02.
- Скоро будет война.
Наталья брезгливо опустила в кипяток единственный пакетик чая "Sun Tea" и призадумалась. Призадумалась ни о чем, просто ей это шло, а снег валил все настойчивее и настойчивее, словно хотел что-то скоропалительно вымолвить, но смущался и не находил слов. Устроившийся у плиты Димка лениво перебирал струны гитары и вроде сопереживал каждому слабому вздоху, вырывавшемуся из-под его пальцев. "Демократия важнее всего. Я бы пошел воевать. Это святое дело..." Он замолк, подбирая какой-нибудь сумрачный аккорд. Ната дула на чай, отхлебывала и обжигалась.
"Нынче говорят, социалку отнять собираются. Вот так штука! Если так, пойду к ним в министерство и гаркну как следует". Она слабо улыбнулась. В горячем чае тонула невысказанная шутка.
- Ты на концерт пойдешь?
- Не-а... На какой?
- Он тебя забыл.
Димка вдруг оказался рядом, и как-то неловко уткнулся ей в плечо, что-то настойчиво цедил. Она поняла не сразу, поначалу такой оборот дела ее даже позабавил, рука дрогнула, и чай чуть не пролился на колени.
- Пусти, дурак!
Он повиновался.
Ната не спешила совладеть с собой, ее бросало в дрожь, и это было приятно. Она устроилась у окна и безмолвно поглядывала вниз, на тротуар, где никого не было, кроме редких путников, соблазненных витринами кафе на первом этаже. Его не было. Какая-то тоска или досада медленно, но уверенно назревала.
- Ты ему не говори, ведь я так пошутил. А он-то разбирать не станет, сунется с расспросами и такую кашу заварит!
- Дурак!
Димка ощутил, что она ответила больше по инерции, чем по злости, и был польщен. Лишь редкими унылыми вечерами, когда все друзья были в отъезде, банковский счет располагал пятью-десятью кронами, а поблизости не было ни души, он начинал осознавать, что все его действия, все веселые похождения и безумные планы закономерны, и соответствуют неким законам инерции, не очень мудреным, но и не слишком очевидным. Он где-то вычитал, что Менделеев увидел свою периодическую систему во сне и раз перепугался, честное слово, перепугался, когда неясные, злостные законы представились ему отвратительными мохнатыми червями, проедающими его жизнь. Он проснулся и попытался сделать все возможное, чтобы забыть этот сон.
- Он должен скоро прийти. Oн обещал.
- Обещал разве? Cорвался как угорелый и знать как знали. Дело, видно.
Критический тон возник случайно, а отказаться от него не хотелось. Ната больше не слушала, а вышла в другую комнату. Беспокоилась или выказала неудовольствие? Димка не стал гадать, а занялся чтением полезной психологической книжки о подростковом периоде и проблемах, с ним связанных. Целомудрие и сдержанность автора порядком забавляли, книжка представляла из себя идеальный подарок бабушкиному внучку. Увы, от увлекательного чтения отрывает звонок.
- Але. Это я, это я, успокойся. Нет, он еще не пришел. Ну, через час, а, хотя, кто его знает?! Нечего дрожать, дело подождет, успеется. Копию-то я у него выманю. Авось удастся уговорить.
Выбежала Ната.
- Он?
По лукавой улыбке догадалась, что просчиталась, ушла. "Раз царица вечерком...", - понеслось ей вслед иронично, но безнадежно восхищенно.
Ната ответила не сразу, долгое время примеряла на себя передник домашней хозяйки и не очень хотела выйти из этой роли. Он уговаривал, кружил рядом, изредка решаясь прикоснуться губами к белой, взбудораживающе пахнущей коже. Сопротивление было обречено уже с той минуты, когда рассерженная она окрестила его дураком. Теперь он свободно держал ее и разглядывал иначе, как-то по-хозяйски, как придирчивый ювелир осматривает поступивший к нему драгоценный камень. Он только сказал: "Сбрось это", и Ната, отвечая прежней улыбкой дикой кошки, стала неспеша расстегивать кофточку. Димас не видел в этом измены. Они друзья, втроем они все могут, а *** еще сыграет на гитаре.
Снегопад смолк совсем, не решаясь более подглядывать в окно, стучать, предупреждать. В прихожей раздались шаги, кто-то заглянул в кухню, и проворная Ната, соскочив с колен, уже выбегала навстречу. Димас молча философствовал.
- Все. Конец.
- Что с тобой? Садись, садись. Ты, никак, простудился... Вечно носит.
Он не глядел пред собой, казался серьезней и сосредоточенней. Внезапно схватил ее за руки, схватил требовательно и сжал до боли...
- Пусти, звереныш... пусти.
Она пыталась злиться. Он поднес ее беспомощные, дрожащие руки к лицу. Резко выпустил.
- Кончилось. Их уже и похоронили, и крест стоит, как будто так должно быть, как будто он всегда там стоял.
Ната, женщина проницательная и догадливая, поняла. Взглядом подала знак появившемуся на пороге Димасу. Тот спросил: "Как это так" и неловко замолк.
- Их машина сбила, проклятая машина. И, понимаешь, только сейчас об этом узнаю! А чем я хуже? Я что, виноват?
Ничего не приходило на ум, один факт во всем его холодном величии. Он не смог остановить рыданья, и вот Ната повисла у него на шее, что-то шептала, касаясь уха губами, а рядом молча суетился Димка, лез обнять и, наверное, восхищался слезами своего товарища. Уже одна подобная мысль убивала.
- Понимаете, я остался один, один...
Они убеждали в обратном. Ната командовала и утешала, Димас сострадательно отзывался где-то в ушедшем из поля зрения пространстве, а он лежал на диване, уставившись в промытые химическим раствором трещины, и представлял себя поездом, бешено мчащимся в белое никуда, пока не раздастся скрежет, лязг и его разворотит на куски.
Бессмыслица.
Лежать как труп, отослать всех подальше, не отвечать на звонки. (Всем новость разнесут!)
Надо взяться за себя.
К черту!
Не только тебе плохо.
Пускай!
И все-таки.
Как забыть этот страшный день, нежданно-негаданно выплывший из ничего и перечеркнувший твои глупые потуги на самостоятельность? Как освободиться от лишнего груза и в то же время доказать свою власть? Как сказать им, погребенным под меховым сугробом, им, перебитым, изуродованным останкам, что он часто думал о них? Но мертвым не врут.