Первое время худой, среднего роста, Мандельштам, несмотря на голод в лагере, не впадал в отчаяние. «Быстрый, прыгающий человек... Петушок такой», – говорил о нем санитар Маторин (чертежник, силач, чемпион Ленинграда по борьбе). Поэт охотно читал стихи и сочинял! Сначала не записывал, стихи у него в голове оседали. Собирался поэму о транзитке написать. Днем Мандельштам ходил к блатным, потому что главарь Архангельский, видимо, знал его поэзию до ареста. Гонораром Мандельштаму за чтение стихов служили белый хлеб и консервы. Это считалось роскошью!

Иметь свою бумагу и карандаш в пересылке вообще не разрешалось, но у Мандельштама они появились – маленький огрызок и плотный лист, сложенный во много раз. Он вынимал его из пиджака, разворачивал, что-то записывал, потом сворачивал, прятал в карман. Получается, он жил внутри себя. Перед сном он, подложив руки под голову и глядя в потолок, читал свои стихи, в такт кивал головой, закрыв глаза. Между стихотворениями делал паузы. Однажды он прочел тихо стихи о Сталине, чтобы слышали только те, кто находился около, на кого он надеялся. А когда Осип был в хорошем настроении, то читал сонеты Петрарки, сначала по-итальянски, потом переводы Державина, Бальмонта, Брюсова и свои. Его больше интересовали философские сонеты. Иногда вечерами Мандельштам читал соседям по нарам стихи Пушкина, Лермонтова, Мережковского, Андрея Белого. Читал час, полтора. Рассказывал об Ахматовой, Гумилеве, их сыне Льве. Читал Бодлера, Верлена по-французски. Был еще один человек, знавший французскую литературу, – журналист Б.Н. Перелешин, который читал Ронсара. Московский интеллигент Злотинский знаком был с Мандельштамом. И поэт охотно читал Злотинскому и его друзьям свои поздние, неизданные стихотворения воронежской ссылки. Никто тогда за ним  не записал ни строчки – все боялись обысков.

Однажды один человек, Милютин, догадался, что в своем бараке Осип симулирует специально сумасшествие. Поэт настойчиво путал котелки, терял хлебную пайку. Якобы боялся уколов. Мандельштам, видимо, заметил недоверие в глазах Милютина и прямо спросил его, производит ли он на него впечатление душевнобольного? «Нет, не производите», – ответил Милютин. Это заметно огорчило поэта. Но он по-прежнему путал котелки, терял хлебную пайку. Боялся уколов.

В новом пополнении, которое прибыло в «пересылку», оказались поэт-песенник Казарновский и студент-юрист Моисеенко. И Казарновский тоже стал одним из свидетелей последних дней Мандельштама. После в Ташкенте в 1944 году его терпеливо выспрашивала о муже Надежда Яковлевна. А там, на Второй Речке, Казарновскому не нужно было объяснять, кто такой Мандельштам. Узкое, худое и изможденное, но не обозленное, лицо поэта запомнилось ему на всю жизнь. Борода утыкалась в щеки, лоб сливался с широкой залысиной, посередине – хохолок. Голос тихий, речь – осторожная, настороженная. Да, постепенно круг мандельштамовских знакомств в лагере расширялся: раздатчики Евгений Крепс и Василий Меркулов, санитар-чертежник Дмитрий Маторин. Мандельштам называл его Митей и не отказывался есть с ним. Говорят, что он благодарил силача за еду и целовал ему руку. Бред! Гордый Мандельштам не мог этого делать! А если делал? Наверное, опять же разыгрывал сумасшедшего?

При Маторине его не били, хотя он, бывало, нарушал внутрибарачные законы: то бросался пить воду из ведра, то пайку хватал. Он был крайне небрежен. Маторин заставлял его мыться – с него сыпались вши. Говорил ему: «Ося, делай зарядку – раз! Дели пайку на три части – два!» А Мандельштам ему в ответ: «Митя, украдут же!» Он был научен жестокой жизнью. И полное безразличие его к своей судьбе сочеталось с самоиронией. Но однажды он пришел к Меркулову в рабочий барак и не терпящим возражения голосом сказал: «Вы должны мне помочь!» «Чем?» – спросил Меркулов. «Пойдемте!» – позвал Мандельштам.  Они подошли к «китайской» зоне, и Мандельштам снял с себя все, остался голым и попросил: «Выколотите мое белье от вшей!» Меркулов выколотил. Осипу нужна была нянька, Надежды, жены, рядом не было, и период относительного спокойствия сменялся у него депрессией, тогда он хотел перебраться в другой барак. Постоянно был голоден. Иногда приходил в рабочий барак и клянчил еду у Крепса. Крепс (будущий академик-физиолог) сам часто зазывал Мандельштама и подкармливал его. Кожаное пальто Мандельштам вроде бы выменял на сахар (по другим сведениям – оно всегда было у него).