Издание любого литературного сборника в Вологде – всегда событие. В аннотации к новому альманаху (Вологодский альманах – 2015 / Администрация города Вологды; [ред. С.Ю. Баранов]. - Вологда: Полиграф-Периодика, 2015. – 459 с.: ил.) сказано: «Не претендуя на всеохватность, альманах дает представление о многообразии литературной жизни современной Вологды».

   Действительно, о всеохватности говорить не приходится, так как в списке живущих в нашем городе авторов сборника не оказалось известных не только в области, но и в России прозаиков: Сергея Алексеева, Сергея Багрова, Александра Цыганова, Виктора Плотникова, Роберта Балакшина, а также активно пишущих Александра Ломковского, Николая Толстикова и других. Невозможно представить поэзию Вологды без Нины Груздевой, Михаила Карачева, Татьяны Бычковой и Натальи Сидоровой, оставшихся «за бортом» издания (о появлении в этом альманахе подборок стихотворений Ольги Фокиной и Инги Чурбановой надо говорить отдельно, так как законность их сомнительна).

    Почему же уважаемые авторы-вологжане отказались печататься в данном альманахе, а отдали свои произведения в другой сборник, да еще изданный на пожертвования читателей? Неужели только в силу групповых пристрастий и человеческих разногласий? Нет, конечно. Главная причина иная, гораздо более серьезная – эстетическая.

    Критический анализ альманаха не оставляет сомнений – в нем преобладают представители так называемой «неофициальной» или «альтернативной» прозы и поэзии Вологды, претендующей на первенство в ее литературном процессе. И московские публикации у этих авторов имеются, правда, в либеральных журналах, давно уже живущих в параллельном мире со своим узким кругом читателей и почитателей (самый тиражный и читаемый «толстый» журнал России – почвенный «Наш современник», держащий пальму первенства уже много лет подряд).

    Начнем с прозы.

    Только два-три текста можно назвать художественно полноценными в этом сборнике.       Лирические воспоминания Татьяны Андреевой о детстве и юности «Память старых фотографий» отличаются достоверностью, искренностью интонации и композиционной стройностью.

    О Наталье Мелёхиной уже приходилось говорить – она вошла в окончательный список авторов Всероссийского конкурса современной прозы им. В.И Белова «Все впереди». Мелёхина – перспективный прозаик. Её рассказы требуют редакторской правки, но самое важное – авторский стиль – в  них уже есть.

    А вот остальные публикации, за редким исключением (Д. Ермаков), не выдерживают критики.

    Проза Николая Белозерова, представленная в альманахе фрагментами из романа-фэнтези «Путь бога» - скучная и вторичная даже на фоне сходной по жанру макулатуры, лежащей годами на книжных развалах. На самом деле это не фэнтези, а языческая мешанина, о содержании которой можно узнать из предисловия: «Герой трилогии – Вольга, наделенный от рождения незаурядными мистическими способностями. Будучи волхвом, он одерживает победу над могущественной Черной Лаской, стремившейся обрушить Мировое Древо, и становится новым божеством Даждьбожья». В тексте действуют оборотни, жрицы, ведуны, волхвы, ведьмы и домовые. Образец речи: «Ведь хоть и не слышен обычно голос домовой ушам непосвященным, но, говаривал отец (когда думал, что Рокса спит): «Однажды и у мерина встает»… … «Тайну ее безжалостно ссильничали, выстудили душу ее, не закрыв нарочно дверь, впустили чужих, и они бездумно вытоптали-разорили цветовник воспоминаний ее».  – Особенно умиляет троекратно повторенное «ее»…

    Неоязычество – не такая уж безобидная вещь. Диакон Андрей Алексеев в статье «Неоязычество – проект по разрушению государственных устоев России» пишет: «Речь идет о настоящем "этностроительстве". Ведь люди, принимающие неоязыческие установки, перестают ассоциировать себя с тысячелетним периодом русской истории и культуры. Сотни и тысячи последователей начинают соотносить себя с виртуальными мирами будь то древних славян, ариев или несуществующих на сегодняшний день коренных малочисленных народов. Изменения в национальной идентификации приводит к изменению политических установок. Очень многие идеологи неоязычества открыто говорят о своем неприятии государства или империи как формы объединения народа». (http://ruskline.ru/news_rl/2015/11/17/neoyazychestvo_proekt_po_razrusheniyu_gosudarstvennyh_ustoev_rossii/).

    Документальная беллетристика Александра Быкова (роман-трилогия «Дело Варакина») – довольно унылая и во многом вторичная (равнодушный обзор трилогии дает в своей статье Анна Федорова). Повествование отличается многословием и многочисленными повторами – они видны даже в отрывках романа. Так, факты биографии доктора Горталова упомянуты дважды (на стр. 82-й  и 88-й).

    Текст Ивана Городилова «По грибы» по жанру – длинная бухтина, но по языку с беловской не сравнить, словесную серость автор пытается преодолеть экспрессивностью форм, но в лучшем случае получается банальность, в худшем – пошлость: «Ну, ты вообще тупой, да?», «Едрит твою, калина красная».

    Рассказ Сергея Громыко «Виталик» заставляет вспомнить молодежную прозу шестидесятых годов, только второго-третьего ряда: легкая беллетристика с претензией на интеллектуальность, деланный юмор и пошлая ирония, ерничанье, разговоры ни о чем, легкомысленные отношения героев, игривая вульгарность… Очень жаль, что автор пошел по этому пути, ведь у него есть задатки, например, диалоги написаны естественно, без натуги, слышна авторская речь, да и тема серьезная (трансплантология), но раскрытая в газетном стиле. На одну треть текст можно сократить, в его начале и середине много ничего не значащих фраз. Эмоциональная кульминация рассказ не спасает – слишком невнятен замысел. «Цель художества есть идеал», - писал А.С. Пушкин. Вместо надежды автор «дарит» читателю уныние.

    Анатолий Ехалов – хороший очеркист, публицист, летописец северной деревни, много сделавший на журналистском поприще, но стремящийся работать в прозе. Очередной попыткой стала повесть «Бабка Горошина и другие неофициальные лица» (в сокращении). Как ни старается Ехалов ввести в текст, публицистический по содержанию, диалоги, сдобренные диалектной лексикой и авторской игрой со словом, - все равно получается очерк! Байки о Сталине, Берии, Горбачеве, о перестройке и демократии рассыпаны по всему тексту: «Включили приемники, а там и слова по-русски не услышишь: приватизация, ваучеризация, инфляция да консенсус…» Та же тема раскрывается, например, в прозе Станислава Мишнева, но насколько она глубже по содержанию, правдивее в речи и поступках персонажей, драматичнее в сюжетах, философичнее в описаниях природы…  

    Достойными внимания автора становятся такие вот «коллизии»: «Леха вытащил из кармана пол-литру – и похолодел от тревожных предчувствий. Карман фуфайки был влажным, а бутылка слишком легка. Так и есть, водка вытекла ночью через свернутую из «Красного Севера» пробку. Леденящий смертный ужас пополз по ногам Лехи, снова захватывая тело и грудь. Голова его глухо стукнулась о грязные доски пола». Сомнительны и другие сюжеты: сообщение по радио об угоне героем повести пассажирского самолета в Финляндию, внезапная его любовь к голой путане и т.д. Жаль: и повесть не получилась, и потенциально хороший очерк загублен.

    Вот и Антон Янковский в своем стремлении напечататься, где только можно, отдал в альманах слабый текст, подготовленный к публикации явно в спешке (фрагмент из повести «Аскер-джан»). Всем известно, к чему приводят попытки усидеть сразу на двух стульях…

    Рассказ Романа Красильникова «Арбуз» по стилю и языку напоминает главу из «Денискиных рассказов» Драгунского, только с социальным подтекстом. Есть чувство ритма, знание психологии подростка, присутствует четкая авторская позиция. А вот новелла «Интересно» не выписана и не продумана. Первая ее часть – лиричный и одновременно смешной рассказ о любви. Во второй части автор в своем стремлении к лаконичности сократил диалог и концовку до такой степени, что оставил читателя в недоумении: кому принадлежат реплики? И потом, случайно герой встретил свою бывшую возлюбленную или все-таки пригласил ее домой с мужем и детьми? А если пригласил домой, то почему ему с женой, как и гостям, нужно уходить? И почему все это происходит ночью, когда детям пора спать?..

    Текст Алексея Муратова под названием «Соловей» вызывает удивление даже не телеграфным стилем, не самолюбованием рассказчика, а отсутствием какой-либо мысли в словесном потоке неотесанного подростка: «Ну, блин, и растаяли все, уроды. Хоть бы выматерился кто. Хрен. Ленка, б…»

    Рассказ «Для служебного…» соответствует названию, это повествование для самого себя, а не для читателя. Что, например, можно понять из следующего отрывка?.. «Мы переглянулись. Нажимать – не наша кафедра. Мы войска, а не органы. Отмахался – считай Брат. Получи подарок. С крючка соскочить сложно. Амнистию за бездействие еще заслужить надо…»

    Построенные на контрастах рассказы Валерия Тимошичева «Случайный папа» и «Балерина» - симпатичные, душевные, хотя и несколько слащавые, но, увы, затянутые, неумелые по исполнению, - сразу видно, что это его первые опыты в прозе.

    Подобные же претензии можно предъявить и Антону Черному («Вологодская повесть «Лето всегда кончается»»). Концовка у повести оригинальная, но не спасает весь текст - тоже многословный и рыхлый в композиционном отношении (части не связаны между собой).

    Рассказы Ольги Олевской  - типичная «женская проза» третьего ряда: «Мужики нынешние обнаглели в корень». Типична и эмансипированная героиня («женщина передовая, как говорится, продвинутая»), страдающая от собственного эгоизма, не способная любить, жертвовать, из-за отсутствия духовного смысла с головой погруженная в быт: « - Мне скрывать нечего. Во-первых, выплачиваю ипотеку за дочкину квартиру, у нас еще тысяч триста долга осталось. Во-вторых, покупаю нам с мужем две путевки в Париж на две недели. А это, знаешь, как дорого сейчас выходит! Еще ведь и с собой нужно денег взять. Потом копаю на даче колодец, ставлю душевую кабинку, ищу дочке шубку, - начала перечислять я. – Да, у мамы меняем кухонный гарнитур…» 

    «Женские» книги похожи одна на другую как две капли воды. Для гламурного журнала текст Олевской сойдет. Исключение – сатирический рассказ «Кабинетная наука».

    Руфь Рафалович представляет в своих рассказах ту же «женскую прозу», только с национальным «колоритом»: «Яше очень хотелось жениться на тебе. Он говорил, что ты ему нравишься больше, чем Элька, и больше ему подходишь. Но у тебя нет права на выезд». («Изъян в родословной»).

    Рассказы Галины Щекиной, на первый взгляд, тоже женская проза: «Признаться, она всегда думала о разной ерунде. Почему он носит шарф, совершенно новый и мягкий? Когда привыкнет свои ботинки сушить вовремя? Где Борька распорол новенькие кожаные перчатки и как их починить, чтобы не было очень заметно?», но постепенно вырисовывается отличие - претензия на «современность»: «Шведы денег дали, чтобы реку спасти. То они нам на просветительскую программу по холокосту дали. То на гендерную конференцию». Или вот еще: «Он, правда, пытался втолковать ей свою версию насчет эскадронов смерти: что во многих политических убийствах – скажем Старовойтовой, Щекочихина, Холодова – прослеживается общая подоплека…»  Знакомый либеральный набор…

    К Галине Щекиной я отношусь спокойно, благодарен ей за помощь в публикации в 90-х годах совместной с К. Анкудиновым книги о великом русском поэте Юрии Поликарповиче Кузнецове, но пройти мимо постоянно повторяющихся изъянов ее прозы не могу. Бездумное отношение к слову прозаик демонстрирует, например, в данном отрывке: «Отец с матерью утверждают, что похожа. Они у меня такие стремные, такие романтики. Тут года три назад участвовали в раскопках в центре города, открыли культурный слой пятнадцатого века. Да и вообще был страшный кипеж». («Меандры»).

Разностильность речи (смесь канцеляризмов, научной лексики, просторечия и жаргона) в прозе Щекиной давно уже не удивляет. Расхристанность стала чуть ли не главной ее приметой: «Кто-то страдает, а я стебаюсь…»

    Стеб проявляется и в рассуждениях одного из героев рассказа: «Надо же учитывать таяние ледников, Всемирный потоп, подъем уровня океана на тысячи и тысячи метров… Так что раса рыболюдей была неизбежна..»

    О поэзии…

    Стихи Натальи Адлер о старой Вологде, о Рубцовской осени, о природе - ровные, но иллюстративные Автор не чувствует языка, называя город Вологду «тишайшим скопидомом». Вместо образной лирической устремленности в вечность присутствует очерковая банальность. Такие стихи раньше публиковали в стенгазетах или посылали в «Пионерскую правду»:

…Спасибо, Петряево,

За солнце, за привет,

За доброе радушие,

За деревенский пир,

За то, что не разрушен

Твой уникальный мир.

За память о поэте,

За искреннюю боль

И за дороги эти

Любить тебя позволь.

    И лексика соответствующая: «За то, что не разрушен  / Твой уникальный мир…» - для газеты в самый раз.

    Стихотворения Вячеслава Вахрамеева внешне напоминают философскую лирику, но это единственное их достоинство, точнее, намек на подобное. В погоне за оригинальностью автор увлекается «словотворчеством»,  да так, что не слышит самого себя.    В его стихах «сердце больно запнется за вечность», летают «шерсть солнца» и «щепки ума», жизнь «бьет копытом», а месяц «уходит сквозь пальцы», висят «мудрые звезды с седой бородой» и снятся «трескучие сны». Вахрамеев путает рифмы перекрестные и смежные (ст. «Первобытная белая тьма…»), а о точных рифмах имеет весьма смутное представление, не утруждая себя работой над языком: «обиду – ливень», «пробелы – успели», «небольшая – шарик», «глухой – олонхо», «прорвана – заполнена» и т.п. У Вахрамеева косноязычны целые строфы:

Что для радости жизнь эта нам еще, (?)

Что не все в этой жизни сказал.

…Взмах руки этот плат расстилающей,

И спокойные эти глаза.

- Речь идет о Покрове Пресвятой Богородицы…

    Стихи Татьяны Корсуновой – яркий образец заблуждения, испортившего судьбы многих стихотворцев, зачастую весьма талантливых. «Новаторство любой ценой!» - вот их девиз. Ценой потери смысла, гармонии, певучести стиха, когда неумелость прячется за маску, за искореженную форму:

Маска – она на тот случай, если больна.

Самая старая, самая крепкая, сбоку подклеена,

И изнутри, где папье-маше, -

Обрывок Ленина

И заголовка на слове «открыто плена…»

Но не ходи на Вернадского и не ищи, не нать,

Все уже умерли, ты забывай, как звать.

Там не растет ни хрена,

Там никого, там давно не пахана целина,

И если бабушка наша твердила:

«Только бы, Надь, не война, только бы, Надь, не война»,

То дети не помнят, зачем нам ее не на…

    В своей поэзии Корсунова обращается к образам, далеким от реальной жизни: «Мама вымыла Раму». И Кришну и Раму». Для коллекции сгодятся и «старый Эжен», и стилет с кастаньетами, и лавочники с королями… В заслугу автору можно поставить честное признание: «А теперь остро хочется глупых стихов, хотя бы из пальца высосанных».

    Стихи Леты Югай из цикла «Записки странствующего фольклориста» (добавим – и диалектолога) представляют собой рифмованный отчет о практике студента-филолога. Если все это можно описать прозой, то поэзия ли это?..

    О творчестве Марии Марковой обычно говорят с придыханием. Еще бы: она лауреат молодежной Государственной премии! Ничего не имею против выдвижения «Литературной газетой» нашей землячки на соискание престижной награды, более того, лично поздравлял Марию, тогда еще студентку филфака, писавшую у меня дипломную работу, с успехом. Маркова, кстати, относится к этой премии довольно иронично, потому что знает: само по себе звание лауреата не гарантирует признания в вечности. К слову, сейчас все литераторы имеют премии – наград едва ли не больше, чем соискателей.

    Стихотворения Марковой написаны профессионально, со знанием дела, на фоне многих сверстниц она выглядит весьма достойно – сказывается крепкое филологическое образование. Но эта крепость оборачивается и другой своей стороной: литературщиной, книжностью, гладкописью, вторичностью стиля.

    Замечательный поэт Николай Глазков говорил, что есть стихи хорошие, плохие и… никакие. На мой взгляд, стихотворения поэтессы относятся к третьему разряду: они не лиричны, не трогают глубинных душевных чувств, однообразны и просто скучны:

Ничего не происходит.

Ничего не происходит.

                     («Ни малейшего намека…»)

    Пространные причитания лирической героини Марковой отличаются ложной поэтизацией, сплетающей в пестрый венок и «мертвенных сестер», и «цветные швы», и «рисунок мертвой головы», и, конечно же, «невидимые сети», раскинутые в таком же таинственном пространстве: «Это где-то совсем нигде».

    Такое впечатление, что все эти образы то ли вышли из сна, то ли созданы во сне, не приходя в сознание (слово «сон» - одно из любимых у поэтессы). Если лирическая героиня Марковой не проснется, то может сбыться и вот это ее предсказание:

Который день, второй?.. За шум благодарю я,

Ложусь в свою постель, как в белую листву,

Голубку сна легко и бережно целую

И по реке времен в забвение плыву.

    Ната Сучкова, «прославившаяся» в свое время публикацией следующих стихов:

Я думала, их уже не существует,

но вот они здесь — салют! —

берёзы, в которых девчонки курят,

в которых мальчишки пьют.

Такие же тонкие, с белою кожей —

тычинки и волоски,

берёзы, в которые тыкали ножик

и вдруг обнимали с тоски.

Свидетели бурных районных разборок —

нередких, увы, по пьяни,

свидетели громких ночных разговоров

и нюханий всякой дряни.

И если здесь что-нибудь с ними сравнится,

то только — приятель, дай пять! —

кусты, куда девочки бегают писать

и ходят мальчишки ссать.

- и в альманахе продолжает ту же линию. Правда, в первых двух стихотворениях у автора слышны явные интонации Бродского, но без глубины, свойственной знаменитому поэту. Рассуждения о смерти не имеют метафизического контекста, преобладает бытовой:

Хорошо да сладко спати, не бояся мертвых,

В старом бабкином халате, на грудях протертом.

    В стихах Сучковой много неточных рифм, говорящих о поэтической неряшливости: «тянут – встану», «порядок – грядки», «облезли – балбеса», «наглядно – непорядок», «страна – Маршака», неопрятной лексики: «младой дебил», «пой, дурдом»,  даже целых строф, сотканных из странных ассоциаций («На башенном кране написано «РЖЕВ…»).

    Лексике подростковой шпаны соответствует и поведение: герои стихотворений Сучковой постоянно курят («Родопи», «Волгобалт»), дурачатся, кривляются, ругаются («скотина-Вася!») и даже сквернословят: «Что тут, ёпта, такое?!»

    Елена Титова в статье о современной поэзии Вологодчины (стр. 421 альманаха) данный социальный слой называет «пацанской богемой» (?) и видит в этих поэтических высказываниях позицию «современного молодого человека, отрицающего любые крайности бытия, пристально всматривающегося в негероическую повседневность и в ней обретающего опору мировосприятия». - ???

    Реализм в поэзии Ната Сучкова воспринимает однобоко, но беда даже не в ее искаженном понимании, а в том, что такими текстами будет портиться вкус молодых читателей (альманах предлагают распространять в школах!).

    Андрей Таюшев в своих стихах подхватывает эстафету у Сучковой: «Императрица Анна от скуки (сука!) схватив ружье…» Свою поэтическую книгу 2015 года он назвал «Об Пушкина» - поразительная глухота к слову…

    Словесная глухота свойственна и стихотворениям Павла Тимофеева: «Харю хмурю, черный чай цежу сквозь зубы…», «Да луна в окошко пялится, как дура…», «У двух шкафов любовь была – такие вот дела…» Стихотворения для детей – из того же ряда:

Распрекрасная картина!

Расписная благодать!

Очень круто, что Полина

Так умеет колдовать!

    Действительно «круто», ничего не скажешь…

    Ну, и наконец, строки из стихотворений Галины Макаровой, которые так и просятся в пародии покойного ныне Александра Иванова. Без комментариев…

Прощай, инерция,

Паденье градуса!

Просила сердце я:

Давай жить радостно.

---------------------------

Я хожу сюда не за букетами –

Пробую осмыслить злобу дня.

Здесь одна я с батюшками светами –

Ветру, птицам, камушкам родня.

------------------------------------------

На овсяную кашку

Налегаю с утра.

Жизнь моя замарашка,

Ты глупа и мудра.

-------------------------------------

Не надо мне ни шляпки, ни модного платья –

Могла бы лишь вволю бумагу марать я!

    Выдающийся современный критик и литературовед Игорь Золотусский пишет:

«… Если кто-то идёт, видя за собой пустоту, тот и придёт в ту же самую пустоту. И это уже трагедия современной культуры и литературы. Но мне жаль и читателя. Грязь способна прилипать к одежде, от грязи зарождаются воспаления и инфекции, и, умножая грязь, мы умножаем болезни. Литература ужасно заразительна. Она в состоянии во сто крат увеличивать то, что берет из жизни. Мат на улице, мат на заборах, теперь мат в романах и повестях — это гибель языка, это гибель почитания предков. Мне скажут: такова жизнь. Но литература не должна сталкивать человека в яму. Поэт не могильщик, он поэт… …Действительно, когда я прочёл три десятка книг авторов, я вам назову их, современных писателей, награждённых всяческими премиями, и блещущих на западных книжных ярмарках, то я увидел, что никакого духовного запаса для пути к идеальному там нет. А самое главное, что меня больше всего оскорбило — там нет совершенно любви.

Я нашёл там, пожалуй, одно сильное проявление чувств: это постоянно воспроизводящаяся, жалящая и убивающая ирония. Вот основной мотив декаданса конца двадцатого века и начала двадцать первого. Когда начинаешь по листочку собирать эту литературу, то видишь, что она вся заимствована и вторична, именно потому, что от земли, от жизни, от природы, от переживаний, от сердца ничего в неё не идёт. Все идёт из этих мертвых резервуаров, когда надо уничтожать, когда надо глумиться, тут и талант появляется. А когда надо восхищаться, преклонять колени, любить — таланта нет».                 (http://www.rospisatel.ru/zolotusskii.htm).

    Добавить к этим словам нечего. Критик поставил убийственный диагноз не только столичной либеральной литературе, но и подражающей ей провинциальной. За разговорами об «альтернативной» вологодской прозе и поэзии на самом деле скрывается творческая беспомощность, эпигонство и откровенная графомания.