9

– А я вас помню! – сказала она, спокойно улыбаясь, – вы мой поклонник, предсказатель будущего. Правда, тогда, по младости лет, предсказания ваши я не приняла, сочла бесполезными в хозяйстве…

Да, она и должна была себя так вести – теперешняя: высокая, нездешняя, по-городскому уверенная в себе. Насмешливые серые глаза широко раскрыты, в них сами собой вспыхивают и гаснут крохотные сполохи.

Смотрит чуть искоса, – пожалуй, только это и осталось от той востроглазой хворостинки, что роняла когда-то на руки мне из большой кружки зябкую колодезную воду.

Почему-то смутившись, я пытаюсь демонстрировать что-то этакое – оригинальность, видимо:

– Здравствуйте, Варя! А я вас не помню…

И – через паузу, не ей будто, а этим вскинутым удивленно тонким бровям:

– Когда мы познакомились, тебя… вас ведь тогда ещё не было. Такой…

Костя и Алина, Варины однокурсники, дружно чмыхнули; улыбнулся и Алексей, вздумавший почему-то знакомить меня не только с гостями, но с дочерью:

– Ладно, правимся за стол, там быстрей во всём разберёмся!

Застолье было собрано на веранде по-домашнему, по-свойски: Клава выкладывала прямо на клеёнку, поближе к едокам, крупно нарезанный домашний хлеб, вместо салфеток оделяла всех бело-синими, в морозных узорах льняными полотенцами.

…Тёмно-бордовый кагор в немодных шестигранных рюмках, синеватая «мамина слеза» в шестигранных же объемистых стаканчиках...

Взволнованно-радостная, бестолковая застольная разноголосица, восклицания вместо слов, – отпугнуть, отвадить от честной компании сковывающую начало застолья извечную неловкость малознакомых людей…

Алина, бойкая черноглазая хохотушка, отбивая попытки своего симпатичного кавалера положить ей побольше салата («Ну, Костик! Ты что, а фигура?»), тараторила весело:

– Ой, знаете, нам здесь так нравится! Правда, Костик? Здесь столько всего интересного: я уже корову доила, Зорьку, чуть-чуть доила, а она на меня хвостом ка-ак замахнётся! И сено собирали…да, гребли, у меня были такие большие грабли – в-во! – деревянные. А еще Костик рыбу поймал – вот-такущую! Она в дядь-Лешину удочку попалась…да, вентерь, какое слово интересное, правда? Она-то попалась, да как тащить её было трудно, как она барахталась! Если бы не Варя, Костик точно бы её упустил. А Варя…

Варя подружку не прерывала; улыбаясь, она на правах хозяйки ухаживала за гостем, то бишь за мной:

– Грибы берите, Тимофей Трофимович! Огурчики… Это самые последние, поздние, мама недавно посолила – малосольные…

Я благодарил, отнекивался, что-то бормотал, искоса поглядывая на молодую хозяйку: за столом было тесновато, мы сидели рядом, почти соприкасаясь плечами.

Мне было зябко и неуютно как-то. Будто потерялся я и никак не могу выйти к знакомому месту.

Алексей поднялся, сказал тост: «За встречу!», все стали чокаться, повторяя: «За встречу, за встречу!». Мы с Алексеем выпили дружно, Костик, чуток помедлив, тоже опрокинул стопку. Дамы, будто растягивая удовольствие, пригубили «сладенького». Разговор, коротко перепархивая меж случайных фраз, пытался вывести нас к чему-то общему, большому, важному для всех. Костик, раскрасневшийся после стопки «маминой», оказался интересным собеседником. Потирая левое надбровье указательным пальцем правой руки (будто вспоминая, подумалось мне), он уверенно говорил о новых журнальных публикациях (не только «огоньковского» разлива), о всеобщей жажде к правде. Да, так и сказал – жажда к правде. Мне понравилось. Вот тебе и технарь, надо же…

Варя, коротко глянув на меня, спросила – будто бы ко всем обращаясь:

– А что будет потом, после утоления жажды?

– Да, Тимофей, ответь, – подхватил Алексей, – ты же это питьё разливаешь, на раздаче стоишь.

Странное испытал я тогда чувство…

Горькая ирония этого определения задела, что и говорить, но дело было не в ней. Меня всё ещё не отпускала некая раздвоенность, очевидная, как мне казалось, неловкость моего положения.

Кто я – просто знакомый хозяина, человек его круга, его забот? Или – «интересный человек», что-то вроде свадебного генерала, – заскучавшую в глуши молодежь поразвлечь? Ведь одним из них, молодых, я уже не был. Я уже – «Тимофей Трофимович», чуть ли не «дядя Тима», ломоть отрезанный. А мне так не хотелось туда, в другую жизнь. Неужто нет её, другой дороги?

Но разговор не о том…

Начал я свой ответ неохотно, скованно: не ко мне, мол, не по адресу; образы бывают очень хороши, да как далеко они порой от правды стоят. Я не повар, – и даже не поварёнок, стоящий на раздаче с большим праздничным половником. А хоть бы и так, но что он сделать может, поваренок тот, когда в котле нынче одна каша-«кирзуха» пополам с мухоморами? Разве что побольше плюхнуть в подставленную тарелку? Солить и перчить сами будете, любезные. А жажду, о коей речь, не так утоляют. Да и можно ли её утолить, напоив всех разом одним питьём? Или – опоив… А что после – ой, не ведаю. Это как в знойный, безоблачный, с остановившимся дыханием день – так хочется хотя бы легкого дуновения. Но вот пахнуло вроде; вот принахмурилось, тучки лёгкие пошли. А ветерок всё сильней, и небо всё тяжелее виснет. И вдруг – вихрь, и удары молний, и град, и темнота почти, – жутко…

Ох, сбили вы меня, запутали – или я сам сбился? Алексей, на чём мы остановились?

Алексей вспомнил сразу. Опрокинули ещё по одной, оно и веселее, как-то даже семейнее стало. В ход пошли и грибы, и малосольные огурчики, и просвечивающая (не пересолена), с нежной горчинкой, вяленая чехонь. Говорили уже вперебой; я смеялся со всеми вместе над рыбацкими байками Алексея, говорил что-то сказанному в лад, «оттаивал и вливался». Варя припомнила наше первое «шурбабанское» нашествие: как встеплевший Сёма кинулся лобызать годовалого бычка Тошу, приведенного ею с выпаса. Бедный Тоша так испугался, что рванул с ревом за ворота, а за ним и Сёма – тоже с рёвом – пока целовался, веревку на руку примотнул нечаянно…

Оказалось, что в тот вечер, забурев, мы не только пели, но и стихами баловались.

– Тимофей Трофимович, помните?

– Смутно…

– Ах, вот вы какой: посвятили даме стихи и забыли!

Варя повернулась ко мне вполоборота и продекламировала:

«Ах, Варя, юная заря!

В свой час рассвета

Возьмёшь ты степи и моря –

И жизнь поэта!»

Алина зааплодировала, Костик глянул хоть и насмешливо, но и удивлено тоже, – не ожидал, видно, такой прыти от «серьезного человека». Варя не унималась:

– Кайтесь! Вспомнили?

– Конечно, вспомнил… Как говорил один великий человек – конгениально…

На самом деле ничего я не вспомнил, так, мелькнули перед глазами какие-то обрывки старой плёнки… вот разве что взгляд – распахнуто-сиящий, глубокий, как степной колодец…

Но как об этом скажешь, что скажешь? И во рту сушь: Варя, увлекшись разговором, повернулась ко мне, коснулась на миг колена бедром; и я всё ещё слышал, как громко, на весь дом бьется у меня там, под коленом какая-то шальная жилка…