Альбина отрешенно смотрела в окно. Над крышами разливался неистовый пурпур заката. Приближалось время, когда подступают кошмары, оставляющие наутро в памяти обескровленные тени. Они постепенно исчезнут, поблекнув в заботах наступившего дня, чтобы вернуться следующей ночью.

Стас пропал. Телефон недоступен. В квартире не появлялся: соседка и звонила, и стучала в разное время – никого. Егорка второй день жил у Альбины. Под спальное место приспособили старое, с трудом раздвигающееся кресло в кабинете отца.

Альбина вторые сутки мучилась бессонницей. Егорка вскакивал каждые полчаса – плакал. Пришлось сидеть рядом с ним, поить водой и вытирать мокрым полотенцем разгоряченный лоб. Едва открывая глаза, Егорка задавал вопрос, разъедавший уставший мозг, словно ржавчина:

— Где папа?

«Если б я знала, где твой папа, малыш…» – Альбина чувствовала, что область солнечного сплетения скрутило в тугой жгут, а к голове присосалась огромная пиявка, выкачивающая силы.

Утром Егорка, бледный, с всклокоченными волосами, которые он не позволял расчесывать, полностью оделся и сел на коврик в прихожей. Альбина вместе с мамой уговаривали его встать, но Егорка упрямо мотал головой и твердил, как заведенный, одну фразу: «Я жду папу». Просили хотя бы снять пуховик и валенки – ни в какую…

 Про еду и слышать не хотел, сразу в крик. Мама беспорядочно сновала по кухне, разогревая то борщ, то тушеный с индейкой картофель. Альбина тоже отмахивалась от настойчивых просьб поесть. Мама в сердцах бросила полотенце в раковину, поверх грязной посуды, и молча ушла в свою комнату.

Отец, обзвонивший накануне больницы и морги, старался отвлечь всех от гнетущих мыслей. Получалось плохо… Альбина вполуха слушала истории из жизни его студентов. Егор отворачивался к стене и натягивал на уши зимнюю шапку.

В кафе пришлось взять отпуск за свой счет. Альбина не хотела там появляться. Ирина Вадимовна вела себя холодно, подписала заявление и выговаривала, что таким подругам, как «ваша хулиганка», в приличные заведения путь заказан. Альбина не слушала нравоучения начальницы. Ее на данный момент меньше всего волновало, «что о нас подумают клиенты» и «из чего складывается репутация сотрудника».

«Где он? Я с ума сойду… А на Егорку смотреть…» – Альбина шла в метро и вглядывалась в лица проходящих мужчин, ища в них Стаса.

Дома, с порога, расстроенная мама тихо доложила:

— Еле уговорила, чтобы кашу съел. От пирога отказался. На конфеты не взглянул… – она устало села на пуфик, положила руки на колени и досадливо пробормотала: – Что он себе думает, Стас твой? Уморить нас всех решил, поганец эдакий!?

«Хоть чей, лишь бы живой вернулся», – Альбина вывалила на стойку с зеркалом вещи из сумки и взяла телефон. Раз за разом набирала номер, но в ответ равнодушный голос говорил про отсутствие абонента в зоне действия сети. Ксюха тоже не выходила на связь.

«Может, они там друг друга поубивали: Стас с Вадимом и Ксюша?!» – Альбину затряс озноб. Она заперлась в ванной, открыла кран и сунула ладони под горячую воду.

Вместо ужина Альбина с Егоркой сидели на кровати, накрывшись шерстяным одеялом, и смотрели советский мультфильм. Как только он закончился, Егорка, тяжело вздохнул и попросил прокрутить на начало. Альбина щелкнула пультом, скрестила ноги по-турецки, притянула Егорку и крепко обняла. Она испытывала болезненное чувство, слушая тревожное биение его сердце.

«Испуганный котенок. Берешь на руки, а он трепещет, не зная, чего ждать… Стас рассказывал, что в детстве у него тоже была кошка. Под грузовик у булочной зимой попала. Или под машину… Не помню… Господи! Пусть с ним все будет хорошо!»

Альбина отрешенно смотрела на экран. Потерянный зверек блуждал в густом зеленоватом тумане сумрачного леса в безысходной попытке постичь тайну мироздания.71

«Он идет. Боится, но идет. Пробирается сквозь хаос и страх… Это и жутко, и… Правильно… Обязательно надо идти! И делать выбор в пути.  Это единственный способ убежать от навязчивых фантомов, истачивающих изнутри, как колония термитов... Выбор… Твой выбор есть твой выход!», – Альбина вскочила и побежала на кухню. При свете луны налила воды в стакан и залпом выпила.

«Старушка в Питере мне сказала, что я найду выход. Надо только сделать правильный выбор… Но кого или что я должна выбрать?»

Ответа внутри себя Альбина не услышала.

Егор задремал. Альбина осторожно положила ему подушку под голову и накрыла одеялом. Оставила настольный светильник включенным, накинула на плечи мамин вязаный платок и вышла из комнаты.

На лестнице тускло мигала одинокая лампочка. Альбина поднялась в мастерскую, медленно прикрыла скрипучую металлическую дверь, забралась с ногами на подоконник и, глядя на метель за окном, задумалась.

После концерта в соборе, неожиданно для себя и втайне от всех, Альбина начала рисовать. Нет, это не возврат к живописи в привычном понимании. В покои устоявшихся художественных образов, доселе живших в ее голове, мощным потрясением ворвалась необузданная музыка, проникшая в каждую клеточку сознания и разбудившая нечто сильнее инерции страхов.

До метро Альбина бежала.

«Как они могут равнодушно клевать носами, когда вокруг звучит целый космос?! – Альбина с сожалением разглядывала однотипные в своей угрюмости лица людей, с безысходностью жертвы сползающих вниз по лестнице эскалатора, создающей коварную иллюзию движения. – Они думают, что идут к цели, но это же статика… Папа оживляет камень, а это не люди… Биороботы… – Альбина приблизилась к краю платформы, заступив за желтую черту безопасности, повернула голову и заглянула в темноту: – Получается, чтобы увидеть свет в конце тоннеля, надо выйти за обозначенные кем-то границы?!»

Собственная мысль ошеломила.

«Я должна выразить то, что чувствую! Иначе меня разорвет на мелкие кусочки!»

К дому шла быстрым шагом. Не заходя в квартиру, влетела в мастерскую, заперлась на щеколду и, не раздеваясь, принялась с грохотом выдвигать ящики и вываливать содержимое на пол. Из кучи пакетов с пупырышками – отцовский антистресс, – нераспечатанных упаковок с карандашами и маркерами, тряпок, чертежных наборов, она выхватила тюбик с масляной краской, открутила крышку и понюхала.

«Не то… Мне нужен акрил!»

Баночки нашлись в дальнем углу полки за формами для барельефов по мотивам русских народных сказок. Отец изготовил их специально для детского сада, когда Альбина туда ходила.

«Так, господин Колобок, позвольте вас потревожить!»

Расставив на столе краски в ряд, Альбина плюхнулась на диван.

«Уф, жарко», – сняла пальто, швырнула в сторону шапку и уставилась на пустой холст, сиротевший у стены целую вечность.

Наконец, выкатила из шкафа тяжелый круглый вращающийся стол, на котором отец работал с гипсовыми прототипами своих скульптур, положила на него холст, смахнув концом свисающего с шеи шарфа пыль. Открыла баночки, в каждую долила воды, из полупустой бутылки, стоявшей на подоконнике, и размешала тонкой лопаткой мастихина.

«Как сметана. Отлично», – занесла над пугающим своей девственной чистотой полотном карающую десницу.

«Может тот, кто считает, что может!72 Точка. Смогла же я в художке на спор, за десять минут выучить все имена Пикассо.73 Значит, и тут – лиха беда начало! – Альбина смело вылила в центр холста фиолетовую краску и торжественно произнесла. – Пабло Пикассо – основоположник кубизма, Альбина Никитина – основоположница кругизма!»

Яркий шар становился больше и больше. Не дожидаясь, пока краска доберется до краев холста, Альбина одну за другой опустошала банки:

«Синяя. Розовая. Желтая. Немного черной, а сюда подойдет кадмий!»

Дождалась, когда краски перестали расплываться, и ловко, словно смешивала ингредиенты для сливочного крема, взволновала разноцветную массу легкими круговыми движениями лопатки и хорошенько промазала бортики.

«Долой мелочную скурпулезность! Я хочу… Хочу дикую химию цвета! Симфонию … Неба!» – Альбина взяла из коробки большую плоскую кисть, обмакнула в золотистый акрил и распылила брызги, тут же превратившиеся в маленькие звезды.

Месяц после концерта, выбирая время, когда отец уезжал на лекции, а мама – на работу, Альбина экспериментировала в новой манере и приходила в восторг, как ловко получилось обмануть собственное эго.

«Не пейзажист, не маринист, не натюрморист, не портретист. Кто ты, Альбина Андреевна?» – она хохотала в голос над собой, поражаясь тому, на что способна.

Куда делась привычная утонченность в выборе соотношений света и тени, педантичная точность в соблюдении пропорций при рождении новых полутонов?

Альбина неистовствовала, подобно буревестнику, гордо реющему в бескрайнем небе над просторами привычности.

«Странно… Раньше мне казалось, что выход за границы академизма – жуткая крамола… А сейчас хочется вытворить что-нибудь эдакое», – рассуждала Альбина, осторожно протаскивая по холсту набухший от краски жгут, оставлявший витиеватый цветной узор, похожий на след от кометы.

«Пятнадцать картин, – Альбина сидела в отцовском кресле-качалке, попивала горячий чай и с удивлением рассматривала свои творения. – Не верится, что это все я написала…»

Внутреннее чутье подсказывало, что она, девочка с балованным детством, воспитанная на примерах эстетики и перфекционизма во всем, не могла сотворить подобное в одиночку. Так проявился Дух – исполин, дремавший в глубинах сознания, соединенный в общий живой организм с Создателем всего сущего, как мельчайшая капля воды с мировым океаном.

Допив чай, Альбина поставила чашку на стол и блаженно потянулась:

«Ангел, спасибо тебе, что ты есть…»

Альбина очнулась от воспоминаний. По ногам пробежал сквозняк. Резко обернувшись, она вскрикнула. На фоне темного дверного проема мастерской стоял босой растрепанный Егорка. Ночная сорочка в голубой горох доходила до пят.

«Когда мама мою рубашку успела ему надеть?»

В руке – плюшевый заяц – детская игрушка Альбины. Только вчера достали из кладовки, чтобы уговорить Егорку уснуть. Длинные уши зверька понуро свисали, прикрывая потускневшие от времени пуговицы разной формы, пришитые вместо глаз.

— Ты как сюда попал?! Я же тебя уложила! – Альбина слезла с подоконника, отвела Егорку от двери и плотно закрыла ее.

Егорка забрался с ногами на кресло и натянул на себя плед, не забыв укутать зайца.

— Ты уш… ла, а я.. ббо…юсь… – зубы стучали.

— Кого? Там же настольная лампа горит!?

— Боюсь, что папа меня бросил. Ему мама сказала, что я плохой... – нижняя губа у Егорки задрожала, он силился не расплакаться, но глаза не слушались, выпуская слезы на волю.

Альбина растерялась:

«Что я ему скажу, если сама не знаю, где Стас?» – она молча привлекла Егорку к себе. Он тут же лег пушистой головой на плечо Альбины и затрясся в беззвучном плаче.

Слезы Егорки всколыхнули собственную боль, притаившуюся за усталостью. Альбина пыталась сдержать себя, но, когда Егорка поднял взгляд огромных глазищ с мокрыми ресницами, она не выдержала и заплакала навзрыд.

Егорка вскочил, принялся одной рукой оттаскивать ладони Альбины от лица, а другой неловко гладить по затылку:

— Не плачь, тебе нельзя плакать, ты – взрослая! – голос Егорки стал похож на писк осипшего мышонка. – Если папа не придет, ты будешь моим папой. И мамой тоже!

Альбина подняла голову:

— Мамой? Ты хочешь, чтобы я была твоей мамой? – мягкая, но сильная рука нежности сжала сердце.

— Да! – Егорка оживился, продолжая хлюпать носом, – ты меня любишь, и я тебя люблю. А значит мы – мама и сынок!

Альбина схватила Егорку в охапку и начала безудержно целовать в кончик мокрого соленого носа, в пахнущие детским шампунем кудрявые волосы.

«Я никому не отдам этого ребенка. Он – мой!»

Альбина проснулась от одинокого длинного звонка в дверь.  Егорка посапывал во сне. Она осторожно вытащила затекшую руку из-под его головы и дотянулась до телефона.

«Семь».

Долгий звонок повторился.

«Родителей разбудит!» – она вскочила, накинула халат, поймала ногами тапки и заскользила по паркету в коридор, прикрыв дверь в комнату.

На пороге стоял Стас. С минуту они молча смотрели друг на друга. На его лице Альбина читала неимоверное усилие, с которым стыд боролся с дерзостью и мольбой.

Стас сглотнул:

— Егор у тебя?

Альбина молча сделала шаг назад, пропуская его в квартиру.