Л.Фейербах, «История философии», т.1

«...увидеть в человеке лишь некое органическое соединение, организм, примитивно реагирующий на внешнее раздражение, соединение, в котором нет и не может быть души и потому легко могущее быть уничтожено, ибо лишённое души органическое соединение ничем не отличается от безгласной гусеницы, или отдельно взятой клетки, сперматозоида и т.д.» — Вот в этом уже — первый победный шаг позитивизма, ещё до О.Конта; замечательно это «легко могущее быть уничтожено»; в этих четырёх словах все преимущества и удобства позитивизма для власть предержащих политиков.
Политик — всегда стихийный позитивист. Позитивизм вообще очень удобен для узких, «трезво мыслящих» людей. Отсюда — лёгкость, даже триумфальность воцарения позитивизма в общественном сознании. И царствие его в умах длится по сегодняшний день. Позитивизм, материализм, атеизм, прагматизм — близнецы-братья.
 

Мнение Я.Бёме о появлении зла: Всё, что существует, есть результат отклонения от некоего первосостояния, прасостояния, которое непусто, но которое есть полное совершенное ничто, в котором нет ничего отрицательного и которое в этом смысле есть добро, т.е. невредное. С появлением нечто в этом ничто появляется зло как противоположность совершенному состоянию, называемому добром. — Интересно сравнить с мыслью Бердяева о зле как небытии, как фальшивом бытии. Бёме мыслит как-то простенько по сравнению с мощным Бердяевым.
 

Дуализм Декарта, по Фейербаху: а) дух и тело существуют одновременно и независимо друг от друга; б) идея Бога не может возникнуть, если нет самого Бога; Бог — причина этой идеи. Поэтому Бог существует.

«Спиноза все вещи считал одушевлёнными». — Замечательное качество философа, открывающее в нём стихийного поэта.

Добро и зло надо понимать двояко —
1. Как этические принципы;
2. Как правила жития в действительной жизни.
Как 1. — они абсолютны; как 2 — они относительны и, ergo, не существуют.

Чистого добра, которое одновременно не было бы злом, нет. Чистое зло, воплощение Сатаны, зло законченное, абсолютное — есть. Например, убийство невинного, чистого ребёнка, которое нельзя оправдать никакими благими или высокими целями.

Я. Бёме: добро растворено в мире, добро и свет есть всё, единое, цельное и т.д., т.е. ничто. Влечение есть сгущение, тьма, т.е. зло, разделение света и тьмы. Но без тьмы нет света действительного; как у Толстого: без добра нет зла. — Всё это как-то несерьёзно, неглубоко. Ср. у Шестова, когда в вопросе о добре и зле он, говоря о конгениальности Толстого и Ницше, Ницше ставит выше, потому что духовные муки Толстого — это муки совестливого, но благополучного житейски человека, тогда как моральные поиски Ницше происходили в невероятно тяжёлых условиях страшного физического недуга. Какое уж тут «растворённое в мире добро»! Где оно?!

Религия — не просто заблуждение; это — заблуждение, объединяющее нацию, положительное заблуждение. — Сродни массовому психозу. И потому религия — реальная политическая сила и политический инструмент.
Впрочем, мир священничества — мир очень своеобразный и закрытый, проникнуть туда простому смертному не дано. О тех священниках, с которыми мне приходилось иметь дело, я ничего плохого сказать не могу, но и хорошего тоже. Наглухо закрытый мир.

Христианство по идее наднационально, по сути — столь же национально, как язычество.
Католицизм — Франция, Италия, Польша, Чехия, Австрия.
Протестантство — Германия, Швейцария, Англия.
Православие — Россия, Балканы, Греция.
Африканское православие — Эфиопия.
И т.д. Всюду — национальные оттенки!
Нация — сильнее религии. «Общéе».

Как много, поразительно много сходства, даже в мельчайших деталях, в технологиях преследования инакомыслия в средние века и при коммунизме!

Жизнь там, где движение, т.е. изменение, т.е. возникновение нового качества вместо прежнего, т.е. рождение после смерти; т.е. смерть — условие рождения. Жизнь и смерть — пара; без смерти нет жизни.
 

Л.Фейербах, «Сущность христианства»

Попса, «abracadabra» (есть такой припев в одной песенке) — это музыка демократии. В музыке ярче всего присутствует различие между аристократией и демосом.

Демократия — это торжество низшего в политике и в жизни, т.е. в мозгах, в чувствах и проч.

По Фейербаху выходит, что если посмотреть на Библию (особенно на Ветхий Завет) как на книгу, а не как на Книгу — то обнаружится, что она представляет собой неудобосказанный бред, выкрикнутый в некоем умоисступлении. Разумному человеку читать её невозможно без весьма натужного принуждения себя.

«Религия есть обольщение себя собственной фантазией». — Типичный, законченный, строгий позитивизм!

Фейербах недоумевает: великая загадка: почему всё-таки христианство почитает совокупление за грех? Из-за того, что ради совокупления приходится преодолевать инстинкт стыда? из-за сладости его преодоления и сладости самого совокупления? Почему христианство изгоняет наслаждение из жизни? Если бы христианство не считало совокупление грехом, не было бы так называемой «сексуальной революции», т.е. не было бы разврата (в смысле половой разнузданности).

Древнее христианство отрицало полностью старый мир, язычество, его культуру; современное христианство, после Возрождения, преобразило себя на фундаменте классической древней культуры.

«Моя воля ограничена...» etc. Поэтому я не хочу, чтобы естественные, т.е. священные, Богом установленные границы моей и так небесконечной, ограниченной воли теснились, суживались ещё и границами, установленными мне чужой волей, т.е. волей такого же тварного существа, как я.

Разложение христианства началось с момента его зарождения. Неужели XXI век — век окончания христианства? Христианство кончается, как кончается порошок в картридже, чернила в чернильнице, бензин в бензобаке. Христианство заменяется позитивистским фарсом, фикцией: «общечеловеческой моралью», «правами человека» и прочей хренотенью.

Ненависть и любовь — две страсти, определяющие бытие человека.

 

Бог: абстракция человеческой любви.
Дьявол: “—” “—” ненависти.
Современное зомбирование человека производится путём подсовывания ему пустых сущностей в качестве духовной пищи (напр., ТВ и бульварная пресса: «Московский комсомолец», таблоиды и проч.)

В любовании немцев своими садами (они не рвут плодов в саду при доме) есть что-то утончённо-восточное; неожиданная черта у «колбасников». Не такие уж они и колбасники!

Политика стала новой религией человека XXI века. — Это — следствие позитивизма. Политика — богословие глобализма.

«Человек непроизвольно, силой воображения, наглядно созерцает свою внутреннюю сущность, <которая есть> Бог». — У Фейербаха много очень точных психологических наблюдений. Это — одно из них. Вообще, его антропология насквозь психологична. Но отсюда же один шаг до позитивизма самого плоского толка.

Субъективный человек некультурен, некультурный — субъективен.

Что такое свобода для верующего, все действия которого определены и облагословлены Богом? — Вот это и есть свобода, её царство. Читай, чтобы понять это, об этом у Бердяева.

«В вере лежит злое начало». — Священники не любят чужаков, инакомыслие. — Сейчас к ним в России присоединились светские так называемые «воцерковлённые», которые не только ходят в Церковь (это-то как раз дело благое), а непременно требуют от других, и со злостью требуют, чтобы и другие ходили, молились, постились, и кто этого не делает, те «чужие», враги. Я знаю одну такую литературную даму (впрочем, её знают многие). Она такая вот вся «воцерковлённая», кричит об этом на каждом литературном перекрёстке, а сама и курит, и водку хлещет, и мужей поменяла чуть ли не пол-десятка, и любовью к ближнему не отличается, и по-человечески просто узко злобна. Я знаю одного человека, судьбу которого она наветами и интригами просто разрушила, и человек, выгнанный с работы по её доносам в наше лихое, лютое время, погибает.
Знаю я и одного профессора-литературоведа, который называет себя православным и подвизается на ниве духовного воспитания. Тоже такой православно добродетельный! Но это не помешало ему злобно подговорить членов учёного совета набросать чёрных шаров несчастной аспиранточке, вышедшей на защиту кандидатской беременною на седьмом месяце. Sic! И набросали, и провалили...
Впрочем, эти примеры по отношению к фразе Фейербаха не совсем точны.
Фейербах говорит о вере, об узости истово верующего, а эта дама и этот профессор, думаю, ни в какого Бога не веруют. Просто притворяются и делают под прикрытием веры свои делишки. Одним словом, обыкновенные чмо.
 

Записи на полях 1-го тома Владимира Соловьёва

Соловьёв не встречал «достоверно-законченного злодея» — в конце XIX века. А в наше время, спустя сто лет, злодеями, и именно достоверно законченными, полна матушка Россия. Их воспитал большевистский безбожный режим.

А не революция ли 17-го года развязала в душе человека-пролетария то, что И.Ильин называет изначальным присущим человеку злом и что сегодня привело к торжеству криминалитета? Ведь до революции такого злодейства не было. Вспомним Толстого с его уверением, для наших дней наивным до глупости, что никто никогда не видел человека, мучающего ребёнка.

Почему действительность так безаппеляционно опрокидывает все философские построения?

«Что уважено Богом» — название романа.

«Смысл жизни» вообще, т.е. зачем жизнь дана Земле Богом? Или «смысл жизни моей» — есть разница. Или нет?

Ап. Павел говорит об естественном законе, позволяющем людям «творить добро»; а И.Ильин говорит, что в каждом человеке естественно сидит зло.

Жизнь человека есть природное явление, и, как всякое природное явление, она не может иметь смысла, отличного от смысла жизни природы — с высшей, телеологической стороны. А в жизни природы смысла нет. Смысл вносит в жизнь только человек. Он сам придумал (или выдумывает) его, чтобы оправдать своё пребывание в мире. Ему это необходимо ввиду сознания неизбежности смерти.
Нет, как ни крути, с какой стороны ни подступайся, а ничего не выходит, кроме:
— Смысл жизни отдельного, конкретного человека — в его духовной работе. В том, от чего он получает Наслаждение.

«Удовольствие — это есть нечто дурное». Даже странно, что Соловьёв опускается до такой плоской пошлости.

Почему умственное и эстетическое удовольствие — высшие?
 

И всё-таки что-то есть истинное в моей давнишней молодой мысли о Наслаждении как смысле жизни — при том, что весь вопрос, от чего человек получает Наслаждение.

«Наши поступки сохраняют своё нравственное значение как показатели духовных состояний.
1) Господство над материальной чувственностью,
2) солидарность с живыми существами и
3) внутреннее добровольное подчинение сверхчеловеческому началу — вот вечные, незыблемые основы нравственной жизни человечества».
Как поразительно верно схватил В.Соловьёв основы основ человеческого общежития! А где же здесь Бог? Его нет: и слова «сверхчеловеческое начало» означает нечто другое; скорее, что-то вроде морального закона.

В жизни нет смысла, кем-то данного, привнесённого в неё извне кем-то сильным, высшим — скажем, Богом. В жизни вообще — нет смысла. Каждый в свою жизнь вносит свой смысл. Задача человека — наполнить свою жизнь смыслом; привнести в неё смысл; придать ей смысл. Надо искать смолоду смысл жизни, а не смысл жизни. Жизнь же сама по себе бессмысленна, как и всё в природе. Небессмыслен лишь человек, который и есть себе Бог. Вот он-то, человек, и установит себе самому смысл жизни: больше некому; больше никто за него этого не сделает.
Странно, почему эта простая мысль раньше не приходила в голову.

«Зал истины» — название для рассказа. Миф об Осирисе, который взвешивает (зачем?) души умерших в зале истины.

Розанов, Розанов…

Есть корень жизни, который надо искать. Он так просто не даётся. — Повседневные дела — это ил, мусор, «культурный слой».

Кричит, бия себя в грудь (сегодня, в ХХI веке):
— Я христианин! Я православный!
А спроси его:
— Что это значит? В чём отличие твоё от католика? —
и не ответит.
 

«Сгущение» у Я.Бёме — то же, что и нарушение единообразия etc. у В.В.Розанова. Тут что-то верно схвачено в природе вещей: появление персонального, особенного, личного как отпадение (от Абсолюта?)

Человечество есть один цельный организм со своей психикой; человек есть лишь клетка этого организма; так как же может клетка довлеть по ценности больше всего организма? Человек есть ничтожество, и жизнь его для человечества не имеет никакой цены.

«Европа — кладбище...» etc. Типично русское чванство, Василий Васильевич. Европа — великая труженица...

Все противоречия, причисляемые человеческой душе, из которых выросли религии, имеют корнем своим одно-единственное противоречие природы: неизбежность физической смерти: моей смерти.

Достоевский тонок, мощен и глубок, но теперь, нынче, эта тонкость и глубина мало кому понятна и мало кому нужна.

Тезис о греховности детей за грехи отцов, о врождённом грехе преступности и т.д. — выверт, силлогизм, игра.

Той России, о которой пишет Розанов, нет уже, мы уже не те русские. Но надо любить новую Россию, ту, которую мы имеем сейчас. После коммунизма ей нужна наша любовь. И смысл не в том, чтобы вернуться к той России, милой сердцу и т.д., но невозвратимой, а в том, чтобы идти дальше и вести дальше новую Россию, которая, встряхиваясь, отряхиваясь, тяжело выбирается из болота коммунизма: изначально, сущностно нерусского движения. Дальше — но куда?

Правда и добро первичны, ложь и зло вторичны. Но кто-то сделал зло первым? Откуда оно начало быть. Так же кто-то солгал первым. Что, всё валить на Сатану?

Потеряв единственного сына на войне (или убитым в подъезде бандитами из-за баловства), благодарить за это Бога?! За то именно, что Бог соблаговолил «отметить своим вниманием»?! Увольте, любезный Василий Васильич!

Воспитательность литературы и искусства — типично русская традиция, объясняемая православием с его искренней верой. Искренняя вера — необходимый элемент православия.

В чём суть сегодняшней жизни? «Удары по взору», грохот, яркость, шум; а в сердце ничего нейдёт; сердце современного человека остаётся пусто.

Толстой, как природно, стихийно святой человек, оказался вне иерархии, вне церкви, и ergo, в ночи, в теми.
 

За чтением Бердяева

Марксизм вырос из лютеранства?
 

— высшее (творчество, дух)
Человек — природа (секс, здоровье, инстинкты)
— низшее (стяжательство, деньги)
 

Борьба за деньги есть борьба биологическая. Необходимая бизнесмену черта — страсть к деньгам, готовность за деньги устроить битву. У кого нет этой страсти, тот не бизнесмен.

Чуть-чуть чрезмерно, чуть-чуть перехлёста — и вот в этом-то «чуть-чуть» и явится к вам подлинное ощущение полноты жизни, подлинное переживание её. Пример: глоток холодной воды при жажде. Один хороший глоток утолит жажду. Но — в дополнение к нему хлебните ещё воды, но не сразу проглатывайте её, а подержите во рту, и вспомните при этом, как вы жаждали. И вы почувствуете ещё раз то наслаждение, которое вы получили от первого глотка — и это чувство будет полнее и глубже.

Парадокс — это всегда взгляд в глубину. Выражение Андрея Белого.

Стоит только принять жизненную философию, ставящую превыше всего деньги — и жить в соответствии с этой философией, никому не доверяя в денежных вопросах, станет легче, и вы избавляетесь от многих мучительных проблем.

Иисус Христос продолжает вечно и каждодневно приносить себя в жертву, и это символически отражается в событиях каждодневной жизни каждого человека.

В нас сидит проклятая заноза 17-го года, расколовшая, расщепившая, отравившая наше сознание. 3.II.2000. 15.05.

«Лишь духовный опыт может доказать человеку, что существуют духовные реальности... etc». А зачем Бог всё устроил так, а не иначе? Зачем?

«Жажда божественного...» Не в этом ли тайна творчества?

Удаление от Бога — не в этом ли доминанта истории?
 

«Человек должен изжить свою судьбу». — Невыносима мысль о том, что человек — это всего лишь форма существования высокоорганизованной материи, организм, и ничего более. Без Бога человек всё равно что кусок камня и заслуживает такой же судьбы, т.е. полного небрежения.

Где появляется машина, там кончается культура и начинается цивилизация. Машина с культурой не сопрягается.

Каждый человек чувствует присутствие в своей жизни чего-то абсолютного. Без этого чувства жизнь лишена и смысла, и вкуса.

Отпад от абсолютной жизни трагичен, но этот отпад предопределён, видимо, потому что в истории человеческих жизней нет исключений; отпали все; отсюда всеобщая трагичность человеческих судеб.

«Ответом на эту тоску является откровение Бога в человеке... etc». — Это уже выдумано человеком. Тоска человека по Богу не выдумана, она есть, а ответ Бога на эту тоску — выдумка.

Похоже, человек успокоился и перестал алкать высшего, как в начале XX-го века. Он теперь углубляется в познание физиологии (как избавиться от рака и инфарктов), экономики (как устроить богатое общество) и т.д., но национальное и религиозное начала жизни подспудно бурлят, и человечество ещё ждёт взрыв — общепланетарный, и почище атомного или водородного.
 

За чтением стихов Брюсова

Человек в некотором смысле — ошибка природы. Случайно в некотором клеточном организме возникло сознание, но при этом организму с сознанием не было даровано личное бессмертие, а только бессмертие родовое, видовое. От этого трагизм человеческого существования.

Всё, что бы человек ни делал, он делает вынужденно: строит, разрушает, объявляет войну, политиканствует и проч. — ведь должен же человек что-то делать.
 

Бог — некое сверхсущество, вымышленное человеком для облегчения невыносимости мысли о неизбежной смерти.
 

«История русской философии» Лосского
 

А любят ли Христа верующие в него?
 

Русская философия всё время говорит о «соединении многих»: соборность, община... (Продолжим далее ряд: колхозы, партия...) В основе этого стремления к «соединению многих», стремления чисто русского — православный отказ от себя, реализация принципа любви к ближнему в его самой примитивной и поверхностной форме. «Соборность аскетов» — вот идеал русской общественной формы.

Грехопадение как причину зла нужно изъять из Предания — и тогда всё в религиозном учении христианства станет, наконец, с головы на ноги. Всё будет так, как оно и есть в жизни и как оно не может быть иначе.
 

Почему это, интересно, неверие в таинства означает гибель нравственности? Тем самым признаём, что в основе нравственности лежит нечто непознаваемое. Нет, господа, должно быть так, что нравственность, если она действительно претендует быть действенной, должна основываться на ясных, лёгких для понимания рациональных основаниях. Где мистика, там сомнения, зазор для шатаний в нравственности, там зыбкость. — Поздняя приписка. С удивлением обнаружил в себе остатки рудиментарного сознания позитивиста...

Русская философия: 1 — «соборность», 2 — любовь как основа всего.

«Круглый квадрат» — название для романа о чудесах.

А что было до Бога?
 

Почему следование телу есть грех? Зачем это придумано? Почему дух выше плоти? Почему плоть должна подчиняться духу? Что плохого в следовании запросам тела? Секс — такое же физиологически оправданное и необходимое отправление тела, как и испражнения. Почему испражнение не греховно, а секс греховен?
И всё же в религиозной тяге к духу как к чему-то высшему что-то есть. Порядочный человек стремится уйти от животного в себе.
 

Почему-то без Бога нельзя каяться и жить нравственно.
 

Проблема добра и зла снимается с проблемой свободы, свободы воли и произвола.
 

Л.Толстой слишком хорошо думает о мире и о человеке.
 

Ренан, Жизнь Иисуса

У Ренана Иисус не Бог, а человек, проповедник, учитель нравственности, нечто вроде еврейского Сократа: так же бродяжничал (хотя Сократ не бродяжничал, а прогуливался), так же всех занудно поучал, тыкал в глаза несовершенством, и так же принял мученическую смерть во имя своего учения.
Заметки на форзаце тома Чаадаева

Человек творит себе нравственный закон, не ведая того, что этот закон уже сотворён Богом; человек лишь открывает, откапывает в себе то, что заложено в него Богом и завалено мусором повседневной жизни.
 

История человечества — история борьбы порока и добродетели. Только в разное время под пороком и добродетелью понимались разные вещи.
 

Почему порок всегда так притягателен для масс людей? Почему большинство человечества любит пить весело, предаётся похоти, деньголюбиво? И сколько ни борись с этим моралисты, всё без толку. Большинству без гетер, вина и той особенной свободы, которую дают деньги, и жизнь не в жизнь.

«Последовательный ряд людей — это один человек, пребывающий вечно...» — Сказано хлёстко и было бы верно, если бы не было личной смерти. Личная смерть перечёркивает все умозрительные построения.
 

Читал «Афоризмы» Чаадаева.
Из-за того, что Чаадаев писал по-французски, текст его, переведённый на русский, так и читается как не родной, а переводной. Чужак писал. Переводили переводчики так себе. Словом, как чтение, «Афоризмы» скучны и неинтересны. Ведь многое во впечатлении зависит от интонации и ещё от чего-то, что имеет начало в чувстве, а переводчики этого «чего-то» и не уловили и передать не смогли. Вообще, мне кажется, что Чаадаев стал знаменит оттого, что был гоним — этим Николай I создал ему великолепную рекламу на века. Что, скажите на милость, может дельного сказать для русского сердца, ума и мысли человек, почти ни строчки не написавший по-русски и, очевидно, думавший и мысливший по-французски?

 

Читая Гегеля

Замечательна мысль Гегеля о том, что в христианстве человек являет себя злым от природы!
 

И в наше время игра на религиозном рвении населения, т.е. части населения, плебеев, составляет предмет игрищ политиков. Элита и плебеи. Религия — это, по мнению политиков, политический рычаг управления плебеями.

Задача познания Бога от века должна решаться каждым человеком — независимо от того, как она решена другими ранее.

Мы рождаемся с ощущением тайны внешнего, непонятного нам; из этой тайны возникает религия, вера в нечто, что чудесным образом спасёт нас от смерти; не отсюда ли вера в бессмертие души? Надежды на загробную жизнь?
 

На полях «Оправдания добра» Вл. Соловьёва
 

Народ должен служить Богу, говорит Вл. Соловьёв; народ должен служить коммунистической партии, сказали большевики.

Историософская триада: государственность — гражданственность — духовность. Под духовностью Соловьёв понимает веру в Бога и всё, что ей споспешествует: соборность и проч. Большевики подсунули свою триаду: государственность — гражданственность — партийность. Партийность — та же духовность, только под ней понимается не вера в Бога, а каждение Марксу — Ленину — коммунизму.
 

Как много общих черт у христианства и у марксизма! Для большевиков высшая цель — торжество коммунизма; для христиан — торжество на земле Царства Божия. А о человеке ни слова нет, о его благополучии.
 

Как много лозунгов взято Лениным у славянофилов, у христиан и проч.! Напр., об особом от Запада пути России; о гниении Запада; о великой миссии России, всемирной спасительницы человечества; даже «братолюбивая сущность православия» превратилась у Ленина в пролетарский интернационализм. Господа, Ленин не был оригинальным политическим мыслителем, все мысли слямзил у других! Может быть, оригинальность и — даже больше, политическая и человеческая мудрость его — состоит в том, что он понял, что уже всё выдумано правильное, и нечего новый огород городить, а просто в старые проверенные временем мехи влить новое пролетарско-большевистское вино — и успех обеспечен. Своеобразная экономичность мышления. А что? Приёмчик оправдал себя. Только вместо благородного вина самогонки бухнул.
 

«...верить в её великое будущее...» и etc. — Так с этой верой в великое будущее, начиная с Петра, и живёт Россия. А в настоящем вот уже триста с лишним лет — ничего, кроме неуклюжести, гадости, вторичности, слабости мысли и хозяйства. И победа над Европой в лице Наполеона и Гитлера ничего не меняет в положении России в мире. — Ну почему так, Господи?! За что?
 

«Корень зла» — название для рассказа.

Интересна мысль Вл. Соловьёва о вежливости как всеобщем элементе культуры. Он замечает, что вежливость необходима и в отношениях между классами, сословиями и проч. В самом деле, договор между работодателями и работобрателями, учитывающий все интересы сторон и государства, не есть ли выражение межсословной вежливости? И революций тогда не надо.

Добро и зло в жизни человека к проблеме смерти — в силу неизбежности последней — никак не касается. Не имеет никакого отношения! Это — две непересекающиеся параллели. Проблема добра и зла — это чисто моральная проблема совести человека, и её надо решать независимо от проблемы смерти и отношения к ней.
Смертен ты или вечен — а будь любезен, делай людям добро. Только этим ты оправдаешь своё существование. А не только верой в Христа и не только молитвами. Перед совестью своей прежде всего ответишь на смертном одре и на этом свете, а перед Иисусом Христом — лишь на том свете.
 

Соловьёв говорит о «сознанном смысле жизни», подразумевая, что смысл жизни задан человеку свыше: Богом.
 

Читая Фихте, “О назначении учёного”

А вообще-то интересно, откуда в русских (как ни в какой другой нации на Земле) это задирание носа перед Западом? Запад — великий труженик, путём бесчисленных проб и поисков путей, тяжких ошибок, упорнейшего многовекового труда создал величайшую западную цивилизацию, которая стоит себе, как скала, несмотря на убедительные и многочисленные доказательства близящегося краха Запада, пророчества его крушения, заката, загнивания etc. Почему же мы, русские, так задираем перед Западом нос — мы, которые никак, вот уже на протяжении нескольких веков, не выкарабкаемся из болота общественной нищеты, общественного неустройства, социальной второсортности нашей жизни? Странно.
 

Примечательно, что все утописты, начиная с Платона, помещали свои идеальные государства на совершенно изолированные острова: Кампанелла, Кабэ, Мор и др.; и Фихте тоже. Марксисты в России осуществили эту изолированность на практике железным занавесом. Разумеется, коммуняцкая утопия рухнула, как и было ей предназначено.
Видимо, есть некий закон природы, состоящий в том, что изолированное государство не может быть самодостаточным.
 

Бог мой, свой знаменитый тезис, преподнесённый нам коммунистической пропагандой как великое открытие и т.п. — о неизбежности отмирания государства — Ленин позаимствовал у Фихте! У Фихте, которого он так поносил и топтал в «Материализме и эмпириокритицизме»! У Фихте это написано чёрным по белому; и Ленин это повторяет, и без всяких ссылок! Интересно, сколько ещё идей он понатаскал у Шеллинга, Фихте, Гегеля, Ницше, Шопенгауэра — у всех тех, кого так мало и неохотно издавали в советские времена?
 

Мудрецы Запада, философствуя, изобретали различные модели общественного устройства; но Запад не торопился внедрять их в жизнь, а, присматриваясь, осторожненько, по миллиметру, двигался к лучшей жизни. (Когда же дёргался в нетерпении и начинал что-то внедрять, сразу поднималась буча, и лились реки крови; примеры — Великая французская революция и Третий рейх.) Только русские дураки, оболваненные жуликом и проходимцем Лениным и кучкой его бандитов, ринулись в омут с головой и погубили государственность и страну, которую они же выпестовывали веками. (Даже Гитлер не смог погубить классическую Германию, которая после его потрясений всё же оставалась Германией, пока не пришли американцы и не укатали катком своей американизации германскую культуру).

С удивлением обнаруживаю, что Фихте — это скучный проповедник какой-то наивной и пошлой коммуны. Совершенствование с целью достижения равенства! Ничего себе идеал! Спасибо, г-н Фихте, проходили уже...
 

Читая Галковского

Розанов собирал «Опавшие листья»; Галковский же бережно выращивает каждый листочек на каждой веточке своей мысли, и получается дерево. Кстати, «Бесконечный тупик» — это прекрасная метафора для описания дерева (как и для описания жизни).
 

У литературы как ветви искусства, вернее, культуры, много задач, и развлекать человека в минуты досуга — тоже одна из её задач. Но подлинная задача литературы всё же — это обнаружение тайны бытия, которая вершит судьбы мира, выщелушивания этой тайны на свет из-под мусора быта.

Читая Марка Аврелия

Человек привыкает к своим вещам: к пиджаку, к ботинкам, к книгам и т.п.; они для него кажутся одушевлёнными; т.е. он их одушевляет, т.е. наделяет их душой, т.е. стремится сделать их подобными себе, т.е. стремится объединить их с собой в одно целое. Почему? Потому что человек есть часть всеобщего целого и, как эта часть, стремится преодолеть отчуждение между собою и вещным миром.
 

Революционеры — это подстрекатели, науськиватели; политические руководители революции — те же подстрекатели, только с политической ловкостью и соответствующими целями.

Смысл жизни. У человека как части человечества смысл жизни заключён в том, чтобы отдать себя на благо и т.д.; но у человека как такового такой и вообще положительной цели и смысла жизни нет и быть не может: какое ему дело до человечества, если он, лично он, обязательно умрёт? Нет дела; поэтому человек придумывает себе занятие, чтобы заполнить пустоту, чтобы занять себя; освоив одно, он переходит к другому, и т.д. — скучно ведь всю жизнь заниматься одним и тем же и делать одно и то же — пахать скушно, давай придумаю и поставлю машину, пущай она пашет, коль всё равно земля должна быть пахана, и пр.; отсюда — роковая, трагическая неизбежность и «объективность» так называемого прогресса.

Переделать мир! — Дерзкая, надменная, убогая в своей надменности цель. В основе её — пошлая и плоская мысль, что если мир несовершенен (а он, очевидно, несовершенен, ибо несовершенен человек), то давай сделаем его совершенным, т.е. разрушим существующий порядок, а на его место воздвигнем другой; будет ли этот другой порядок лучше, неизвестно; но тот факт, что эта перестановка потребует моря крови, насилий, убийств миллионов людей — уже одна эта мысль должна была бы остановить подстрекателей. Но не остановила. Так что это были за люди, переделыватели мира?! Выросшие из новых людей XIX века, из Чернышевского, Добролюбова, Белинского, Некрасова — и из осмеивателя Гоголя, да-да, господа, из Гоголя...
 

Свобода слова и действий — как это прекрасно, просто и понятно! Но стоит добавить крошечное: «чтобы они (т.е. слова и действия) не вредили другим людям» — и из этого добавления, и вправду необходимого и неизбежного, вырастают все неразрешённые проблемы и парадоксы этики.

“Взорванный бык”... Эта запись оставлена мной на полях книги непояснённой, и сейчас я уже забыл, что она означает. Бродит в голове смутное воспоминание о происшествии, как где-то кто-то когда-то и зачем-то взорвал живого быка, но забыл: то ли прочёл об этом где-то, то ли рассказал кто-то. Так и осталась на полях Марка Аврелия эта чудовищная запись.
 

Политика неизбежно равнодушна к человеку, иначе ни один политик не смог бы принять и осуществить ни одно политическое решение. Тезис, что она должна руководствоваться благом большинства, безнравственен. А другой руководящей цели у политика быть не может; поэтому заблуждение, что человечество идёт вперёд. Этот путь вперёд устлан трупами. Так называемая западная цивилизация (ergo, и наша, ведь мы так стремимся быть европейцами) зиждется на трупах. Восточные — и китайская, и японская, и исламитская — тоже. Поэтому впереди нет ничего, кроме конца света.

В человеке сосуществуют два гения: добрый гений и злой. Счастье — это когда тебе удаётся жить согласно с устремлениями твоего доброго гения.

«Лекции по русской литературе» Набокова

В лекции о Гоголе Набоков говорит о детстве Гоголя, о задушенной им и закопанной в землю кошке, о неопрятности его, о страхе перед адом и чёртом, об истеричности и ненормальности его матери и т.д.; приводится ужасающая своей ясной клиникой цитата из «Невского проспекта»; рассказывается о внезапном отъезде его за границу и приводится целиком письмо Гоголя матери, объясняющая причину этого в высшей степени нелогичного поступка, и проч. Все эти детали, вкупе с известными мне деталями его последних дней, внушили мне уверенность в том, что Гоголь был тяжело больным человеком. Набоков пишет, что бедного Гоголя никто не лечил в течение всех его мучительных 43 лет жизни; напротив, о. Матвей добавлял мук, разжигал психопатическое состояние его.
 

“Тризна” Е.Лебедева

Общество разделено на слои, страты, и внутри каждого страта идёт своя жизнь, бушуют свои страсти (для другого страта чуждые и даже, м.б., непонятные), мучают свои, внутристратовые, проблемы. Глобализм и демократия сближают страты, он при этом сближении человек странным образом теряет себя, свои основания... Он перестаёт быть человеком страта, он становится человеком как бы всего мира, всего сообщества — но легче ли ему от этого жить, комфортнее ли, яснее ли делается его жизнь, чище ли? Если в своём страте он может сконструировать свой мирок, покойный и уютный, согласно уставу и традициям своего страта, к которым он привык и которые органичны ему — то вопрос, может ли он этого достигнуть в океане целого мира, найти в нём свой островок?
Ибо мир — это существо, которое внимает человеку или глухо к нему.
 

Радищев: только умение «соучаствовать» в другом человеке делает человека человеком.
 

Проблема отзыва, отзывчивости, сострадания — ключевая проблема русской литературы.
 

Существует ли украинская, например, литература? Нет; потому что она питается мелким, в общемировом, общечеловеческим смысле несущественным: как обособиться от русского, как унизить русское, как заявить о себе как об особенном, самодостаточном, самостоятельном etc. Поэтому она никогда не породит ни Толстого, ни Достоевского, ни Блока, ни Пушкина. И никому она, эта «литература», не нужна. А ведь как ясно: убери ты с глаз, с души этот морок антирусскости, — и моментально в душе украинского писателя появится пространство для подлинно нужного каждому человеку. Прекрасен, например, роман Яворивского в журнале «Москва», где ничего нет антирусского — и эту прозу можно читать.
 

Безответственность — качество раба, для нормального человека противоестественное. Многие освобождённые крепостные оставались в прежнем служении у своих хозяев именно потому, что у них выработалась рабская психология, и мысль о самостоятельной, т.е. ответственной, жизни была им невыносима, непредставима и пугала. Люди, рвавшиеся к делу, т.е. желавшие ответственности за свою судьбу, всегда рвались и рвутся вон из рабского состояния. Рабство, кстати, есть и сейчас, только в иной, завуалированной форме.
 

Суть современного массового искусства — обслуживание нетребовательного вкуса толпы. Торгаши от культуры всегда считают мнение толпы верховным судией всех литературных дел.
 

Идеал писателя, к которому должен стремиться каждый пишущий художественную прозу — это идеал мирной, домашней, трудовой, богобоязненной и любовной жизни, которая даётся (или достаётся) главному герою через Преодоление и как конечная награда за Преодоление. Таков порядок вещей в нашем тварном мире; по-другому не бывает в жизни; таков закон человеческого бытия. И честный писатель, единственная цель которого — извлечение Истины из-под мусора повседневности — должен этому глубочайшему закону следовать и соответствовать. Иначе выйдет из-под его пера ложь; иначе нет жизни, нет живой теплоты, нет Царствия Божьего внутри нас.
Художественное следование этому закону — дело тонкое, и все эстетические поиски серьёзных художников слова посвящены этому. Пресловутый американский happy end — лобовое осуществление этого закона, и, как всякое движение «в лоб», есть примитив и исполнено пошлости. На этой пошлости выросла и держится американская нация, американский менталитет.
 

Большевики отрицали Отечество, само понятие Родины, заменив его Интернационалом — пока Гитлер им не ввалил в июне 41-го. Где был этот Интернационал, когда Россию били?
Сейчас опять возрождается старая идея в новой упаковке — «общечеловеческие ценности», «права человека», «глобализм» и прочая чепуха. Враги человечества ядоточиво пытаются истончить самое коренное, самое вкоренённое, самое живо-тёплое чувство любого нормального человека — чувство национальной принадлежности. У кого есть сознание себя как единицы своей нации, сознание принадлежности себя к своей нации — есть и вкус к народной традиции своей нации, традиции, взращённой не случайным произволом людей, а Божьим соизволением и попечением. А коли есть в душе у человека понимание божественной природы народной традиции и высокой необходимости следовать ей в своей жизни — человек такой никогда не погибнет духовно. И страна, гражданином которой он является и на благо которой он трудится, пребудет вечно, на посрамление своих врагов.
 

За чтением прозы Чулкова, «Слепые» и проч.

У многих прозаиков так наз. Серебряного века заметно влияние Леонида Андреева — в интонации, в построении фраз и проч. Напр., вот фраза Чулкова: «В те дни пил вино он». Почему не написать по-человечески: «В те дни он пил вино»? Поразительно другая интонация; и вот в такой интонации, надо сказать, заразительной, писал Леонид Андреев. И ему подражали слабые прозаики Зинаида Гиппиус, Чулков, Зиновьева-Аннибал (её повесть «Тридцать три урода»). Сдаётся, что и гениальный «Петербург» написан в тон (не в подражание, но в тон подражательный) Леониду Андрееву; и «Песнь о Соколе» и «Песнь о Буревестнике» Горького с его интонацией — оттуда же. Поэтому всеми презираемый и преследуемый насмешками Боборыкин мне представляется более искусным писателем, чем Белый, Гиппиус и проч. И Гейнце, вовсе уж четырёхразрядный писатель, по технике стоит выше их. И Мордовцев. Из «серебряновековцев» Мережковский и Чириков писали очень добротную по технике прозу. Роман Вячеслава Иванова о Светомире-царевиче тоже имеет что-то подражательное, хотя там, конечно, была стилизация под русскую старину. То, что эта стилизация не может считаться достижением его литературного гения, подтверждается тем, что его последняя женщина, Ольга Шор, что ли, или как-то так, после смерти Иванова сама закончила этот роман, и стилистика ей удалась не хуже чем Иванову. И не отличишь сразу. —
Но «Серебряный голубь» Белого гениален.
 

«Записки об отце» Лидии Ивановой

Коммунистам все эти философы и культурные деятели, которых они вышвырнули в первой половине 20-х годов, были попросту не нужны. Принципиальное отрицание культуры, набранной Россией! — вот позиция. Поразительное ослепление! «Гениальный» Ленин не понял, что в этом отрицании уже зародилось отрицание и революции, и коммунистической доктрины, и проч. И дело вовсе не в том, что этих философов и прочую культурную публику надо было прикормить; а дело в том, что сама природа вещей отрицала коммунизм; и этих философов, как ребят умных, следовало оставить в России, чтобы органичное, обусловленное природой вещей отрицание коммунизма направить по нужной коммунякам стезе... Прагматизма не хватило.
 

Нам всем — всем: деятелям, народу, всем вместе и каждому в отдельности — не хватает высокой культуры. От этого, может быть, все наши беды. Не только России беды, но и всего человечества.
 

Литература обмельчала нынче, потому что жизнь обмельчала, человек обмельчал (вследствие торжества позитивизма). Сейчас никому не придёт в голову «болеть», «страдать» по Боге, по истине, лезть из-за этого в драку, всходить на эшафот тем более; сейчас страсти всё больше из-за денег, удовольствий, квартир, дач, машин, любовниц... Истина, Бог — никого не интересует. Появись сейчас Достоевский — его бы даже печатать не стали; заорали бы на него: «Что за херню ты принёс?! Пшёл вон!»
 

Трагедия человека в том, что ему нужен Бог, а Бога в природе как бы не существует. Увы! Поэтому человек ищет Бога всюду, ищет Его в себе, выдумывает, сочиняет, и в эту выдумку начинает верить, и верить горячо, ибо ему очень нужен Бог, Небесный Отец!. А Его нет, нет, нет... И в жизни творится тем временем чёрт-те что... И пустота в жизни без Бога образуется такая, что впору сойти с ума. И не все выдерживают.
 

Чтение мемуаров Мариэтты Шагинян.

Разумная и хитрая женщина, нашедшая местечко нехолодное при корыте в коммуно-большевистской конюшне. Всё время своей жизни — и до, и после 17-го года — она постоянно ездила на Запад, лечилась то в Париже, то в Берлине, то в Болгарии, объездила, наверное, всю Европу, не нуждаясь в деньгах, не будучи членом партии (?!) — как и Федин, кстати — ни в каких разрешениях на визы и проч. В КГБ, что ли, сотрудничала? В самом деле, не «Гидроцентралью» же и не «Месс-Мендом», не «Семьёй Ульяновых» она получила у Сталина и позднейших вождей безграничное согласие на бесконтрольное болтанье по капиталистическим заграницам — при этом свободно владея немецким и французским! Всё ложь, всё ложь, всё какая-то искривлённость, какая-то полуправда. И издавалась безгранично и обильно. Сказочная судьба! Сказочная — при всём её несомненном таланте и подлинной образованности.
По сути дела, она вышла из Серебряного века. С ней возились Гиппиус и Мережковский, она близко зналась с Андреем Белым и проч. Я её помню, я видел её в ЦДЛ, в сводчатом буфете (там сейчас буржуазная, коммерческая половина Клуба). Она была совсем уже старушка, совсем почти слепая. Дело было после моего первого прочтения «Человека и времени» — прочтения, после которого в моей неподготовленной голове мало что осталось. Она поздоровалась со мной, когда я проходил мимо её столика (она пила кофе) — Бог её знает, почему она именно меня выделила из снующей толпы, скорее всего, просто сослепу. Наверное, при желании я мог бы подойти к ней и поцеловать ей руку, как это принято у писателей. Приложиться к руке, которую целовали Мережковский, Рахманинов, Андрей Белый... Только этим, в сущности, и была бы мне интересна Мариэтта Шагинян — живой осколок Серебряного века, додрейфовавший до наших дней. Как писательница, она мне была мила «Человеком и временем» и ещё книгой о Мысливечеке, которая меня когда-то восхитила.
 

Есть какие-то удивительные явления в мире — я даже не знаю, как их назвать: отражения, знамения... Не знаю. Речь вот о чём.
Только вчера у меня дошли руки до трактата Баньяна (Bunyan), и я перевёл первые страницы его «Странствований пилигрима» (The Pilgrim’s Progresses); как вдруг — читаю у Мариэтты Шагинян отрывок из Пушкина, которым она иллюстрирует какую-то свою мысль. Читаю отрывок — и чую: что-то знакомое, читанное не далее как час назад! — И через полстраницы М.Ш. пишет, что этот стих Пушкин написал... тотчас по прочтении Беньяна (так тогда писали по-русски Bunyan), что это — его вольный стихотворный перевод места из трактата Джона Беньяна! Как вот это вот совпадение — не только во времени! не только во времени! — объяснить?! Ведь четверо сошлось в одной точке — Баньян, Пушкин, М.Ш. и я! Просто «так вот сошлось»? Кто меня дёрнул именно в это утро сесть за перевод? Или есть мне в этом некий перст указующий, и мне надо разгадать смысл его указа?
А трактат-то на русский язык в наше-то время не переводился...
 

Да будут благословенны те святые часы и дни, когда я, послав к чёрту лекции в дурацком Горном институте (никакой он не дурацкий, институт тут ни при чём, просто я принадлежал не ему), целые дни напролёт просиживал в Ленинской библиотеке за чтением. Чего я там только не прочёл! Одно перечисление имён авторов заняло бы несколько страниц. От восьмитомника В.Соловьёва до писем Ван-Гога (узнал об их существовании из «Иностранной литературы», прочтя роман Макса Фриша «Homo Faber»). Савонаролу читал, Джордано Бруно, Локка, Дидро, Юма. Помню, что читал, мало что понимая, «Кор Арденс» Вяч.Иванова, запоем читал и прочёл всего изданного Брюсова, и его «Огненного ангела», который тогда не издавался; один трактат Брюсова под заглавием «Об искусстве» я переписал от руки весь. Он у меня где-то здесь, на даче, до сих пор валяется — со следом поржавевшей скрепки на первой странице. Двухтомники Локка и Юма впоследствии прошли через мою библиотеку, чтобы сгинуть где-то в Москве, будучи проданными в тяжёлую минуту безденежья. Пастернак, Бодлер (в переводе Эллиса)... Это — лишь капля из прочитанного. Сейчас мало что вспоминается. На то лихорадочное, запойное чтение было убито непрерывных два месяца, если меня не обманывает память. Потом, когда меня передавили, и я, как блудный сын, вернулся к брошенным лекциям в институт, я продолжал при любом мало-мальски свободном промежутке времени погружаться в Ленинку. Увы, как мало, кажется, я вынес оттуда — при таких громадных затратах труда! (Ибо я трудился, воистину работал, до адской усталости, до серого мельтешения в глазах, до дрожи в коленях, когда вечером, в десятом часу, в числе последних, выгоняемых уже, читателей, получал в подвале-раздевалке своё пальтишко и по мраморной винтовой лестнице выбирался наверх, на свет Божий, в эту невозможную, любимую мной тогда неистово Москву!) Да, я, наверное, неправильно читал. Об умении читать пишет совершенно справедливо Мариэтта Шагинян. Я же читал просто, глотая, практически без выписок, без обдумывания прочитанного, словно в погреб всё складывая. От тех лет, полных неистового труда, во мне осталось мало конкретного знания, я получил лишь ориентировку в мире литературы и искусства. Отсутствие планомерного «университетского» образования, отсутствие общения и учёбы у «профессоров и академиков» оставило и по сей день зияющие и, наверное, уже неустранимые дыры. Напр., сейчас вот, за кофе, читая «Манон Леско» впервые, я что-то прочёл о комментариях к четвёртой книге «Энеиды», о любви Дидоны. В «Манон Леско» об этом говорится мимоходом, как о само собой разумеющемся, как о том, о чём не может быть не известно культурному читателю 18-го века. И я подумал: мало того, что я знаменитую «Манон Леско» до сих пор не читал, я и «Энеиду» не читал. И ничего не знаю о проблемах 4-ой песни. «Манон-то Леско» я прочту, Бог даст; а «Энеиду»?
 

Вчера до ½12-то читал М.Ш. Старушка презирала Розанова, совершенно, в своей интеллигентско-чистоплюйской трезвости, не поняла Василья Васильича. — То, что она пишет об атмосфере Серебряного века, подтверждает мои догадки о грязи Серебряного века. Грязь Серебряного века! М.Ш. намекает, что Философов и Мережковский были в гейской связи; что Философов перешёл к Мережковскому от Дягилева. Они были бисексуалами, ибо Гиппиус в дневнике пишет о своём романе с Философовым. Все перетрахались друг с другом наперекрёст, эти новые христиане! Более того, этот сдвиг в морали не ощущался сдвигом, а был нормой — нормой, которой хотел бы следовать даже Розанов, трезвейший из трезвых, зорчайший из зорких и умнейший из умных тогдашних!
И до чего же мелки и жалки восторги этой неглупой вроде бы женщины, М.Ш., когда она с прихлёбом, с одышкой восторга пишет о Ленине! Так притворяться невозможно; это не дежурные посылы в цензуру, как в 70-е годы было принято (в любой статье — 10 ссылок на Маркса и Энгельса, 20 ссылок на Ленина). Она ведь написала, насколько мне известно, несколько книжек о Ленине, целую Лениниану — «Семья Ульяновых», «4 урока у Ленина» (или автор последнего — Катаев? Нет, у него что-то про Лонжюмо какое-то). Неискренне нельзя так писать, собирать годы материалы, ходить по адресам, где он жил... Так можно писать только об обожаемом. Мерзко всё это. Лучшие, самые умные и талантливые, самые образованные советские писатели оскверняли своё перо книгами, пьесами, поэмами и проч. о Ленине и Сталине. Вот это — позорное пятно на теле русской литературы. Шолохов, например, художественных произведений о них не писал, сумел же увернуться! Потому от всей советской литературы останется в веках только «Тихий Дон». А остальные все сгинут. Уже, считай, сгинули. Никто, кроме специалистов-литературоведов, не будет уже читать ни Мариэтты Шагинян, ни Катаева, ни Маяковского, ни Тихонова с Асеевым, не говоря уж о Бабаевском, Вершигоре, Бубеннове, Крутилине, Кочетове, Пермитине. Уже и Паустовского забывают.

Как уничижительно М.Ш. пишет о Розанове! Вот что значит советская, пропитанная нерусским большевизмом писательница. Безмозглый атеизм — атеизм нутряной, настоянный на ненависти к религии, т.е. внушённый, вшёптанный дьяволом, лишил её... и т.д. Ни о ком больше в своих толстенных мемуарах не пишет она с такой страстью и негодованием — ни о ком! Только о несчастном Розанове. Значит, только он — и вот уж подлинно! — задел её тогда. Что-то было связано у неё с ним в душе. Ото всех она себя отдаляет и отделяет, — а Розанова ненавидит и клеймит, как человека, нанесшего ей личную обиду. Чем-то своим истинным он прикоснулся к её истинному — возможно, опрокинул, опроверг какие-то её дорогие ей мысли, выхваченные ею тогда в её сидении в библиотеке.
 

Дочёл «Человек и время». Мариэтта Шагинян, несомненно, тётечка умная, талантливая на писание, трудолюбивая, образованная, как дай Бог всякому русскому писателю. При других обстоятельствах — напр., стань она эмигранткой в 22-м году — она была бы литературной звездой поярче Гиппиус. Это был бы уровень между Буниным и Алдановым, т.е. почти классик. Но — бедствовала бы, конечно; хотя кто её знает, при её связях и знании языков и при поддержке диаспоры своей (и эмигрантской, и денежной армянской) она, глядишь, и Нобелевскую премию отхватила бы; т.е. на Западе она бы стала, конечно, из пишущих дам фигурой №1; и при благоприятном раскладе (любовница Рахманинова опять же) могла бы на премию всерьёз претендовать. В СССР она как сыр в масле каталась, бед никаких не ведала, на Запад как в соседний уезд ездила — а писала хренотень вроде «Гидроцентрали», наваляла Лениниану, от души, искренне восхищаясь Лениным; а впрочем, м.б., и притворялась. Но вот — сгинул СССР, сгинул весь sovetique — и что такое великая писательница, лауреат и т.д. Мариэтта Шагинян, со всеми её 8-томниками, собраниями сочинений, Ленинианой, пошлым «Месс-Мендом» и проч.? А ничего! Её нет! Столько труда — и впустую! Как жаль, как жаль; на что затрачена жизнь, талант, трудолюбие, образование?! Неужто она не знала, кто оплатил революции 1905 года (из Америки Яшка Шиф, беглый русский еврей) и 1917 года (германский генштаб и Парвус)? Кто Ленину, за что и на что деньги давал? Знала, конечно; но предала вскормившую её страну. И канула в небытие, столько написав! 8 томов пустоты, десятки книг лжи, дешёвой агитки; зато — деньги кучами, хорошее питание, лечение на Западе. Здоровье сохранила до 90 лет...
Какой-то счастливый цинизм.