К сожалению, мифом о Чаадаеве как «родоначальнике» русской философии искажение ее первоначальной истории не исчерпывается. К нему тесно примыкает миф о «споре славянофилов и западников» как о «главном русском споре», который якобы продолжается и поныне [1]. Говоря о классиках славянофильства, то есть, прежде всего, Алексее Степановиче Хомякове (1804–1860) и Иване Васильевиче Киреевском (1806–1856), приходится признать, что идея народности долгие годы оставалась им чуждой. Это печальная, но несомненная истина, какие бы усилия ни предпринимались, чтобы доказать обратное. Порою эти усилия имеют комический характер. Представитель позднего славянофильства, генерал Александр Алексеевич Киреев (1833–1910), в работе «Краткое изложение славянофильского учения» (1896), не моргнув глазом, называет триаду «Православие, Самодержавие, Народность» — «славянофильской формулой», из-за которой «высшие правительственные сферы» «косились» на учение славянофилов [2: 28–29]. Все перевернуто с ног на голову. И составители современного издания работ А. А. Киреева даже не думают уточнить, что в данном случае генерал зарапортовался...

Чтобы отвлечь внимание от события, надо привлечь внимание к происшествию. В 1834 г. в России имело место событие, сообщившее мощный импульс развитию национальной философии как необходимого и самостоятельного элемента русской культурно-государственной жизни. И хотя это событие вызвало широкий и сочувственный отклик у большинства мыслящих русских людей, нашлись и те, кем еще в период «брожения умов» в последние годы царствования Александра I (на престоле в 1801–1825 гг.), во время расцвета «мистицизма» масонского толка, овладел, по словам поэта, «мысленный разврат». Этот разврат требовал всячески принизить значение события, которое грозило положить ему конец. Но событие было слишком значительным, его не только инициировала верховная власть, но и активно поддержало русское общество. Атаковать его в лоб было слишком рискованно. И тогда, после некоторого замешательства, оппонентам национально-русской идеологии удалось устроить скандальное происшествие, раздутое до значения выдающегося события, каковым оно никогда не было...

На прошлой лекции мы убедились, что у ряда ведущих членов «Общества любомудрия» — у В. Ф. Одоевского, Д. В. Веневитинова, И. В. Киреевского — зародилась, еще в 1820-е годы, мысль о возможности и необходимости самостоятельной русской философии. Я не стану утверждать, что подобная мысль была характерна исключительно для вышеназванных любомудров; но то, что у них она стала руководящей мыслью — несомненно. Несомненно, однако, и другое. Одного стремления группы талантливых мыслителей к тому, чтобы, по удачному выражению Георгия Флоровского (1893–1979), философия в России стала русской философией [1: 236], устойчивым проявлением национальной культуры, — недостаточно. Для этого требуется более общий и мощный фактор. Таким фактором является подъем национальной культуры в целом на принципиально новый уровень, где причастность к культуре означает, в той или иной степени, причастность к философии...

Сегодня мы начинаем рассматривать процесс становления русской национальной философии. Почему я говорю не просто о русской философии, а о русской национальной философии? Значит ли это, что меня интересуют только черты, отличающие русскую философию от философии других европейских народов? Такие черты, естественно, есть, и более того — являются существенными, глубоко важными. Но пока речь не о них. О национальном характере русской философии я говорю сейчас в другом смысле. Поясню, в каком именно. В Древнем Риме слово natio означало, в первую очередь, рождение, происхождение, род [1: 594–505]. И хотя этим идея нации, конечно, не исчерпывается, но, тем не менее, называя те или иные культурно-исторические явления национальными, мы должны иметь представление о родословной этих явлений, их происхождении и связанной с этим происхождением преемственности, традиции. Национальное по сути своей существует лишь там, где есть живая традиция...

В каком смысле я говорю о «господствующей» схеме? В самом прямом: и поныне она господствует как в среде профессиональных историков русской философии, так и в среде тех, кто просто интересуется этой историей. В 1-й лекции уже отмечалось, что эта схема была разработана философами, эмигрировавшими из Советской России на Запад, и по сути дела (а нередко и по языку первых изданий соответствующих сочинений) была рассчитана, в той или иной степени, на западного читателя. Этот момент немаловажен. Заинтриговать достаточно широкий круг читателей на Западе было нелегко, и успешно выполнить эту задачу могла не просто книга о русской философии, а книга о какой-то особой русской философии, принципиально отличной от той философии, которая давно преобладала в западноевропейской культуре, от философии преимущественно светской, секуляризованной (лат. saecularis — мирской, светский). Я ни в коем случае не хочу сказать, что желание «заинтриговать» западного читателя было единственным мотивом философов-эмигрантов, но то, что подобный мотив играл далеко не второстепенную роль, несомненно...

Школа русской философии ставит перед собою четыре основные задачи: 1. Составить адекватное представление об истории русской философской мысли, выявить основные этапы этой истории. 2. Рассмотреть творчество ведущих представителей русской философии на каждом из этих этапов. 3. Овладеть языком (дискурсом) русской философии, ее ключевыми понятиями, категориями, идеями и концепциями. 4. Оценить современное состояние русской философии и перспективы ее возрождения и дальнейшего развития. Отмечу уже сейчас, что вышеназванные задачи будут решаться в определенной степени параллельно; например, элементы решения третьей задачи будут присутствовать практически в каждой лекции. Подчеркну также, что предлагаемый курс лекций не будет ни апологетическим, превозносящим русскую философию до небес, ни нигилистическим, отвергающим возможность самостоятельной русской философии, живущей не только переводами с иностранных языков. Автор курса будет стремиться к тому, чтобы его лекции имели подлинно критический характер, в настоящем смысле древнегреческого слова κριτικός — способный к различению истинного и ложного...