«Нет ничего практичнее хорошей теории», — метко подметил однажды один из бородатых основоположников непопулярного ныне марксизма. Однажды эта мудрость привела меня в одно из самых красивых мест на планете.
Есть на Индигирке речка Гербендя (Гырбынья в другой транскрипции эвенской топонимики), своим истоком упирающаяся в гранитный массив, вмещающий золотое оруденение необычного состава — богатое золото в сопровождении минералов и редких металлов. В 1971 году это рудное поле было описано в одной научной монографии, и к тексту приложена простенькая иллюстрация — мелкомасштабная схема геологического строения этого района. А на схеме в двадцати километрах к северу от золотоносных гранитов показана полоса другого гранитного массива, а на северном контакте последнего — тонкая струйка выхода ультраосновных пород — глубинных магматических посланцев из мантии Земли. Никаких комментариев в тексте по этому поводу не было, что и не удивительно. В момент издания этой монографии признание существования в северо-восточной Якутии подобных пород претило господствующим парадигмам передовой советской геологической науки, а усомниться в последних было почти столь же непростительно, как и в правильности «единственно верного» марксизма.
Мне эта картинка из книги попала на глаза в 1990 году, когда сомнения в непогрешимости постулатов уже стали признаком хорошего тона. Возможно, поэтому я тотчас поверил в реальность контакта гранитов с этими таинственными, еще вчера запретными породами. А мысли популярными в ту пору лихими газмановскими скакунами понеслись дальше: если есть граниты, прорывающие и согревающие своим горячим дыханием ультраосновные породы, то на выдохе флюидов из гранитной магмы возможно образование особых крупнокристаллических пород — пегматитов, а если в гранитах есть повышенное содержание бериллия, то в пегматитовых жилах, секущих ультраосновную толщу, превращенную под воздействием гранитов в слюдистую породу, можно найти изумруды. Примеры тому — на восточном склоне Урала, в Афганистане, Мозамбике и других очень немногочисленных местах Земли, где водятся эти чудесные минералы, не уступающие по цене алмазам. В гранитах Восточной Якутии повышенное и даже высокое количество бериллия — не редкость (хотя никто по сей день всерьез не озаботился проблемой открытия здесь месторождений этого стратегического металла), а пегматиты слагают многочисленные скальные утесы, украшающие берега Индигирки ниже Усть-Неры. Понимая, что обсуждать вслух эту идею — явный признак сумасбродства, я тихонько стал искать иной предлог попасть в эти края. Предлог нашелся — изучить золото-редкометальное оруденение, описанное в упомянутой монографии. И в начале сентября того же года я с группой своих сотрудников оказался в истоках Гербенди.
Отпахав верой и правдой на поисковой оценке золотого оруденения, получив в этом направлении вполне приличные результаты, за день до намеченного отлета я рванул на марафонскую дистанцию к заветному контакту, из суеверия (а может, и благоразумия) никому ничего не сказав о своих ожиданиях. Путь шел по загроможденной ледниковыми валунами и наледями долине мимо заброшенного концлагеря старой урановой разведки (мучительно хотелось взглянуть на этот памятник лагерного коммунизма, но осенний день короток, а дорога — долгая и тяжелая), между факельными багрово-оранжевыми всполохами скальных игл — останцов вулканических пород, измененных гидротермальными растворами (может быть, и золотоносными), сквозь глубокую расщелину реки, разрезавшей уходящий в небо гранитный хребет.
И вот за последним уступом уже угадывается исполинская расщелина лежащих на одной линии притоков Гербенди — след гигантского раскола земной коры. Еще шаг — и останавливаюсь, пораженный. Всяких красот успел навидаться, но здесь потерял дар речи.
Величественный каньон, зажатый между убеленной снегом гранитной громадиной справа и отвесной стеной голубовато-серых и зеленоватых мраморов слева. Особенно хорош мраморный обрыв — пятикилометровая эстакада вертикальных уступов высотой до 200 метров, украшенная светлыми готическими башнями и причудливыми изваяниями языческих идолов — замечательное место для натурных съемок «Властелина колец». Ошеломленные глаза скользят по колоннадам скальных останцов — «качающихся скал», как называют это чудо природы склонные к образным сравнениям американцы. Дно каньона перекрыто мощным горбом ледниковой морены. А в подножье мраморного уступа — склон, сложенный неведомыми породами. Только что их смочил осенний дождь, из-за туч вдруг пробилось солнце, и в косых лучах мокрые камни засветились жизнерадостным зеленым светом.
Усталость двадцатикилометрового, без единого перекура, марш-броска мгновенно уступает место азарту гончей, взявшей след. Рывок вверх по склону, к зеленому свету таинственных камней. В висках стучит бешеный барабан предчувствия профессиональной удачи.
Первое ощущение — разочарование. Нет никаких пегматитов, а значит, изумрудов тоже нет. Но как хороши глыбы камней цвета молодой листвы, с тонкими жилками белого кальцита, словно весенняя березовая роща. Красоту камня не портят, а дополняют стально-серые блестки магнетита и мелкие черные шлиры неясного минерального состава. Лихорадочно переворачиваю обломки пород, хрипло выдыхаю от восторга при виде полупрозрачных ярко-зеленых «льдистых» камней, тонкополосчатых темно-зеленых разностей с вихреватым рисунком — окаменевшая фотография бурного моря раннего палеозоя, тонких желтых прожилков, глыб зелено-серой тонкозернистой «сливной» породы. Позднее минералоги определят умные названия пород: актинолит-тремолитовые (близкие к нефриту), серпентиниты, листвениты, офикальциты, офиолитокластиты. А в скальной стене мраморов я увидел жилу пород, окрашенных тонко распыленным малахитом в цвет замерзшей морской воды, просвечивающей изнутри… Удивительно, как это чудо никто не разглядел раньше, ведь бывали же в этих краях геологи и до меня.
В лагерь добрел поздно вечером, уже в темноте, скрывающей плотную корку засохшего пота на челе, с рюкзаком, весящим больше половины моего собственного веса.
Когда мои образцы были распилены и отполированы, их красота поразила даже видавших виды. А еще в пробах из этих камней обнаружилось высокое содержание золота, серебра, меди, следы платины. Как не повезло этим богатствам — забрались же в такую недоступность. Когда тремя годами позже я ухитрился пробраться сюда на дизельном «Урале», ведомом моим другом Володей Баймакановым (мир праху его, позже он трагически погиб при переправе через взбесившуюся реку Антагачан), то никто из знающих эти края людей не верил, что мы пробрались туда (а главное, выбрались оттуда) на колесах. А с другой стороны, может, эта заброшенность и к лучшему — ведь надо же что-то и потомкам оставить.
До сих пор перед глазами влажно сверкающий в веселых брызгах и пене безымянного горного ручья неподъемный валун яркой малахитовой расцветки и такого же тонкого концентрического рисунка. Гладкий, как яйцо, и вязкий, как орудийная сталь, он так и не дался отчаянным попыткам отколотить от него хоть кусочек на память. Наверное, так и лежать ему нетронутому.