3

С неделю он провалялся на больничной койке. Первоначальный страшный диагноз - перелом основания черепа - не подтвердился, все обошлось.сотрясением мозга и ушибами.
- Вам повезло, молодой человек. Могло быть значительно хуже, - кокетливо сообщила юная докторесса, совсем еще зелененькая - со студенческой скамьи - как с грядки: - А вообще-то уличные бои не для
вас.
Палату почти не покидало январское солнышко, полное элегической грусти и несбывшихся надежд. Иван не выносил больничных коек, вынужденная бездеятельность угнетала его. Днем в постели! Что зЕ бред!

Первое время он чувствовал себя погрязшим в лифте клаустрофобиком.Однако чужие страдания заставили его забыть об этом временном дискомфорте. В палате рядом с ним лежал и тихо плакал юноша пЕ. имени Сергей. Недавно он отбился от своих на лыжной прогулке и долго плутал на морозе по лесу в поисках жилья. На жилье-то он вышел, но рук не уберег и теперь лежал с ампутированными кистями и
все время плакал.
Сергея как мог утешал узбек Рафшан, добрый человек годов сорока с небольшим. Он рассказывал всякие байки и глубые анекдоты, от которых и здоровому-то человеку хотелось выть, не то что больномЕc.
Рафшан вез в Хабаровск фрукты на продажу, но при сошествии с поезда упал и сломал ногу. Его собственная беда ничуть его не заботила, Рафшан всецело был занят утешением Сергея, которого теперь
едва ли что-то могло утешить.
В их палате чатыми гостями были два травмированных брата - Борис и Вовка. На братьев, кормившихся шабашкой, скатилось здоровенное бревно со сруба, изменив одному из них строение бедра, а друго
му - голеностопа.
Братья были близнецы, но разные. Едва из армии, но уже семейные. Оба громкие, со здоровым и прямоствольным, как бревна, ими обтесываемые, чувством юмора, заставлявшим их хохотать до икоты и пом (рать со смеху со всего, что им попадалось на глаза или под руку. Даже трагедию Сергея они патологически были не способны воспринимать всерьез.
- Ну, Серег, готовь лыжи, погодка ноне душевная. - Вваливался в палату под хохот Бориса Вовка.
- Ну, мы пошли, Серый, не скучай. Ой, чем же ты девок будешь за сиськи хватать? - стонал от юмора Вовка. Борису же каким-то древним богом было велено слезно заходиться от брательниковых шуток - и оЕ
- истово ржал, придерживая рукой помятое бедро.
Иногда, впрочем, у них выходило неплохо, так Ивана они прозвали Майком Тайсоном и все предлагали ему поединок на кулачках с призовым фондом в бутылку водки.
Одного из братьев Иван попросил дать телеграмму в Москву - компаньонам, чтоб не ждали скоро, прилетит - все объяснит. Так тот проявил инициативу - придя на почту, почеркал все союзы, изъял знаки
препинания и сократил длинные слова, а потом божился, что сделал это из экономии, дескать, так завсегда телеграммы шлют.
В результате в Москву ушла криптограмма, смысл которой не мог бы расшифровать ни один профессиональный дешифровщик. Пришлось посылать второго брата, взяв с него обещание не прикасаться к те *сту, вообще его не читать и отдать все как есть телеграфистке.
Кирилла Иван решил не тревожить - пусть себе думает, что он уже в Москве, так будет вернее. Пусть заблуждается и насчет его пробудившегося корыстолюбия. Потом, когда все узнается, Кирилл оцениЕb по достоинству его затею.
Иван даже радовался про себя вынужденной отсрочке своего возвращения в Мегаполис. Иван не любил этот город, и тот платил ему взаимностью. Особенно в последние годы, когда взамен юношеских ил +юзий обзавелся здравым смыслом и пониманием порочной эволюции Мегаполиса, хотя и притерпелся к нему и худо-бедно примирился с необходимостью жить в нем, пока не исполнит своего долга. Но пон имал, что перемирие это временное, что впереди много противостояния и борьбы.
Он оказался в Мегаполисе впервые пятнадцатилетним мальчишкой. С тех пор его возраст удвоился, а юношеское восхищение уступило место полному неприятию. Мегаполис порой представлялся ему хищ

ным монстром, пожирающим собственных чад - чем-то вроде всепоглощающего Сатурна. Но более всего Ивана угнетала мысль о бездарной беспрелдельности сверхграда, конгломерата из бетона и нервов
, а главное - что нельзя закрыть глаза и представить его весь целиком. Это невозможно - так он огромен и бесстыдно бесконечен в своих однообразных вариациях.
Это не было комплексом маленького человека, это было комплексом человека разумного, на глазах у которого происходит мельтешение несметных толп снабженных мозгами двуногих, ничем не обязанн
ым толпам себе подобных. Все они влекомы бессмысленной суетой вожделений - и где грань между свободой, дозволением и пороком...
Гонка потребления все дальше уводила людей от природы, в которой единственной и заключен подлинный разум, делала их зависимыми от пошлейших, настоянных на свинцовом автомобильном выхлопе а !стракций, предрассудков и призраков. Многолетнее проживание в Мегаполисе вышибало из людей их праоснову, в вместо нее вживляло некую эластичную хорду, телес не коробившую, но изменявшую сам ое природу человечускую. В унисон с матерной привокзальной бранью и салонными разговорами богачей эта хорда совершала пульсации, и ее биение радовало тех, кому протез пришелся впору. Удивительно - многие жертвы тайного протезирования не ощущали никакого дискомфорта. Едва ли не поголовно супербуржцы и мегаполитянки были убеждены в том, что если и можно в этой стране сносн о жить, то только здесь, в насквозь прокоммуницированной железками мегаполитарной пуповине. И немногих из них охватывали сомнения - ой ли и нет ли где иного места для счастья.
Город-гигант, вобравший в себя столько человеческих осознаний и открытий, столько величия и духовности, стал погружаться в испражнения из ничтожных мыслишек и хотений. И не было такого Герку леса, который мог бы его очистить от приблудных пороков и мнимых добродетелей. Людьми в нем все чаще овладевали безверие и цинизм. Стекляшками в калейдоскопе крутились новые идолы и идеалы, о бразовывали новые соцыетия и распадались, чтобы сойтись в очередной абракадабре. Вожди, поводыри, мессии и астрологи, нищие духом гуманисты и потерявшиеся в поисках формы художники истеричн

о низвергали слывшие святыми устои, во имя которых еще не успевшие истлеть поколения низвергали устои прежние. Все низвержения и потрясения свершались во имя истин, тщившихся на звание абсо +ютных в новейшей прикладной схоластике. Растлители и проститутки стали задавть альтернативную мораль, организогвав альянс с содомитами. Блюстители порядка подались в охранение по частномЕ
c найму, а городские патерналии погрузились в реформы и мздоимение. Розничные корыстолюбцы и государственники-плутократы истошно орали аллилуйя трупной романтике стяжательства, славили теЕ+ьца, и не было такого Моисея, который бы отвадил их от безобразной веры в золотое бычье изваяние.
А в общем это была нормальная нелюбовь провинциала к очень большому городу - за суетность, ьезразмерность, чванство и ханжество, за беспомощность его обитателей перед вирусом великой лжи, за -есенным кем-то из параллельных кривых миров (во многих из которых уже давно была изобретена сыворотка против нее) - быть может, чисто случайно, а может, и в наказание за грехи.