Шаг влево, шаг вправо приравнивается к побегу, конвой стреляет без предупреждения.
Лагерный инструктаж

В 1930—1950-е годы Индигирка была одним из островов «архипелага ГУЛАГ», и романтика ее освоения была щедро перемешана с кровью, унижением и лютой смертью рабов ХХ века. Приведенные сведения о лагерной истории Оймяконья большей частью почерпнуты у ветерана индигирской геологии Леонида Николаевича Попова.
Летом 1937 года одновременно с организацией геологической экспедиции на Индигирке Главное управление лагерей — ГУЛАГ — отправило сюда первую группу заключенных для использования в качестве рабочей силы. Пройдя на корабле через Северный Ледовитый океан к устью Индигирки, поднявшись вверх по реке где баржой, где своим ходом, в трескучий ноябрьский мороз на базу экспедиции в сопровождении конвоя прибыла группа из нескольких десятков изможденных, обмороженных заключенных. Началась черная полоса истории Оймяконья, создание Инлага — Индигирского «исправительно-трудового» лагеря.
Новые этапы, но теперь уже из Магадана, пополняли лагерь ежегодно. Заключенные направлялись на горные, строительные и хозяйственные работы. Добывали в шахтах и карьерах золото, валили лес, строили трассы, проходили шурфы в разведрайонах. И умирали. Для этого, впрочем, их сюда и привезли. Вся знаменитая Колымская трасса с десятками приисков от Магадана до Усть-Неры — кладбище длиной в тысячу километров.
Однажды, роясь в архивах горно-обогатительного комбината «Индигирзолото» в поисках старой геологической информации, мой товарищ Валентин Курбатов наткнулся на щемящий сердце документ — служебный рапорт начальника одного из разведрайонов. Сухим канцелярским языком в нем излагаются причины невыполнения плана по шурфовке. «Во-первых, прислали рабсилу четвертой категории (надо полагать, беспомощных доходяг из числа опальной профессуры, вместо жилистых, живучих и умелых работяг). Во-вторых, не обеспечили шурфовочным тросом. Пришлось вить веревки из мешковины. При глубине шурфов до 20 метров эти веревки часто рвутся, имеет место большая убыль рабсилы».
В другом документе, годовом производственном отчете, некий местный экономист глубокомысленно размышлял о нецелесообразности применения на Севере сложных технических устройств, как-то: экскаваторы, драглайны и т.д. «Зачем они нужны, — рассуждал сей эксперт по лагерной экономике, — когда благодаря четкой работе органов есть неограниченная возможность ежегодно пополнять бесплатную рабочую силу в любом объеме».
«Не раз нам кости перемыла драга, так было в нас и золото, братва», — с полным основанием мог бы сказать любой выживший в северных лагерях.
Побеги заключенных не были редкостью, но они были не более чем взрывом отчаяния. Не было никаких шансов на их благополучный исход. На юг, до Алдана, тысяча километров незнакомой тайги. Выжить на этом пути сложно, а еще надо суметь не потерять ориентировку. Путеводной нитью на большей части этого пути служит долина реки Эльги. Однако вершина реки медленно поворачивает сначала на юг, а затем на восток. По этой причине незнакомые с местностью люди легко пропускают нужный поворот, совершают большой круг и переваливают снова в эльгинскую долину, уверенные в том, что спускаются к Алдану. Эта уверенность держится до тех пор, пока беглецы не поймут, что солнце по утрам постоянно светит в глаза, а окружающие сопки они уже видели на своем пути. У многих ли хватит сил после этого, чтобы не впасть в отчаяние и начать все сначала? Да и дойдешь до Алдана, а там такая же якутская река, холодная и неприветливая к исхудавшим, оборванным беглецам…
В упомянутом архиве комбината «Индигирзолото» есть и такой документ — рапорт «О массовом побеге з/к из Эльгинского разведрайона». В нем, помимо прочего, излагаются обстоятельства уничтожения документации по проходке геологоразведочного шурфа на рудное золото на участке Диринь-Юрях (судя по приложенному к рапорту случайно сохранившемуся обгорелому листку с результатами пробирного анализа — фантастически богатое золото). Оказывается, мятежные зеки, вооруженные самодельными бомбами из похищенной взрывчатки, вышли на разведочный участок, и, распознав в одном из бараков помещение для «начальников», принялись метать внутрь свои снаряды. «Геологи, вовремя оценив обстановку, удалились в сопки», — сообщается в рапорте. Можно представить, с какой скоростью они удалялись.
На север путь беглецов лежал через смертельно опасные пороги в 75-километровом каньоне Индигирки, в прорыве реки сквозь громадину хребта Черского. Если кому и удавалось пройти пороги на угнанных лодках (редким счастливчикам), то на выходе из ущелья, говорят, их все равно ждал постоянно дежуривший здесь стрелковый расчет НКВД. А еще существовали премии для местных охотников за варварский трофей — правую кисть беглеца, позволяющую по отпечаткам пальцев идентифицировать его номер.
Политзаключенные имелись во многих индигирских лагерях, но два лагеря, Аляскитовый (добыча вольфрамовой руды) и Сугунский (разведка урана), создавались специально для них. Они отличались от остальных еще большей строгостью режима и убийственными условиями работы. В забоях, где трудились политзаключенные, висела кварцевая пыль, вызывающая силикоз.
Зловещими спутниками рудников и приисков были кладбища, соразмерные самим лагерям. Хоронили зеков в отработанных шахтах, шурфах, наспех вырытых братских могилах. До сих пор нередки жуткие находки — скопления останков людей в подножье подмытых паводком террас, на склонах сопок, вдоль дорожных обочин. «Здесь смерть подружилась с цингой, набиты битком лазареты», — это из колымской песенки, ставшей почти народной.
Поселок Аляскитовый, бывший конечный пункт магаданской автотрассы, существовал в 1945—1957 годах в долине реки Арангас, левого притока Эльги. В центре поселка, как и десятках других ему подобных на Колыме и Индигирке, на площади был установлен бюст Сталина, рядом столб с громкоговорителем. Здесь же — контора рудника, клуб, магазин, столовая, а вокруг жилые домики вольнонаемных. Ближе к склону — обширное кладбище. Все остальное за колючей проволокой: возле поселка обогатительная фабрика и мастерские, а в глубине гор — бараки заключенных, шахтный двор, штольневые площадки.
Основная часть работ проводилась под землей. На поверхности — безжизненные, без единой травинки, каменные склоны, зимой клинически белые от снега, а летом слепящие саванно-мертвенным блеском белой слюды из аляскитовой породы, вмещающей руду. Между склонами — кусок неба, и кругом — сторожевые вышки. И так изо дня в день.
В конце сороковых годов на рудник из Магадана прибыл начальник геологоразведочного управления Дальстроя генерал-майор внутренних войск В.А. Цареградский. Когда он в окружении свиты майоров и капитанов спустился в шахту, из мрака подземелья кто-то метнул в него железный лом. Хотя истощенная рука зека и промахнулась, генерал особо не пострадал, если не считать минутного испуга, началась паника. Офицеры охраны бросились ловить виновников происшествия. До какого беспросветного отчаяния были доведены каторжные рабы, для которых последняя вспышка гнева была единственной возможностью достойно умереть?
Сугунский лагерь существовал в 1950—1954 годах при специальном геологоразведочном комбинате, проводившем разведку урановых месторождений на гранитных массивах хребта Черского. Здесь заключенные были заняты проходкой штолен. Разведочные участки, обслуживаемые отдельными лагерными пунктами (ОЛП), от основной базы размещались в 10—20 километрах. Постоянных дорог в этом районе нет. Завоз грузов проводился только в зимнее время. Все горные работы выполнялись вручную. С помощью ломов и кувалды пробивали шпуры — запальные углубления в штольневых забоях. Взрывали. Загружали в тачки разрушенную породу и вывозили на поверхность, в силикозной пыли и радиации в придачу.
И в базовом поселке, и на месте ОЛП по сей день видны разрушенные бараки заключенных, сложенные из камня карцеры, пулеметные вышки и проволочная ограда. На краю штольневых площадок стоят маленькие бараки охраны с нарами перед окошком и железной печкой. В 70-е и 80-е годы на внутренних стенах сооружений еще можно было найти пожелтевшие газеты с горячими откликами советских людей на вопросы языкознания, борьбу с безродными космополитами, всенародным гневом на врачей-вредителей и войну в Корее.
Среди заключенных лагеря могли быть и геологи. В 1949 году арестовали большую группу томских ученых-геологов. Их обвинили в злонамеренном искажении прогнозных оценок минеральных ресурсов, что якобы отразилось на эффективности поисковых и разведочных работ в годы войны. Часть осужденных из томской группы (а также из московской и ленинградской) попала на Колыму. В их числе был профессор Ф.Н. Шахов — крупный знаток уральских и алтайских колчеданных месторождений.
Один из политзаключенных Индигирского лагеря — Алексей Игнатьевич Милай — в тридцатые годы работал в Киеве научным сотрудником геологического института. Судьба его круто переменилась после командировки в Германию. В беседе с немецкими коллегами о решении некоторых геологических проблем Милай имел неосторожность сказать: «Вам в этом отношении легче, у вас техника более развита». При разговоре присутствовал его сослуживец по институту. «Там, где надо» поняли сказанное как намек на отсталость Страны Советов. В условиях, когда пропаганда громогласно трубила об успехах, это было оценено как клевета и контрреволюционная пропаганда.
Получил А.И. Милай за свои слова 10 лет лагерей. Прошел по всему ГУЛАГу, пока не попал на Индигирку. Привезли его в момент создания горнодобывающих предприятий, когда шло интенсивное пополнение рабочей силы. В конце срока из Инлага, в числе многих других, Милай был направлен в Верхне-Индигирское геологоразведочное управление на полевой сезон на бесконвойные работы. После освобождения Алексей Игнатьевич сюда же и вернулся, проработав здесь десять лет.
Алексея Игнатьевича, прекрасного специалиста, открывателя нескольких золоторудных объектов, в 1949 году судьба еще раз испытала на прочность. В тот год после ледохода на пароме через Индигирку переправлялись сотрудники трех геологических партий. Один из тросов лопнул от напряжения. Паром резко дернулся и накренился. Люди посыпались в воду. Камнем ушел на дно с двумя ружьями за спиной начальник Тобычан-Черняйской партии Г.М. Никитин. Намахавшись руками и наглотавшись грязной ледяной воды, чудом выбрался из реки Милай.
«В пятидесятые годы, — вспоминает Л. Н. Попов, — мы вместе работали в петрографо-минералогической лаборатории. В светлом костюме, высокий, с глубокими морщинами на лице, Алексей Игнатьевич всегда был спокоен и доброжелателен. Лишь однажды прорвалась наружу горечь жестокой обиды. В этот день он принес из библиотеки стопку новых книг и обнаружил среди них монографию своего бывшего коллеги по поездке в Германию. Он резко вскочил со стула, швырнул книгу на пол, топнул по ней ногой, вымолвил пару крепких слов, а несколько успокоившись, рассказал, какую роль сыграл донос этого человека в его судьбе».
Управление Дорожного лагеря на Хандыгской автотрассе размещалось в поселке Адыгылах в долине реки Аян-Юрях. От центрального поселка вдоль трассы были раскинуты дорожные командировки Куранах-Сала, Индигирская переправа, Куйдусун, Агаякан и Кюбюма, на которых постоянно или временно размещались отдельные лагерные пункты. Заключенные этих ОЛП после постройки дороги и многочисленных мостов поддерживали трассу в исправном состоянии. В 1951—1953 годах в Дорлаге отбывал оставшийся срок писатель Варлам Шаламов. В качестве фельдшера он бывал на всех дорожных командировках, в Куйдусуне, как можно понять из его рассказов, жил как минимум год, а может быть, и все три.
Летом 1982 года я побывал на Аляскитовом руднике. Старая дорога к фабрике по ущелью реки Арангас пробита по скале, в обход долинных наледей. Справа — стена, и слева вниз — стена. Местами давно не чищенное дорожное полотно завалено упавшими сверху глыбами камня. Чем выше по реке, тем безжизненнее местность. И вот за последним поворотом дороги внезапно открывается белое здание обогатительной фабрики, неожиданное и неуместное в этом безлюдье, как ангар космических пришельцев. Потом в глаза бросаются не столь привлекательные следы лагерной цивилизации — вышки, колючая проволока.
Дальше размытая дорога идет к руднику мимо лагеря, по узкому голому распадку. Лагерь оставляет самое тягостное впечатление поразительным сходством с нацистскими учреждениями сходного профиля, как представляем мы их по фильмам и книгам. Частокол вышек, колючая проволока в три ряда, массивные ворота. Кажется, ничуть не удивился бы, прочитав на воротах: «Arbeit macht frei». Или: «Jedem das Seine». Внутри ограждения — ряды бараков, каждый отделен от соседних колючей проволокой — во избежание возможности объединения зеков при бунте. Каждая ограда между внутренними секторами — с будками для овчарок, говорят, настоящих бестий, натасканных для охоты на человека. Бараки уже развалились, а будки и вышки стоят — построены на века.
Сам рудник — четыре отверстия устьев штолен в обоих бортах распадка и шахтный копер в днище долины. Кругом отвалы добытой породы, в которых лежат тяжеленные ломы и кувалды с маркировкой «Кузнецкий металлургический комбинат имени И. В. Сталина» и рельсы с той же отметиной. К штольням ведут бревенчатые рудоспуски, когда-то крытые листовым железом, и тропы для подъема людей, по обе стороны от каждой — колючая проволока. У входа в штольню в голове крутится: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Внизу — бывшее помещение бани, угадываемое по рядам шкафчиков для одежды. Стены и крыша давно рухнули, а шкафчики стоят как часовые. Баня тоже ограждена проволокой.
Возле обогатительной фабрики — пруд-отстойник для промывки породы. Вечером, и так уже потрясенный увиденным за день, был окончательно подавлен поразительным зрелищем, почти символическим. Закатные лучи солнца, отразившись от склонов гранитного гольца, нависающего над долиной, преломились в зеркале воды, окрасив ее в багрово-красный цвет. Словно озеро крови. До сих пор тайком от окружающих массирую сердце, когда эта фабрика и багровое озеро зловещими монстрами оживают в памяти.
В 1999 году судьба занесла меня в сходное место — бывший рудник Кинжал на водоразделе систем рек Оротукан и Среднекан Магаданской области, известный тем, что здесь в молодости с трудом волочил тачку с оловянной рудой и загибался от дистрофии некий Георгий Жженов, в будущем всенародно любимый артист. Очень похоже на Аляскитовый своей безжизненностью, инопланетной окраской скал, печальной заброшенностью, рельсами в никуда с той же маркировкой и аурой забытых мучений. А на Колымской трассе, на прииске Мальдяк, никак не удосужатся поставить мемориальную доску — «Здесь с 1938 по 1941 г. работал в забое и медленно умирал от истощения, цинги и побоев будущий Генеральный Конструктор Сергей Павлович Королев»…