Мало где на планете гранитов больше, чем на Верхней Индигирке. За столетия их изучения геологическая наука до сих пор терзается спорами о происхождении этих светлых и крепких пород. А по моему разумению, породы, объединенные под общим названием «граниты», разные, как люди.
У гранитов на северо-востоке Азии есть примечательная особенность. Они легче вмещающих их пород. Поэтому их способность к перемещению вверх не исчезла после застывания из расплава. Подобно льду, погруженному в воду, они до сих пор медленно «всплывают». И образуют тем самым впечатляющие горные массивы, а то и громадные хребты. Самый крупный гранитный массив на Индигирке, Чибагалахский, имеет размеры небольшого европейского государства. Высота гранитных гольцов обычно превышает две тысячи метров, до 2702 метров в Силяпском массиве. Выше их в Якутии только вулканические хребты.
Это вроде и немного, если сравнивать по абсолютной высоте с Приэльбрусьем. Но в горах значение имеет не только абсолютная высота, но и относительное превышение над ближайшей долиной, определяющее изрезанность и крутизну склонов и трудность подъема. Индигирские массивы с превышением до двух тысяч метров имеют вполне альпийский вид и в этом отношении сравнимы с кавказскими хребтами.
Чтобы увидеть гранитные громадины, здесь далеко ходить не нужно. Усть-Нера стоит в их окружении. Очень симпатичен Нельканский пик, острой пирамидой с зазубренными гранями закрывающий небо к югу от поселка. В первую же зиму моей жизни здесь я не устоял от соблазна в одиночку подняться на него, вооруженный массивным геологическим молотком вместо ледоруба.
Зимний подъем в северных горах труден вдвойне из-за глубокого снега, мороза за пятьдесят, разреженного воздуха, «стекающего» вниз подобно воде при вымораживании. Но в двадцать три года азарт обычно далеко опережает разум. Поднявшись уже к вечеру на вершину, совершенно не думая о возвращении в темноте, долго стоял, завороженный стылым мерцанием сиреневых гор в красной подсветке закатного декабрьского солнца, уже невидимого за зазубренным горизонтом. Отщелкав всю пленку в фотоаппарате, осторожно полез вниз.
На пути попался фирновый снежник — белый коридор утрамбованного до полульдистого состояния снега среди серых гранитных глыб. При безрассудной попытке пересечь его на склоне крутизной 45 градусов произошло то, что и должно было произойти. Нога (без всяких «кошек», за неимением таковых) поскользнулась, я упал на спину и заскользил вниз, мгновенно набирая скорость.
Мимо понеслись, сливаясь в размазанную серую тень, огромные камни, и впереди, за изломом снежника, поджидали такие же. Один из валунов вмерз в снежник, меня вынесло прямо на него. Нижний край валуна обрывался двухметровым уступом, с которого я полетел торпедой. В голове успело мелькнуть дурацкое сожаление о фотоаппарате с замечательными кадрами, который вряд ли уцелеет. Стремительное приближение скальных выходов побудило отчаянно извернуться и вогнать острый край молотка в фирн. Рывок, чуть не выдернувший кисти рук. Выдрав пласт плотного снега, вместе с ним сдвинулся еще на несколько метров. И замер. В голове шумело от ушибов, поэтому я не сразу заметил, что на ней нет шапки. Это открытие повергло в полное уныние. И тут заметил, как шапка, весело подпрыгивая, скачет вдогонку. Как отставший щенок за хозяином, только что не повизгивает. Успев придавить ее ногой, я несколько ободрился.
С предельной осторожностью отполз к краю снежника и полез вниз среди надежных каменных глыб. Спустившись к плоской арене ледникового цирка, снова испытал шок: на снегу между камнями пролег свежий след росомахи. Невольно подумалось, какой бы ей сейчас был праздник, не сумей я остановить падение.
Путь в сумерках к ближайшему зимовью пролег среди надменно-равнодушных скал, в безмолвии, нарушаемом лишь шуршанием снега, промерзшего до песчаной сухости, и «шепотом звезд» — шелестом выдыхаемого воздуха, мгновенно превращаемого в кристаллики льда. На фоне пережитого он показался прозаическим. После того полета здравого смысла как будто несколько прибавилось. Во всяком случае, мои одиночные зимние марш-броски по горам прекратились.
На левой стороне Индигирки к западу от Усть-Неры очень эффектна гранитная вершина с трудно произносимым названием Левый Ыт-Юрях, острый пик, рассеченный надвое глубоким провалом, различимым за десятки километров. Этот провал, облицованный гладкими гранитными плитами, отполированными ветрами и снегами, куда спокойно поместится многоэтажный дом, вероятно, след недавнего тектонического сброса — словно выбитый зуб скалы. Полностью снег на вершине никогда не сходит. В августе, когда в долинах идут дожди, здесь уже пуржит, накрывая свежей белизной прошлогодний снег. В массив глубоким каньоном врезан трог плейстоценового ледника, где сейчас течет ручей Талынья. Днище трога перегорожено валами морен, запрудившими ручей и превратившими его в цепочку синих озер. Самое большое и красивое, с белыми песчаными берегами в обрамлении отвесных скал, кем-то названо Нина. Наверное, та женщина, чье имя досталось озеру, того стоила. Попасть бы сюда в теплый солнечный день, да не одному… Мне же выпало пройти здесь в густом холодном тумане, настороженно озираясь на бесформенные клочья влажной ваты, зависшие над серой водой, за завесой которых впереди меня только что прошел медведь, оставив внушительные отпечатки на мокром песке. Что за нелегкая загнала этого мохнатого альпиниста в ущелье — для меня загадка.
Чуть поодаль исполинами громоздятся вершины Мус-хая (Ледяная гора по-якутски), Эбир-хая, пик Амундсена, Нюргун. Последняя, названная в честь былинного богатыря якутского эпоса, когда-то была рабочим местом для сотрудников ретрансляционной установки, передающей телесигнал в горняцкий поселок Предпорожний. Людей сюда вахтами доставляли вертолетом до поры, когда развитие телекоммуникаций позволило отказаться от такого экстремального сервиса. Возле вершины на маленькой площадке остался стоять добротный дом для персонала, однажды показавшийся галлюцинацией нашему геологу Валере Рождественскому. Поднимаясь на гору в маршруте со студентом-практикантом, до вершины он добрался вечером. Сил на обратный ночной спуск уже не было, и восходители морально приготовились к холодной ночевке среди скал и снега. И тут любопытный студент заглянул за выступ скалы и буднично сообщил, что тут стоит дом. В этом доме остался запас дров, поэтому ночлег показался усталым и замерзшим путникам уютным, как на вилле.
Будучи рассеянными на большей части Оймяконского района поодиночке и небольшими группами, в осевой части хребта Черского гранитные массивы сливаются в почти непрерывную цепь, получившую у геологов звучное название «Гирлянда колымских батолитов». На две тысячи километров протянулась эта грандиозная гирлянда, от правых притоков Колымы через Индигирку до правобережья Яны, где она по хребту Улахан-Сис резко сворачивает на восток, образуя гигантскую дугу, прекрасно различимую из космоса.
Геологами на Северо-Востоке граниты почитаемы не только за фотогеничные высокогорные ландшафты. К ним по-сыновьи доверчиво жмутся месторождения вольфрама, олова, серебра, золота, урана, проявления остро дефицитных лития, бериллия, редких земель.
На оценке одного из урановых объектов мне довелось работать — зацепил замерами радиометра в маршруте площадную радиоактивную аномалию. Позже я был приглашен в качестве гида-экскурсовода для работы здесь спецпартии из Якутска. Залежь расположена на отроге гранитного хребта, поэтому вертолет высадил нас прямо на водораздел. В задачу входило более точное оконтуривание аномалии и вскрытие ее канавой для опробования. Вскоре мы нашли подходящее в летнее время прибежище для ночлега в ста шагах от объекта работ — обвалившийся скальный останец, один из тех, что иглами торчат в небо на вершинах и склонах некоторых гранитных массивов. На Чукотке такие скальные изваяния называют «кекуры», в Якутии — «кигиляхи». Смысл один — каменные люди. Некоторые из скал и впрямь поразительно схожи с идолами острова Пасхи.
При обвале одна из плит скалы образовала подобие крупной пещеры. Натаскав туда веток кедрового стланика, согреваясь по ночам у костра посреди грота, на две недели мы превратились в пещерных людей. Небритые, загорев до черноты на палящем июльском солнце, мы, наверное, и впрямь мало чем отличались от троглодитов. Разве что наличием высокоточного спектрометра.
Самым утомительным занятием была проходка канавы в мерзлом щебне. Для этого приходилось спускаться в долину ближайшего ручья, поднимать сухие лиственничные стволы, жечь их для оттайки грунта на 30 — 40 сантиметров, выкапывать его, и опять по той же схеме. Подстегивало нарастающее возбуждение прибора с усилением треска счетчика после каждой углубки в землю. Наконец на коренных породах он слился в сплошную пулеметную дробь. Бороздовые пробы, отобранные из вскрытых пород, подтвердили урановую природу аномалии и вполне приличное содержание искомого металла. Я уж было собрался сверлить дырочку на пиджаке, но на дворе был 1987 год, в головах политиков страны вовсю гулял ветер общечеловеческих ценностей (я и сам хорошо отношусь к этим ценностям, но зачем же стулья ломать?). Разведка урана мгновенно превратилась в пережиток холодной войны, и на этом все кончилось.
Была все же некоторая личная польза от моей урановой эпопеи. Вопреки страхам обывателей, небольшая естественная радиация не только безвредна, но скорее наоборот — стимулятор биологических процессов. Довольно долго после житья в пещере я испытывал прилив всех сил.