После войны Северо-Восток превратился в место наказания множества людей, сотрудничавших с оккупантами. Из миллиона граждан СССР, кто по принуждению, а кто и добровольно воевавших на стороне немцев, оставшиеся в живых, не успевшие бежать на Запад, этапами отправлялись на СП — «спецпереселение». Многие после освобождения так и остались на Севере. Работали такие и в нашей экспедиции. Памятен благообразный снабженец, которого все с ноткой почтительности звали Феоктистыч, седой, как лунь, поджарый жилистый гуцул с пронзительно-синими глазами, орлиным носом и по-военному прямой спиной, в молодости лейтенант дивизии СС «Галичина» на Западной Украине. А его сослуживец по дивизии некоторое время возглавлял деревообрабатывающий цех экспедиции. Был еще каюр, воевавший на стороне немцев в Югославии и участвовавший в неудачной для вермахта операции по поимке Тито. Л. Н. Попов рассказывает в своей документальной повести о неком технике — геологе, которого угораздило повоевать с англичанами в ливийской пустыне в танковой дивизии генерала Роммеля. Кроме СП, здесь нет-нет да и попадались серьезные военные преступники, запятнанные не просто кровью, а большой кровью. Эти, не попавшись в СМЕРШ, приехали когда-то на Север добровольно, подальше от недобитых свидетелей своих «подвигов», за десятилетия обзавелись здесь семьями, превратились в тихих пенсионеров. И все же их иногда находили, к ужасу и изумлению людей, проживших много лет с ними по соседству.
Иные из бывших бандеровцев и полицаев оказались настолько ловкими, так хорошо спрятали хвосты своего прошлого, что стали большими начальниками, участвовали в заседаниях бюро райкома. Как в том старом анекдоте: «В СС я уже был, теперь хочу в КПСС». Время от времени случались громкие скандалы, когда тайное становилось явным.
Летом 1982 года меня вдруг оторвали от написания геологического отчета, поручив деликатную миссию — доставить на родину «груз –200», цинковый ящик с телом работника райисполкома, ранее много лет проработавшего топографом в нашей экспедиции. Я, осознав важность и человеческую значимость поручения, выслушал инструкции, наставления, а также заверения, что везде мне будет обеспечена «зеленая линия», получил деньги и проездные документы, тотчас по райисполкомовской брони купил авиабилет до Украины.
На следующий день в нашем экспедиционном клубе должна была состояться красивая и торжественная гражданская панихида по безвременно усопшему. Поутру, надев темный костюм, я со своими сотрудниками пришел в клуб. Не успели мы ступить на порог, как нас оттуда погнали в шею. Главный геолог экспедиции, бледный и перепуганный, с бисером пота на челе, пересыпая речь трехэтажным матом, зашипел, чтоб того и духу тут не было. Обескураженные, в полном недоумении мы пошли обратно.
Через полчаса узнали ошеломляющую новость. Оказывается, наш многоопытный экспедиционный кадровик, готовя речь о долгом и славном трудовом пути ветерана Колымы и Индигирки, вдруг наткнулся на справку о том, что в Усть-Неру означенный товарищ прибыл в клетке по этапу СП. Я оказался в предельно дурацком положении. Деньги и документы получены, авиабилет взят, но помощи теперь ждать не от кого. С грехом пополам доставив на попутной машине «груз-200» в аэропорт, на три дня там завис. Куда-то исчезли все «зеленые линии». Наконец, отчаявшись, я пришел к начальнику аэропорта и сказал, что вверенный мне цинковый ящик, кажется, не очень герметичен, и пусть начальник берет на себя последствия его хранения под солнцем в 30-градусную жару. После этого место на рейс до Якутска нашлось.
В Якутске, где о прошлом «груза-200» никто не знал, все обошлось гладко. Наняв аэропортовских забулдыг, я сам помог им загрузить цинк в багажное отделение и с чувством огромного облегчения полетел в Москву. Оказывается, рано успокоился.
Размышляя в полете, что мог натворить в молодости мой подопечный, я пришел к выводу, что, наверное, не очень много. Судя по его возрасту, во время оккупации центральной Украины ему было 15—17 лет. Моя тогдашняя комсомольская пылкость не помешала прийти к некоторому сочувствию юному хохлу, оказавшемуся на территории, отданной на три года во власть тевтонам, и попавшему между гитлеровским молотом и сталинской наковальней. В любом случае, за свои дела он получил сполна, а теперь я за него ответственен и доставлю его домой всем чертям назло. С этими помыслами долетел до Новосибирска, где рейс задержали на сутки по метеоусловиям Москвы.
За эти злополучные сутки в аэропорту Толмачево, одном из самых бестолковых и неуютных в родимом Аэрофлоте, скопилось четыре рейса Якутск — Москва. Когда наконец объявили посадку, сев в кресло, я увидел другой цвет обшивки салона — это другой борт. Нехорошее предчувствие шевельнулось в душе — а как же груз? Стюардесса снисходительно заверила, что весь груз перегружен, и волноваться нечего. Отчего-то мои подозрения при подлете к Москве только усилились. И я не удивился, узнав на грузовом складе Домодедово, что телеграмма о наличии на борту «груза-200» из Новосибирска пришла, а самого ящика нет.
Поскольку все четыре задержанных рейса вылетели в Москву почти одновременно, то приняли их разные аэропорты. Пришлось провести поиски гроба во всех грузовых складах, в надежде, что ящик попал на другой борт. За два дня насмотрелся на вереницы цинковых «грузов-200», в основном из соседней южной страны, где танками и пушками хотели превратить исламских фанатиков в строителей коммунизма. Один местный остряк посоветовал забирать любой, мол, какая жмурикам разница, куда их везут. Не наигранной ненависти в моем взгляде было столько, что он заткнулся на полуслове.
На третий день сомнений не осталось — гроб сняли и оставили в Толмачево. Зачем — объяснить невозможно. Скорее всего, без умысла, по извечному аэрофлотскому бардаку. Я пошел к начальнику смены Домодедово, объяснил ситуацию, он разрешил дать телеграмму по служебному телетайпу. Ответ пришел быстро — никаких гробов не видели, ничего не знаем. На четвертый день с помощью начальника аэропорта Домодедово я дозвонился до его однокурсника, начальника группы розыска Министерства гражданской авиации по имени Никитюк Владимир Никитович. Он пообещал быстро разобраться и сказал, чтобы я сидел, где сижу, и ждал его звонка. Через час моего ожидания в мозговом центре огромного аэропорта, настолько наэлектризованном привычной для местных управленцев нервотрепкой, что, кажется, вот-вот заискрит от напряжения, меня позвали к телефону. Владимир Никитович сообщил, что мой «груз-200» найден, виновные в бардаке понесут наказание. Для меня единственно важным было сообщение, что ближайшим рейсом груз уйдет в Домодедово.
На пятый день московской эпопеи знакомый до боли цинковый ящик оказался под моим контролем. Осталась одна проблема — как доставить его во Внуково для рейса на Украину. Теоретически как бы существовало грузовое такси, но практически никто не ведал, где его искать. Пришлось нанимать фургон-почтовик. По дороге водитель на вполне конкретных примерах показывал мне, сколько рублей таксы за левый груз означает та или иная отмашка жезла ГАИ. Ему эти отмашки обошлись в четверть гонорара, уплаченного мною. Во Внуково я успеваю дать телеграмму родственникам, которые, наверное, давно сходят с ума от беспокойства.
Наконец я сижу за столом в уютной кооперативной квартире в приднепровском городке, которую благополучно успел приобрести ветеран Колымы и Индигирки. После всего пережитого водка льется в меня как вода, без ощутимого воздействия. И все же я то и дело ловлю тревожный взгляд вдовы. Причина тревоги ясна как день — не проболтаюсь ли я о покойном. Улучив момент, шепчу ей, чтобы не волновалась, никто ничего не узнает. Спинным мозгом чувствую, как ее отпускает напряжение.
После всех похоронных ритуалов мне остается только искупаться в Днепре и ехать на вокзал. Как назло, погода, еще вчера жаркая, резко испортилась, на берегу нет ни души. Но для меня после северных рек вода кажется специально нагретой. Вылезши из воды, направляюсь к ближайшей пивнушке. Оказывается, за моим заплывом внимательно наблюдал один мужик лет сорока. Он спрашивает, не с Севера ли я? А откуда с Севера? А откуда из Якутии? Мир тесен, он много лет работал в том же районе, откуда я привез «груз-200». Пожав ему на прощание руку, навсегда расстаюсь с этим городом.