В 1970 году на Украине прошли Дни башкирской литературы.

Ясной осенью выпала на диво светлая неделя. Небесный свод, словно огромный серебряный колокол, звенел от журавлиного курлыканья. В разное время года, в разную погоду видел я Днепр, но в ту пору по синеве своей он с самим небом поспорить мог. И целую неделю на великих этих берегах башкирское слово и башкирские напевы звучали.

Нужно сказать, что у тамошних писателей, деятелей культуры и вообще у интеллигенции тогда уважение к Башкирии было, память еще не размягчилась. Старших своих товарищей по творчеству, тех, кто в годы войны нашел приют на нашей земле, то и дело вспоминали. Павло Тычина, Максим Рыльский, Владимир Сосюра, Юрий Яновский, Петро Панч... Куда ни придем, первым словом у хозяев было слово приветствия, вторым - благодарности, третьим - любви. Нынче времена другие. Хорошее забывают, дурное по щепотке выковыривают и на все лады склоняют - теперь это в обычай вошло, жизненным правилом стало. Все доброе, что люди и народы когда-то сделали друг другу, и вспомнить стыдятся, за неприличное считается. А тогда же, тогда... Столы яствами ломились, сердца любовью полнились.

В последний вечер в Киеве председатель Союза писателей Украины Олесь Гончар в одном из самых роскошных ресторанов собрал в нашу честь большое застолье. С видными писателями, музыкантами, художниками, артистами сидели мы одной тесной компанией. Речей длинных не говорили, но песен пели много. Украинские, башкирские, татарские, русские напевы сменяли друг друга. И поодиночке пели, и дружными хорами. С Олесем Гончаром мы сидели рядом, и я видел, с каким глубоким отзвуком в душе слушал он наши песни, внимал так, словно они с самой колыбели были ему родными.

Вот из-за стола поднялся поэт Муса Гали, обеими ладонями пригладил длинные, тогда еще лишь чуточку посеребренные волосы, легонько откашлялся. Я уже знаю, коли волосы пригладил, значит, будет петь. Примета оправдалась и на этот раз: он запел "Азамата". Увлеченные разговором гости вдруг разом замолчали. Обычно Муса в таких "интернациональных" застольях, прежде чем запеть, по-русски поясняет, о чем эта песня, в этот же раз то ли забыл, то ли посчитал излишним. Широкой волной выходит песня из груди певца и расходится по залу. Сегодня Муса Гали живет в особом мире, в особом вдохновении. Даже голос не в собственной его власти - и захочет если, унять не сможет.

Ай, издалека виден, издалека виден

Белый камень на горе Иремель.

Где не побывают, чего не увидят

Джигит-мужчина и верный конь...

Вот и певец замолчал, а песня, казалось, все не смолкает. Наконец слушатели очнулись.

- Великая песня. Никогда прежде не слышал, - сказал Олесь.

- Знаешь, о чем она? Эта песня...

- Подожди, не говори. Я сам расскажу, как понял.

- Давай.

- Родилась она лет сто назад, ну двести... Но есть в ней мужественный голос скифских степей. Закваска отваги, заложенной в древности, доныне бродит в ней. Вот что я услышал. И странное чувство: будто вернулась она к истоку, на прародину свою, и глубь далеких веков обозревает.

- Удивительно...

- Удивительно, да. По моему убеждению, великие произведения вместе с мирозданием, одновременно с ней сотворены, только лежат, своего часа дожидаются. А настал миг - они в чьей-то душе прорастают и выходят на свет. И еще почувствовал: ваш народ своей воинственностью знаменит, но эта песня на бой не зовет. Это не воинский клич, очень вольное у нее дыхание, слишком для этого она протяжная и мелодичная.

Вот таким открыл для себя нашего "Азамата" великий человек Украины. Вот что услышало "чужое ухо". Конечно же, песню эту сочинил воин, который, пройдя дорогами сражений, вернулся к себе домой. Так что и на бой не зовет, и к подвигу не кличет, только слава былой отваги звучит в ней да печаль...

Подивился я чуткости Олеся, его тонкому вкусу подивился.

- Спасибо, друг. Не только понял нашу песню, но и возвеличил.

Он привычно улыбнулся своей сдержанной улыбкой.

Наутро мы улетали. Олесь Гончар, Борис Олейник, Дмитрий Павлычко, Иван Драч, Платон Воронько и еще множество народу приехали в аэропорт. Когда Муса Гали поднялся по трапу, Олесь крикнул снизу:

- Муса, спой прощальную, "Азамата"!

Муса, стоя на самой верхней ступеньке трапа, запел:

Ай, издалека виден, издалека виден...

Небо ясно. На земле золотые лучи играют. Мир так светел. Песня уходит ввысь. И сливается там с курлыканьем журавлей.

Джигит-мужчина и верный конь...

Стюардесса приглашает певца в салон. Дверь закрывается. Мы улетаем. Мы улетаем - песня остается. Грустно...

А сегодня мне грустно вдвойне.

1990