В нашей четырнадцатиметровой комнате временного офи¬церского общежития притулились пять солдатских кроватей, плюс - привезенные мною вещи: софа, кухонный шкаф, обеден¬ный стол, два кресла и "прадедовский" холодильник "Сара¬тов".  Жену с дочерью перед великим переселением я отпра¬вил к тёще в Алма-Ату, а добро-то куда девать? За день-два не продашь. Бросать жалко. Пришлось,  как улитке - все своё носить с собой...  На этот обеденный стол взгромоздились три бутылки корейской водки, извлечённые Петром из "бар¬дачка" "Урала", к ним добавилось неизысканное содержи¬мое наших сусеков: тушёнка, сало, хлеб, лук, маринованный перец, томаты в собственном соку ... Не изобилие, как на Украине, но и не скудно для компании "соломенных" холо¬стяков. На софе и в креслах расположились уже известные участники похода в редакцию городской газеты и "гвоздь программы" - поэт и северянин со стажем Пётр Суханов. На придвинутой к столу кровати заняли оставшиеся "вакансии" другие обитатели нашей политотдельской  "пещеры".

 

Пока накрывался стол, Пётр со смехом рассказывал свою версию знакомства в редакции: "Захожу на заседание лите¬ратурного клуба, а мне навстречу трое военных поднимаются. Ну, был бы один,  за случайного гостя сошёл, а тут - трое... Начинаю судорожно соображать, что я такого натворил, чтобы меня снова "замели"?  И так больше девяти лет на нарах парился.  Ну, то за издержки молодости и безотцовщины. А тут ничего криминального за собой не знаю и вдруг пришли... Я ведь в погонах и эмблемах не разбираюсь. Знаю только, что в Сургуте, кроме "зоновских", никаких других военных не было. Сами догадываетесь, что и куда опустилось..."

 

В комнате - хохот до слез. Сама собой налаживается атмосфера открытости и доброжелательности. Между бывшим "зэком" и политотдельцами убран барьер недоверия.

 

Толя Тхор провозглашает тост:  "За союз меча с ора¬лом", то есть - за союз воинов и пахарей.

 

А потом, как в старинной казачьей  песне поётся: "Вы¬пьем мы по первой - позавтракаем. Выпьем по второй - раз¬говоры заведём.  Выпьем мы по третьей - громко песню запо¬ём ..."  Только у нас, вместо песен, были разговоры "за жизнь и литературу", стихи, в основном  -  Петра Суханова, иногда я "вплетал своё лыко в строку".

 

Пётр старался выдерживать первоначальный  шутливый тон, даже когда его расспрашивали про "университеты" за колючей проволокой,  как попал, да почему "строгоча" за¬работал.

 

- А кто из вас в детстве за яблоками или арбузами в колхозные сады и на бахчи не лазил? - задал он с улыбкой встречный вопрос, заранее предвидя реакцию на него.

 

Все оживились. Каждый припоминал что-то курьёзное, "связанное с ночными набегами на сады и огороды, прятаньем от сторожей и объездчиков.

 

А у нас в волховских бараках не было садов, - продолжил Пётр, - фрукты и ягоды мы видели только в ларьках и магазинах. Денег на их покупку ни у пацанвы, ни у родите¬лей не было, а желание вкусить запретный плод даже Адама и Еву соблазнило. Не так ли?

 

- Так конечно ...

 

И все без лишнего разжёвывания поняли суть биографического факта... В нашей  ГУЛАГовской истории таких иско¬верканных судеб не одна сотня тысяч. Не случайно же и пого¬ворка прижилась: "От тюрьмы, да от сумы не зарекайся ".

 

Только дотошный Василий Михайлович Нагирный недоумен¬но произнес: "И за это девять лет строгого режима?! ".

 

- Нет, не за это, а  за повышение квалификации, - опять отшутился Суханов.

 

- Как это?

 

- Очень даже просто... Когда  зелёный, не оперившийся ещё в блатном мире, новичок попадает в зону, у многих уго¬ловников появляется желание "унизить" его. Вот один такой гнус и попытался меня сломать. Но вышло так, что я на нём кочергу обломал, чтобы больше ни у кого подобных желаний не появлялось. И зэки всё поняли, как надо... А от справед¬ливого советского правосудия мне оперативно оформили " про¬дление договора на энное количество лет и повышение по слу¬жбе - до строгого режима..."

 

Пётр, улыбаясь, раскуривает сигарету. На его высоком лбу проступают длинные и глубокие, не по годам, каналы мор¬щин. Они просто так не возникают ...

 

" Вот тебе и глянцевый благополучный юноша из журнала! - молча думаю я. - Какой же силой духа нужно обладать, чтобы не только пережить человеческую давильню, но и выкарабкаться из неё в нормальную жизнь, да ещё и стихи писать? Непостижимо!"

 

За столом сокрушительные вздохи, многозначительные ре¬плики, типа: " Даа.., чудны дела твои, Господи!"  И про¬сьбы  почитать что-нибудь.

 

Суханов, подумав несколько секунд, читает в том же шутливо-ироничном ключе текущего разговора:

 

... Нам судьба подфартила

Крутизной виражей ...

Нас бы всех - на картину,

Да в грязи до ушей!..

 

Голос у него чистый, поставленный, как у профессиональ¬ного чтеца, без характерных для многих стихотворцев распеваний и воздыханий, но с заметной лукавинкой. Последняя особенность выдает человека сильного, великодушного, но оди¬нокого, не желающего подпускать посторонних близко к своей душе, ранимой и оголённой, как электропроводка. Отсюда и эмоциональная наэлектризованность строк и их искрение, как в следующем прочитанном стихотворении "Компромисс":

 

Мир - как фонарь.

Жизнь - мотылёк.

Летит по свету

Среди распутиц и тревог

Из мрака - к свету!..

 

... Гори, явившаяся мысль!

Сжигай уставы ...

Жизнь - это вечный компромисс.

Счастливым  -  слава!

 

Я не знаю, как других, но меня опалил философский и эмоциональный накал этих строк, как когда-то горьковское "Безумству храбрых поём мы песню" и толстовский афоризм  "Кто счастлив,  тот прав ".

 

Компания тоже, вроде  бы, воспринимает стихи с интере¬сом и пониманием. Это выражается не столько в одобрительных репликах или дружеских похлопываниях по плечу, сколько в не¬обычной  атмосфере застолья - никто никого не перебивает,  не затягивает монологов, каждый знает свой "маневр". На¬верное, оттого, что гость таков? Он своим тактом, чувством меры, юмором в разговоре, оригинальностью стихов магически воздействует на окружающих, не даёт ослабеть энергии чувств. Звучит новое стихотворение:

 

... Стальные кони - в силе.

Дорога - хороша!         

Белым - бела Россия,

Светлым - светла  душа!

 

Как будто бы к застолью

Снега приглашены -

Метельное раздолье

В четыре стороны!

 

Деревни и деревья

В сугробах до небес.

Морозной акварелью                -

Мир разукрашен весь.

 

Мне радостно и грустно ...    

И я схожу с ума,                    

Когда приходит русская

Сибирская зима!

 

Армейцы одобрительно улыбаются, покачивая головами: "красиво и с настроением". "Акварельно..."

 

Конечно же, каждому приходилось любоваться первоздан¬ной белизной заснеженной земли и леса, переживать подоб¬ные "сумасшедшие"  чувства от зимней блистательной приборки в природе. Но только настоящий поэт может найти те сло¬ва и образы, на которые с удивлением и радостью откликнет-ся слушатель или читатель: "Я же это тоже видел и чувствовал!" И будет потом, при удобном случае, не единожды декла¬мировать: "Белым-бела Россия, Светлым-светла душа!", как многие вспоминают знаменитое пушкинское: "Мороз и солнце день чудесный!"

 

Слушая  Петра, я вдруг поймал  себя на мысли, что не¬вольно провожу связь от его строчек к тому или иному стихо¬творению известных предшественников. Но не в смысле подра¬жания молодого литератора именитым авторам, а в смысле похожего обострённого мировосприятия, особого видения и чувствования жизни.

 

Вот он прочёл:

 

... Я присяду в стороне,

Выпью за удачу ...

Хорошо живётся мне -

Оттого и плачу.

 

Как пронзительно и не лобово выражено "во чужом пиру похмелье" - наша непричастность к благополучной и сытной  жизни власть предержащих  и их окружения?! И как родственно по настроению и глубине смысла  "Доброму Филе" Николая Рубцова?..

 

Мир такой справедливый,

Даже нечего крыть.

 Филя, что молчаливый?

А о чём говорить?..

 

Изобразительные средства  разные,  размер,  ритм,  а мысли вызывают схожую ответную боль в душе.

 

Ещё одно, особенно понравившееся  всем стихотворение,  буквально с космическим масштабом спрессованной в него поэти¬ческой философии:

 

Прошу тебя: повремени немного,

Не говори,  что не уберегла ...

Поэты, словно церкви при дороге,

У каждого - свои колокола.

 

Во все века,  как-будто на пожаре,

Они звонят,  не зная одного -

У каждого найдутся прихожане ...

Вот только Бога нет ни у кого!

 

Высоковольтные строки!  Здесь - и молитва судьбе, не очень благоволящей к автору, и горькое сомнение в возможно¬сти пробиться к сотворенному в мечтах царству добра и спра¬ведливости, к  Высшему Судие ...  Звон и стон, свет и тьма, бесконечность и тупик одновременно...  Мысли,  которые му¬чают человечество на протяжении всей его сознательной жизни. С трудом верилось, что  это замечательное стихотворение ро¬ждено  водителем из Сургута, пусть и студентом Литинститута, но в ту пору ещё не издавшим ни одной книги. Однако это бы¬ло  фактом, а не иллюзией, потрясающей явью. Подобное я читал только у незаслуженно забытого Николая Минского из блистательной плеяды поэтов "серебряного века":

 

... Порфир и Хризолит ... Сияние чертога ...

Молящихся толпа ... Жрецов поющих ряд ...

Но там, в святилище, но там, на месте Бога,

Стоит священный бык и спит священный гад ...

В душе, в людской душе, в прекрасном Храме мира,

Нет больше божества  -  и даже нет кумира!..

 

Сомнений не оставалось - перед нами сидел самобытный русский поэт,  со своими, отличными от других, "колокола¬ми ",  жестоко битый жизнью,   зарабатывающий свой хлеб тяжким земным трудом, но душа его свободна от всех мирских мерзо¬стей и пут, людского убожества во дворцах и камерах ... она причастна горнему свету. Оттуда - и многие окрыленные сюже¬ты, и горечь от несоответствия небесного и земного начал в мире  и в человеке, как, например, в стихотворении о раз-бившемся планере:

 

Мир прост и страшен - как свеча!

 Как небо в окнах камер ...

Как этот, павший у ручья

Весёлый планер!..

 

 

 

А было - только небеса!

Взгляни, натужась,

Как запрокинулись глаза,

Глотая ужас!

 

Я вижу смятые крыла.

Они - как руки.

Как полюсы добра и зла

В проклятом круге!

 

Мир прост немыслимо...

Хвала Создателю его ...

И всё же,

Имей я эти два крыла, -

Летал бы тоже.

 

Это стихотворение-манифест, с ярко заявленной жизнен¬ной позицией автора, с суперзадачей, поставленной Петром перед самим собой. Но он опять немного слукавил и здесь, написав "летал бы", пытаясь скрыть до поры до времени от посторонних истину, что уже летает!  Но стихи выдавали тайну…

 

Серое, морозное утро уже заглядывало в  наши окна, когда мы стали прощаться с гостем. Собственно это был уже не гость, во всяком случае,  для меня. За  несколько часов общения на языке поэзии мы с Петром породнились душами и с того времени никогда уже не забывали друг  о друге.