляд, само расположение стихов в строфах могло бы быть иным, более соответствующим её рисунку и размеру, но поэту по каким-то причинам захотелось свои стихи расположить именно так, а не иначе, значит, он стремился выделить отдельное слово, какую-то мысль. В конце концов, ввёл же Владимир Маяковский в своё время «лесенку», и она прижилась в лирике, хотя, на наш взгляд, строфа должна иметь графично строгий рисунок и архитектурно законченный вид, благодаря чему она становится гармоничной. Не по нраву нам и часто минорный характер лирики, однако можно ли это считать недостатком, если таково мировосприятие поэта, его психологический настрой. Мы можем только пожелать поэту видеть как можно более часто «солнечные дни». Он и сам высказал подобное желание в стихотворении «Петрушин березник»: «Подари октябрю / Пару солнечных дней, / Пару солнечных слов / В трудный час – человеку. / Будет воздух родней, / Будет сердцу видней...» [4, с. 51].

На наш взгляд, его лирика всё же разумно сочетает в себе мажорно-минорные настроения, но с тяготением к минорно сниженному звучанию. Он и сам признавал это и даже задавал самому себе вопросы: «Что ты плачешь, певец? / И чего тебе хочется / На земле, где рождается свет? / Обошли ли тебя / Затрапезные почести / Или мига для радости нет?» [4, с. 105]. В стихотворении «Разговор» лирический персонаж в лице соседа советует его герою: «Пиши повеселей. Зачем ты смуту на душу наводишь?» [4, с. 44]. Но он и рад бы, да только «уводит в детство память», в его «лебедовое детство», и оживают горькие картины – с чертополохом и некошеной полынью, зелёной водой тихого пруда, но главное – с чёрным хлебом, которого «мы не поели толком», вот он и снится ему, не давая покоя. Одна надежда – на то, что рано или поздно, «настанет время, / Выплачется память» [Там же, с. 45].

Конечно, он мечтает подарить «свою песню весне», но порой не понимает, для чего, «кто полюбит её», вместе с тем он высказывает мысль, чтобы человек в своём самодовольно потребительском существовании не забывал о содержании своей жизни, о цели своего прихода в мир: «Пусть побольше печалится / О бессмысленно прожитом дне» [4, с. 105]. Таким образом, печаль поэта можно назвать даже продуктивной, если она заставляет задуматься о философской сути и смысле жизни.

От творчества любого поэта остается некое послевкусие, которое становится главным в его восприятии. Александр Пушкин – для нас светел и свят, Михаил Лермонтов – порывист и чист, Фёдор Тютчев – философски глубок, Николай Заболоцкий – натурфилософски мудр, Марина Цветаева – всегда надрывна, Николай Рубцов – доверчиво открыт, Николай Тряпкин – по-русски распахнут, Андрей Вознесенский – метафорически хитёр, Андрей Дементьев – назидателен, от строк Геннадия Суздалева исходит некая теплота («на уровне души») как отражение его сердечных устремлений, душевных переживаний и склонности любить мир, несмотря ни на что. 

Литература

1. Гумилев Н. С. Стихи. Письма о русской поэзии / Вступ. ст. Вяч. Иванова. Сост., науч. подгот. текста, послесл. Н. Богомолова. – М.: Худож. литература, 1989. – 447 с.  – (Забытая книга).

2. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В 17 т. Т. 2 (кн. 1). Стихотворения 1817 – 1825. Лицейские стихотворения в позднейших редакциях. – М.: Воскресенье, 1994. – 568 с.

3. Рыжкова-Гришина Л. В. «Эти розмыслы и прибаски...». Народные мотивы и философия природы в лирике Н. И. Тряпкина // Российский научный журнал, 2014, № 3(41). С. 246 – 248.

4. Суздалев Г. М. Феникс: Стихотворения, поэмы, переводы, песни. – Смоленск: издательство «Смоленская городская типография», 2012. – 246 с.