У стены храма ремонтные леса. Полиэтиленовый навес над столом реставраторов.

Юра исполняет «ката» с палкой или нунчаками. Уходит.

1. В х о д я т О т е ц и Д о ч ь.

Отец: Возьми платок. Вот ты и побывала на могилке бабушки. Видишь: ухаживают. Всё чисто, прибрано. Даже оградка. Любили они её все… Любили.

Дочь: А я всё равно её помню.

Отец: Она приезжала – тебе два года было. Как ты её помнишь?

Это храм Архангела Михаила. Обычно такие вот, михайловские, ставили по обетованию: когда случался повальный мор – ну, чума или холера – народ на соборной молитве решал строить церковь за один день. Собирались миром и ставили стены, крыли свод и начинали служить. После этого мор прекращался.

Дочь: Всегда?

Отец: Всегда, если служили каждый день. Потом уже, конечно, остальное помаленьку доводили – полы, купол, роспись.

2. О т е ц, Д о ч ь, И в а н о в.

Иванов: И иконостас.

Отец: Александр?! Вы?! Вы? Не может быть!

Иванов: Может, Владимир, может! Ещё как! Бывает должным случаться. (Обнимаются и целуются). А я слышу – кто-то экскурсию проводит на моём объекте. Выглядываю, и глазам не верю: вот так встреча!

Отец: Настя! Это тот самый, знаменитый – нет, не так выразился! – тот самый легендарный московский реставратор Александр Николаевич Иванов. Я про него тебе столько рассказывал.

Иванов: И, интересно, о чём же именно было поведано?

Дочь: Конечно же о привидениях. Как вы моего папу учили с ними обращаться.

Иванов: О! Самым жестоким образом. Только крестом, огнём и мечом.

Отец: Вот ты только о чём запомнила. А остальное?

Иванов: Да, что же ещё? Как мы клады с рамочками искали?

Дочь: И это тоже.

Иванов: Тогда портрет полон. Добавить что-либо трудно, разве только – ночные чаепития?

Отец: Это было чудесно. Какая компания тогда в Харькове собралась! Споры, стихи, мистификации. Самые необыкновенные судьбы, истории, легенды. Кто-то ещё у вас есть в поле зрения?

Иванов: Да, нужно сказать, что постоянно кто-то да появляется. Люди ведь не зря встречаются, знакомятся. И дружба, и вражда – всё для нас, для нашего спасения устраивается.

Отец: Помню-помню: и болезни тоже. Нет, удивительная всё же это вещь – судьба! Такая встреча – и где! Я же столько раз пытался вас в Москве застать, и никак.

Иванов: Случай хранился на сегодня.

Отец: И к чему бы это?

Иванов: Узнаем, всё скоро узнаем. Может – чаю отпить? Мы разом самовар раздуем.

Дочь: Самовар? Настоящий?

Иванов: А то! С медалью от парижской выставки девятисотого года. Не считая наград нижегородских и московских.

Отец: Вы здесь давно?

Иванов: С начала сезона. (В сторону). Юра! Юра! У нас гости. Самовар просят!

Отец: Ну, уж, «просят»! Да нас дядя так укормил, да? Думал – всё, помру.

Иванов: Чай – не еда, а средство общения. К столу!

Отец: Нет, правда, ну какая же удивительная это штука – судьба! Здесь, сейчас! Каким ветром вас сюда занесло-то? Эта ж кочка вам явно не по масштабу?

Иванов: А вы сами здесь зачем?

Отец: Я-то? По воле звёзд: я же здесь родился. И вырос.

Иванов: Так-так-так! Вот оно что, вот оно как интересно начинается. Так мы же вашу родословную по Требной книге сегодня и поднимем! Кто когда и кого родил, на ком женил, от чего потом помер. Вам же это очень интересно, милая леди? Всё выпишем, лет на двести, по крайней мере.

Дочь: А папа говорил, что мы безпородные.

Иванов: Как так? Мы все от Адама произошли. Вас, надеюсь, уже не учат, что от обезьяны? Рухнула теорьица без доказательств? Не нашли переходного звена от обезьяны к человеку? А наоборот – сколько пожелаете! Оглядываться страшно.

Отец: Найти-то не нашли, но всё равно учат. В школе идеология в принципе не меняется. Так как же вас сюда занесло?

Иванов: А я по тайному зову: храм-то, действительно, восемнашка, да и то конца века. И перестраивался неоднократно. Казалось бы – что тут за интерес? Но! Но, на западной стене, вон там, где уже в двадцатом веке пристроили эту несуразную колокольню, под осыпавшейся штукатуркой вдруг открылся фрагмент первоначальной росписи. И вот он-то меня сюда и приманил.

Дочь: А посмотреть можно?

Иванов: Как только баба Степанида подойдёт. Уплелась куда-то и оба ключа прихватила. Якобы случайно. Старуха, стоит отметить, – чудо! Вредная! Я таких подозрительных с советских времён не встречал. Бдит! Глаз с нас не спускает. Особенно, когда отца Олега нет. Мне даже по ночам видится, как её зрачки из темноты горят. До рассвета не смаргивают.

Отец: Так что ж тут такого интересного, что смогло великого мастера в наши веси и хляби занести?

Иванов: Это всё для встречи с вами было заготовлено! Но, правда, кроме сего, интерес мой оказался вот в чём: на западной стене, милая барышня, пишется обычно Конец света и Страшный суд. Все те ужасы, что в Апокалипсисе нам предписаны. Не читали? Что за пробел в образовании! Ай-ай-ай! Сегодня же! И обязательно на ночь. А иначе как же вы свои ужастики смотрите? Наверное, и половины не понимаете. Или ещё хуже – запоминаете так, как потусторонний мир адепты того же потустороннего мира вам трактуют. Поглядел я: вампиры у них там добрые, а ангелы злые. Сатана всегда рядом, а Бога нет. Так? Так! Но вернёмся к нашему-вашему храму. Церковь, действительно построена по обетованию во время холеры. В один день. И десять лет достраивалась. Это совершенно в нашей русской природе: как только непосредственная опасность миновала, так и всё с горяча обещанное может потерпеть. Но строилось крепко. И дорого. Ибо должен вам доложить, что покровительствовал постройке и благоустройству храма знаменитый князь Михайло Симеонович Черничевский.

Дочь: Чем знаменитый?

Иванов: Тем, что личному приказу последней императрицы закончил свою жизнь в подвалах Соловков, обвинённый в ереси, колдовстве и чернокнижии. Но, так и не раскаявшийся. Это был один из предвозвестников русского масонства. Родись он чуть позже, при Павле б всё бы для него по иному сложилось. Наверняка стал бы князь наипервейшей персоной нашего государства. Христоненавистник страстный был.

Дочь: А как же он, такой-сякой, храму помогал?

Иванов: Сие село ему принадлежала. Это сейчас оно почти вымерло, а тогда здесь большой торг проходил, ярмарка на тысячи людей. Что князь? Дело и тёмное, и достаточно ясное. Раздвоение личности: случается, что живёт человек днём и не знает, что сам же ночью творит. Даже не догадывается. А всё – луна и сновидения. И потом, неужели ты думаешь, что на церковь только чистые люди жертвуют? Да откуда же у них, у чистых, деньги? Особенно сегодня.

Однако, вернёмся. Когда мне в Москве ребята показали фотографии, я глазам не поверил! По указаниям князя, на западной стене храма было написано, с очень интересными апокрифическими подробностями, житие антихриста. То есть, прямо в подражание и пародию иконным клеймам, здесь прописано полное повествование о рождении, взрослении, лжечудесах и так – до конечного объединения всех народов. Объединения против войн и голода, и во имя общечеловеческих ценностей.

Отец: Да, Александр, я помню: вы же всегда увлекались всем, что как-то связанно с апокалипсисом.

Иванов: «Увлекался». Какое же вы, однако, обидное словечко выбрали. Нет, не увлекался, а жил, живу! Это, пожалуй, единственное, что меня занимает по-настоящему под этим небом.

Дочь: А под иным?

Иванов: Спасение души. Юра! Да что там?

3. О т е ц, Д о ч ь, И в а н о в. Ю р а в ы н о с и т с а м о в а р.

Юра: Здравствуйте!

Отец: День добрый! Ох, какая красота! Как золотой.

Дочь: Здравствуйте. Он горячий?

Юра: Да. Осторожнее. Александр Николаевич, у нас кроме сушек – ничего.

Иванов: Авось не осудят. Знакомьтесь: это мой техник-реставратор Юра. А это бывший наш соратник…

Отец: Владимир Петрович.

Иванов: И его дочь…

Дочь: Настя.

Юра: Александр Николаевич, вы сидите, беседуйте. Я сам разолью.

Иванов: Спасибо. Думаю, мы за неделю записи раскроем. Потом Юра стенку закрепит, пока я отъеду. А к осени вернусь и сам всё заштопаю. Тогда-то вся картинка окончательно и прояснится.

Отец: Так вы те места, где это житие и Конец света, пока не до конца раскрыли?

Иванов: Пока нет.

Дочь: Интересно, что же там будет? Неужели всё про нас?

Иванов: Конец света? Про нас. И про вас. А тебе папа разве не рассказывал?

Дочь: Так то он. Мама так его и называет6 «сказочник».

Иванов: Ах, так! Ну тут совсем другое дело – масоны! Да ещё особой чёрной веточки. Какая же девушка устоит?

Дочь: Никакая!

Отец: А я вот выпорю!

Дочь: Сам же говорил: после всегда поздно.

4. Т е ж е. Р о б к о в х о д и т С в е т а.

Света: Здравствуйте, Александр Николаевич. Здравствуйте. А бабушки ещё нет?

Иванов: Здравствуй, Светочка. Знакомьтесь: восходящее светило нашей самой патриотической науки об язычестве и колдовстве.

Отец: А мы уже знакомы. Я ещё вашим костюмом восхитился.

Света: Это точная копия сарафана семнадцатого века Нижегородской губернии Лыськовского уезда. А головной убор от яицких казаков… И фартук вологодский – сама связала.

Иванов: Как быстро хорошие люди друг друга находят. Нет, Светочка, нет – не подошла ваша бабка Степанида. А, хотите, я вам пока сам расскажу о русалках? Или о домовых?

Отец: Света, записывайте! Лучше него этого никто не знает.

Света: Это же не научно: нужно у стариков.

Иванов: Так я уже почти старик! Особенно, если рядом с Юрой. И обещаю всё вам рассказывать только из своего непосредственного опыта. Никаких вымыслов!

Света: Спасибо. Вы всегда надо мной смеётесь. (Юре). Юра, можно с тобой отойти на минутку? Я твои книги принесла.

(Юра и Света уходят).

Иванов: Милая девушка. Но голова чепухой напрочь забита. Ей в вашем университете какой-то профессор Мыльников преподаёт. Вот убожество! Вся древняя культура у него выглядит только как эротическая магия и праздники. Ни труд, ни искусство его студентов не интересует. Гулянки и плодородие. Последнее особенно. Девчонка так закомплексована, что даже огурец вне символики не воспринимает. А как она на Юру колдует! И пирожки ему с особой начинкой печёт, и какой-то отвар травный приносит. Я тут вместо него случайно зелёный узелочек на дверной ручке развязал – так теперь, не взирая на солидный возраст, испытываю к ней очень даже нежные чувства. Ну, просто непреодолимые!

Дочь: Ой, Александр Николаевич, правда?

Иванов: Хм. Вам, сударыня, нужно постараться запомнить на всю вашу дальнейшую и длиннейшую жизнь: правды на земле не бывает. Она – только на Небе.

Отец: Я с этим Мыльниковым недавно на каком-то вечере творческой интеллигенции встречался. Стареет: начал о морали говорить. О некоей славянской генетической нравственности.

Иванов: Девчонка замороченная. Начинаю ей объяснять, что фольклористика – это не самостоятельная наука, а только материал для истории этнографии, истории религий, психологии, искусствоведения… Ни! Не понимает! Напрочь. Нечем, что ли? Ну, какие могут быть серьёзные открытия в конце двадцатого века, когда уже в девятнадцатом почти всё описано. По живому. И, ещё бы подумать, кем, какими именами – Сахаров, Снегирёв, Бодянский! А теперь они у кого чего ищут? После того, как уже полста лет русского культового быта просто не существует. Русского православного, а не языческого, в коем творилась наша культура.

Отец: Гордость. Одни названия для юного самоутверждения чего стоят: «экспедиция», «открытия». Мой приятель, балетмейстер, хохотал: старухи из одной глухомани по немощи телесной исковеркали падекатр, который им городские ухари ещё до войны показали, а фольклористы эти останки салонного танца вновь в город привезли и умиляются. Мол открыли исконно русский танец «Ночка». Так ещё и в крестьянских костюмах семнадцатого века исполняют!

Иванов: И ничего никакой профессиональный балетмейстер им не докажет. Поздно. Студенты этого вашего профессора Мыльникова уже навсегда ненавидят само понятие искусства. По их вере – искусство родилось из привнесённого в Русь христианства и вытеснило «исконно русский» фольклор. И посему хуже Чайковского для России ничего нет. И Васнецова. Русское им только балалайка и сапоги всмятку. Не МХАТ же. И не Светланов.

Пошлость, примитивизм, тупость!

Ага, а вон и Степанида идёт.

Дочь: А она кто?

Иванов: Алтарница. У местного священника она всё: и в храме прибирает, и кадило разжигает, и хором поёт.

5. О т е ц, Д о ч ь, И в а н о в. В х о д я т С т е п а н и д а, Ю р а и С в е т а.

Иванов: Ты чего же, мать, ключи унесла?

Юра: Я с тебя за простой вычту.

Степанида: И впрямь виновата. Простите меня, окаянную. Вот они, берите.

А вы уже здесь? Хорошо, что первым делом в храм пришли. Славно. Как тебя звать, баишь?

Дочь: Настя.

Степанида: Анастасия значит. Пойдёшь со мной? Я тебя квасом угощу.

Дочь: Пойдёмте. Только я больше не могу. Чаю две чашки выпила.

Степанида: Так я же не водой этой бесовской, а живым квасом.

Отец: А с чего это чай вдруг «бесовской водой» стал? Где это написано?

Степанида: Где? Где? Сказано: «кто чай пьёт – отчается». Так-то. Пошли, пошли, внученька.

Дочь: А в храм можно?

Степанида: И Богу зайдём помолиться, и святым иконам. Только я те платочек дам – волоса покрыть. Грех женщинам так-то в церкву входить.

Дочь: Пап, я пойду?

Отец: Иди. Я только рад, что у тебя уже подружка нашлась. Если что – сама домой придёшь. Только гусей поберегись.

Дочь: Ладно!

ЗАСТАВКА.

С т е п а н и д а, С в е т а, Н а с т я.

Степанида: Это отец у тебя молодец, что тебя с собой взял. Тебе мир узнавать надо. А дома у вас что? Из квартер, поди, выйти боязно. Так весь день у телевизера и сидите. Али книжки читаете. А мир – он от живых людей познаваем. Встретишь человека – уважь, расспроси: кто таков, чего потерял и чего ищет. Коли умный он будет, так тут тебе и вся циклопедия приключится. А прежде всего родителей почитай. Оне уже дров наломали, что их ошибкам вторить?.. Ты смотри на всех сердцем: коли кто суетится – отойди от него, чтоб и тебя в свою суету не затянул. И коли кто уже при этой жизни мертвяк – сердце враз подскажет. Такой мертвяк молчать боится, чтоб никто в тишине не услыхал, что его сердце не стучит. Вот он всё болтает и болтает.

Настя: Бабушка, это как? Живой мертвец? Как видно?

Степанида: А просто: болтает – раз, глаза не блестят – два, ест мало – три. И ещё завсегда любит на работников сзади смотреть.

Света: Это же энергетический вампир!

Степанида: Мы говорим – мертвяк.

Настя: А как от него защититься? Вдруг он ночью, в полнолуние, в пятницу-у-у…

Степанида: Сердце слушай. Оно скажет. А то вы, девки, в лицо-то засмотритесь, али речами заслушаетесь… А самое горькое-то – от мертвяков только мертвяки родются. Да, ты потом этого малютку грудью кормишь, и ростишь, и холишь. Думаешь – он твой. Ан, нет! Мертвяк растёт. Он потом других мучать будет. От мертвяка – только мертвяки родются. Вняли?

Ты на Юрку не смотри, потерпи до своего, настоящего. А этот гордый, чёрный. И не дуйся – я как лучше, а ты как знаешь.

Лучше послушай такую старинку: на «маргоски» водку не пили – грех! Пили квас. Девчушек, повроде Насти, привечали так: «Ещё тебе подрасти, да поболе расцвести». А таких невест, как ты, так: «До залетья чтоб косу на две расплести, да что б свах лопатой грести». А молодым бабам так: «На лето сына родить, а на тот год самоё третей быть».

А ещё берёзок кумили. Шли только парами – девки или бабы – в лес, выбирали две берёзки, завязывали им макушки лентами, цветным тряпьём, потом повесят на них тельные кресты и ходят посолонь с пением: «Вы кумушки, вы голубушки, вы – кумитеся, вы – любитеся, не бранитеся»! Потом кресты те целуют и ими обмениваются. С тех пор у них всё должно поровну быть. И радости, и горюшко. До самого гроба. Разве кто чужой подследит, да те берёзки ночью, пока леший спит, тупым топором не разрубит. Он, леший-то, раньше тоже ангелом был. В раю яблоко от Адама сохранял. Да не сберёг, значится. И теперь у нас озеро потаённое стережёт.

Света: А можно всё ещё раз – только на улице – рассказать? Сверчок ваш очень звукозаписи мешает.